11. Это Было Только Начало
Уже после всего, уже после того, как мы допросили его с пристрастием
и приняли все меры, чтобы скандал не принял неприличных размеров и
институт наш не стал посмешищем в научных кругах, уже после того, как мне
удалось отстоять мое предложение: единственный выход из ситуации – не
прогонять его, а отправить в экспедицию, – я спросил его тихонько перед
отъездом, когда он влез в кузов грузовика со спальными мешками:
– Зачем вы это сделали?
Он перегнулся через борт.
– Чтобы ученая братия не задавалась.
– Ну, хорошо, а почему все–таки пять человек добились такой удачи в
работе?
– По двум причинам, – сказал он. – О первой вы догадываетесь. У них
растормозилось воображение, и они стали мыслить свободнее и потому
самостоятельней.
– А вторая причина?
– А вторая причина та, что я сам незаметно подсказал им решение их
проблем.
Грузовик завонял синим дымом и пошел с институтского двора. Вот и
все.
Нет, это было не все. Оказалось, что это было только начало.
Продолжение пришло из экспедиции.
Достаточно было ему уехать, как я сразу вспомнил опять, что его зовут
Сода–солнце. Я всегда об этом вспоминал, когда его на видел. Мелочными
показались мне и раздражение мое и бессмысленное удивление его прежней
профессией. Да мало ли у него было профессий! Разве профессия определяет
человека? Человека определяет то, что он дает этой профессии. У
человечества тысячи нужд, и на каждую нужду – по профессии. Важно, что
человек дает человечеству при помощи своей профессии, вот что важно.
Пришел способный человек с идеями, а мы разинули рты – клоун. Может, нам
клоуна–то и недоставало. Мы всегда боимся оказаться смешными, а это быстро
раскусывают подлецы и навязывают нам – похвалами, лестью – свою этику. Мы
костенеем в чванстве, тут–то нас и облапошивают. Клоун – это же хирург в
области этики. Клоун – это поэт смеха. Острое словцо протыкает чванство,
как игла водянку. Но это я сейчас такой умны и.
Это я сейчас такой умный, а тогда перед его отъездом в экспедицию у
меня было одно чувство – раздражение. Он удивительно умел раздражать
людей, этот клоун. Клоун проклятый! Ведь я же ему друг, и он знает это.
Зачем же ему высмеивать меня, дразнить? Ладно, не будем мелочны. Помогать
так помогать. Короче говоря, я устроил его в экспедицию. О многом я
передумал, когда он уехал в экспедицию, в которую я бы поехал и сам, да
уже силы не те. Я послал его туда, откуда началось и мое движение. Хватит
ему заниматься сопоставлениями на бумаге. Пусть начнет с самого начала.
Пусть поедет в Тургай. Он и поехал. А получился из этого один конфуз.
Сначала от экспедиции не было ни слуху, ни духу, а ведь связь в наши
дни не та, что в 1913 году. А потом пришло это нелепое письмо.
Я уж не говорю о том, что все оно было заполнено кучей самых
разнородных идей, не имеющих никакого отношения к его прямому делу, к
археологии, и касающихся самых различных областей – верный признак
дилетантизма. Это меня не удивило – знал, с кем связывался. Нелепым оно
было потому, что в конце его была слезная мольба, похожая на
издевательство. Он просил установить радиоактивным методом возраст того
самого индрикатерия, которого я привез в 1913 году. И прислать ему ответ.
