Трюкачество
Глава «Т»,
подаренная автору гением рапидной новеллы Р.Нерголиным
Тут надо сказать, что собирались мы всегда исключительно мужской
компанией. Были среди нас и женатые, и разведенные, и холостые, и женатые
вторично, и никто, конечно, ничего против женщин не имел, но негласное
правило было все же такое: «Только джентльмены».
Собирались где когда придется. То у Шушуни Майского, талантливого
филографа и литературного дуэлянта, то в коммуналке у пожарника Бориса
Бруденко, мастера по сюжетам и женского любимца, то в роскошных
высокопотолочных апартаментах редактора научнокультурного журнала Гака
Чукова, сына двух академиков, то в набитой книгами двухкомнатной квартире
филолога Паладина (Ладика) Гриммова, литературного каратиста, то у
вольного переводчика с португальского Володи Набакова, любителя
баснословной электромузыкальной техники и специалиста по убыточным
гешефтам... Да что и говорить двенадцать нас было, близких по духу
друзей, удачливых в выборе призвания, менее удачливых в укладе личной
жизни и уж вовсе далеких от удачи в смысле литературного признания.
Игоряша был тринадцатым, и у него мы не собирались ни разу. Мы даже
не знали толком, где он живет. Раз както Игоряшавторой упомянул Сивцев
Вражек, месяца через два обмолвился насчет Строгино: мол, улица такаято,
дом и квартира такието. Наш психолог Герард Экудянов человек, ленивый
на хождение по редакциям, но неизменно скорый на дружеское участие,
однажды не поленился, съездил в Строгино. Игоряша не объявился на
очередном сборище, и Герард, вообразив, что он болен, помчался навещать.
После часа блужданий нужную улицу он нашел, нашел и дом, затерявшийся
среди белобетонных близнецов. Но с квартирой вышла престранная история. На
площадке оказалось четыре квартиры с одним и тем же вроде бы Игоряшиным
номером. И из всех дверей выходил на звонок один и тот же человек
гигантских размеров усатый грузин в майке клеш и трусах галифе,
раздраженно повторявший, что его фамилия Сармисегетузидзе и никаких Игоряш
он знать не знает. На четвертой и последней попытке Герарда обрести
Игоряшу грузин Сармисегетузидзе рассвирепел и спустил потерявшегося
Экудянова с лестницы. Визит оставил у Герарда неприятные, но очень смутные
воспоминания лишь дикая грузинодакская фамилия въелась в сознание, и
от поисков Игоряши мы с той поры отказались. На наши сборища он являлся
всегда без приглашения, безошибочно угадывая место и время.
И не болел, как выяснилось, никогда.
С Игоряшиным телефоном тоже было занятно. Никто из нас не знал его.
Но бывало, когда филансер Никита Котляренко умелый компилятор
иностранной прессы, летописец и ктитор нашего кружка садился у телефона
и начинал обзванивать всех, чтобы назначить очередную встречу: набирал
номер физикаядерщика Петра Кровского покорителя «черных дыр», или номер
художникашрифтовика Булата Аникаева, филигранного резчика по сандаловому
дереву и сочинителя рассказов в стиле «шпрух», или номер замученного
эфиром телережиссера Рубенида Нерголина, автора нашумевшей передачи «ХХХ
век», в трубке вдруг раздавался характерный, слегка заикающийся голос
Игоряши: «Ппривет, сттарик! Ккак хорошо, чтто тты мне звзвонишь.
Тты прямо ттелепат! Я ттолько собрался набрать ттвой номер, а тты
ттут ккак ттут. Ккогда соббираемся? Не ппятого ли? Я ттак и ззнал.
Не у Ладдика ли? Отткуда мне иззвестно? Инттуиция, сттаричок!...»
Никита клал трубку и некоторое время сидел, окаменев лицом и
уставившись в пространство. Через дветри минуты удивление стиралось из
памяти.
Както раз мы в полном составе правда, без Булата Аникаева сидели
в комнате Толи Каштаркина, манипулятора и поклонника синекдохи. Мы сидели
в комнате, полной сюрпризов, и, пребывая в отличном настроении,
наслаждались фокусами Толи. Он вытаскивал из наших карманов колоды карт,
жонглировал шестнадцатью шариками, извлекал изо рта длинные гирлянды
бритвенных лезвий, играл веревочками, связывая их в немыслимые узлы, из
которых вырастали живые цветы и вылетали бабочки, превращавшиеся в клочья
газетной бумаги, ломались пальцами металлические рублимонеты с ружейным
треском, чтобы тут же предстать перед нашими глазами целехонькими. Все
расслабились, никто в тот день не принес новых рукописей, а обсуждать
старые не было смысла. По комнате перепархивали сочные анекдоты. И вдруг,
когда Шушуня Майский, матерщинный жизнелюб, ввернул чтото совсем уж
полисексуальное, обрисовав картину, от которой все застыли с разинутыми
ртами и слезами на глазах, в воздухе раздалось сдавленное девическое
хихиканье. Абсолютно точно, что девическое никто из нас таким голосом не
обладал. Мы изумленно переглянулись и раздумали смеяться, а Игоряша
скорчил недовольную мину.
Оленька! Я же умолял тебя быть сдержанной, укоризненно произнес
он. Я взял тебя при условии строжайшего молчания, а теперь пеняй на
себя, и Игоряша небрежно взмахнул рукой.
На подоконнике появилась фигура потрясающе красивой девушки в изящном
платье сафари. Она залилась краской и уткнулась лицом в ладони то ли от
хохота, то ли от смущения.
Разморожу завтра! холодно и странно заявил Игоряша и вторично
взмахнул рукой.
Девушка исчезла, словно в кинотрюке.
Все загалдели, но тут же опомнились и в смятенном молчании воззрились
на Игоряшу.
Почти полторы минуты как в «Ревизоре», длилась немая сцена.
Зимарьпатетик Шушуня Майский сидел красный как кирпич,
семасиологлюбитель Толя Каштаркин рвал в клочья туза пик из секретной
колоды, поклонник Эзопа Никита Котляренко совал мимо рта таблетку
рудотеля, Рубенид Нерголин, гений рапидной новеллы, отъезжал на стуле в
угол, Петя Кровский, отец импатоведения, надрывно икал, а эпистолярный
пират Боря Бруденко возил руками по опустевшему подоконнику.
Наконец Игоряша встал и спокойно воздел руки.
Он щелкнул пальцами на столе возник японский видеомагнитофон.
Игоряша притопнул ногой на колени Герарду Экудянову, фотолюбителю и
профессиональному прагматику, упала суперфотокамера «Минолта Максимум» с
двумя микропроцессорами.
Игоряша издал губами чмокающий звук перед Славиком Дорожным,
инженером по профессии и писателемсамоучкой по склонности, образовался
роскошный конволют в кожаном переплете, вобравший все малые и стыдливые
публикации Славы в многотиражной печати.
Игоряша подмигнул Паладину Гриммову, и страдающий астмой Ладик, наш
король эвфуизмов, ощутил в кармане странную тяжесть то был флакон с
новейшим западногерманским антиастматическим средством «Супранас»,
мгновенно снимающим любой, самый мучительный приступ.
И пошлопоехало. Гак Чуков, гонитель литературной скверны, получил
полное собрание сочинений Рея Брэдбери издательства «Тimeskape» в
твердом переплете и с дарственной надписью автора. Пете Кровскому,
чемпиону оксюморона и отцуодиночке с двумя мальчишкамисорванцами, манна
небесная явилась в виде полного комплекта гэдээровской игрушечной железной
дороги двадцать шесть увесистых коробок, перевязанных разноцветными
вискозными ленточками. Никиту Котляренко, поэтагилозоиста, едва не
пришибла грянувшая сверху электронная пишущая машинка «Оливетти» с
лепестковой шрифтовой головкой (машинка была в антиударной пенопластовой
упаковке, и поэтому не разбилась). Шушуне Майскому, пророку кармической
словесности, достались три подлинные тибетские тантры II века
(исчезновение их в одном лхасском монастыре едва не вызвало жестокое
кровопролитие). Боря Бруденко хотя и демократ художественной формы, но
все же пожарник обрел сверкающий микровзрывной огнетушитель (перенос его
из пятого из вероятностного 2О18 года в наше время вызвал две затухающие
разнонаправленные темпоральные волны, интерференция которых на рубеже XX и
XXI столетий грозила разжалованием брандмайора Бруденко с лишением его
парадной робы и именного топора). Далее: Рубениду Нерголину, канонику
строчной развертки, ордер на новую трехкомнатную квартиру.
Кондотьеруинтерпретатору Володьке Набакову дека «Накамичи» с сенсорным
управлением, двумя генераторами и автоматической подстройкой головки плюс
вертушка «Дюаль», колонки «ДжиБиЭль» и усилитель «Маранц» с октавным
эквалайзером.
Наконец Булат Аникаев, камикадзе стихосложения и приватдоцент
унциального письма, вовсе впал в состояние ступора. В тот вечер он не смог
прийти на наше сборище сидел у себя дома и самозабвенно вырезал из
вершкового куска саппанового дерева фигурку великого логофета Византии
Федора Метохита. Аникаев только сегодня закончил чтение его
астрономических сочинений и, прочитав, восхитился и вдохновился на
миниатюру. Легко можно представить кататоническое удивление Булата, когда
посреди его комнаты ни с того ни с сего материализовался раритетный
«ФордТ» с включенными фарами.
Словом, каждый из нашей братии получил нечто вожделенное. Что тут
началось! О девушке Оле, испарившейся с подоконника, мы и думать забыли.
Мы кричали, прыгали, бесновались, хохотали, и даже невозмутимый обычно
хозяин квартиры Толя Каштаркин, эссеистпрестидижитатор, стоял на голове.
Вот чудеса так чудеса! Вот это иллюзион! Колонки «ДжиБиЭль» истошно
орали, «Минолта» ходила по рукам, и все, счастливые, снимались на память,
и все палили из микровзрывного огнетушителя по зажженной газовой плите,
гася пламя, и коекто умолял брэдберианца Чукова разбить двенадцать томов
сочинений великого Рея Дугласа на всех, и добрая душа Гак, экуменист
интеллигенции, уже почти соглашался, и...
И в этот момент прозвучал раздраженный голос Игоряши.
Тихххо!! крикнул он.
Видимо, Игоряша понял, что переборщил. Или корыстно пожалел о
содеянном. Или испугался последствий.
Тихххо!! повторил он. Ввечер фхвфоккксов окончен!
Игоряша представил, как в сию минуту на наш ор и гам явятся соседи,
общественность ДЭЗа, милиция, дружинники... Он передернулся и, словно
дирижер, взмахнул в очередной раз руками.
Тут же все исчезло. И видеомагнитофон, и детская железная дорога, и
конволют Славы Дорожного, вассала журналистики, и ордер на квартиру,
все, все, все...
Растворился в воздухе и сам Игоряша.
Булат Аникаев, пытливый исследователь готических былин, несколько раз
обошел то место, где только что стоял архаический «Форд». В тот вечер
Булат так и не осмелился покинуть комнату: на стене долго еще загадочно
светился, постепенно бледнея, кусок обоев, выхваченных фарами исчезнувшего
автомобиля.
А мы... мы стояли в нелепых позах посреди комнаты Толи Карташкина,
корифея гиперреализма, и ничего не могли понять.
Мы ведать не ведали об Игоряшиных Золотых Рыбках.
И тем более не ведали, что все Золотые Рыбки Земли все
информационные биомодули, заброшенные в разные точки нашей планеты
галактической цивилизацией, с их условнолимитированными, энергетически
безразмерными регистрами, в данный момент были сосредоточены в одном
месте: в подвальном бассейне Игоряшиного загородного двухэтажного
коттеджа. Он давно собрал их воедино, использовав для этого третий регистр
Золотой Рыбки N 98. Для общения с биомодулями ему уже не требовался
визуальный контакт: он посылал приказы телепатически. У штатных
смотритетей галактической сигнальной системы для характеристики подобного
поведения есть специальный термин: «карсифом», что можно перевести как
«дистанционная фекализация информации». «Карсифом» встречается в
Галактике настолько редко, что борьба с этим явлением даже не
предусмотрена правилами.
...Когда мы, обескураженные и притихшие, выходили на улицу, с Ладиком
Гриммовым, единственным в нашей стране боллардоведом, приключился приступ
астмы. Паладин кашлял, а мы ничем не могли помочь. Флакончик
чудодейственного средства «Супранас» непространственным образом вернулся в
западногерманский город Гельзенкирхен и занял прежнее место в упаковке,
хранящейся на складе фармацевтической продукции химической монополии
«Хехст».
Зато тибетские ламы, заполучив назад свои бесценные тантры,
возрадовались, и религиозное исступление не вылилось в кровавое
умопомешательство. Ламы даже не заметили, что одна из тантр повреждена
микровзрывом. Сам универсальный огнетушитель тоже благополучно перенесся
обратным ходом в свое 5вероятностное время. Темпоральные волны, конечно,
не могли не возникнуть, но они затухли чрезвычайно быстро и не встретились
в 5вероятностном 2000 году, таким образом, не образовалось и временной
дифракционной решетки, посему брандмайор Борис Андреевич Бруденко,
знаменитый писатель и гроза плагиаторов, остался брандмайором.
...Ладик совладал с приступом, и мы всей компанией двинулись к метро.
Наутро никто не вспомнил о пролившемся на нас золотом дожде. Последнее,
что осталось в памяти, это потрясающий анекдот нашего притчеписца Шушуни
Майского, над которым мы долгодолго весь вечер хохотали.
У читателя может возникнуть вполне законное недоумение: как так мы
все забыли, и в то же время тот памятный вечер описан с такими живописными
деталями? Ответ: в этом и заключается секрет гениального рапидного метода
новеллистики, изобретенного Р.Нерголиным.