Сухов знал по операционной: углекислый газ, циклопропан, закись азота.
Ника быстро затихла, а Гиата, взглянув на Сухова, сказала:
- Усыпляю, чтобы не метались. Кровь разбрызгивают. А ты, я вижу,
скучаешь. Мог бы и помочь. Это же твоя профессия.
- Не сказал бы, - буркнул Сухов.
- Ты чем-то недоволен?
Гиата положила сонную нику на большую препаратную доску, некоторое
время рассматривала ее. Потом взяла большой ампутационный нож.
Сухов даже заметить не успел, как тельце и голова ники лежали уже
отдельно. Туловище Гиата небрежно смахнула в большую емкость для мусора,
стоявшую рядом с письменным столом. Несколько крохотных капелек крови
попало на ледровый фартук, и Гиата вытерла их зеленым платком, но вытерла
кое-как - на фартуке добавились розовые разводы. Сухова удивило, что Гиата
все это делает прямо за письменным столом в той же комнате, где она,
очевидно, и спит. Почувствовав мысли Антона, женщина сказала:
- Нужно будет попросить специальное помещение для лаборатории... Я
слышала, что вчера в том самом доме, где ты живешь, освободилась одна
комната. Это правда?
- Какая комната? - переспросил Сухов, но невольно сообразил, что речь
идет о квартире Натальи.
- Небольшая комната. В ней жила одинокая женщина... - пояснила Гиата.
- Да, и сгорела...
- Кажется, так... Но не это важно. Я сразу подумала, следует
попросить именно эту комнатку для моей лаборатории.
- А почему ты работаешь не в институте?
- В каком институте? - усмехнувшись, спросила Гиата, приоткрыла
дверцу в стене и ждала, пока выбежит еще одна ника.
- Но ты работаешь где-то?
- Я работаю дома, Антон. И ни с каким институтом свою судьбу и
творческую энергию связывать не желаю. Я привыкла всегда чувствовать себя
абсолютно свободной. Во всем!
- Может, ты и училась дома, по индивидуальной программе?
- Совершенно верно, - произнесла Гиата и подхватила вторую нику за
лапки, поднесла к ее мордочке шланг со струящимся наркотическим газом. -
Ты очень догадлив, Антон. Я и вправду училась дома. Имею уже несколько
научных открытий в области биологии и кибернетики...
Гиата привычным движением опустила нику на доску, взяла нож,
продолжая говорить с Антоном:
- Вполне возможно, что мы станем соседями, если мне выделят
лабораторию в твоем доме... Она была старой?
Головка ники отделилась от тельца.
- Кто?
- Та женщина, которая сгорела.
- Да, она была старой.
- А почему она сгорела?
- Не знаю. Может, заснула с сигаретой?
- А-а, она курила. Хочешь закурить, Антон?
Гиата взяла маленькую ложечку и начала выбирать мозг из головки
первой ники.
- Нет, я не курю. Когда-то курил, но бросил.
- А почему ты бросил курить?
- А ты куришь?
- Нет, - ответила Гиата, постукивая ложечкой о край металлического
стаканчика, стряхивая остатки мозга. - Я не курю. Не нравится. Но иногда
могу. Иногда даже вкус нахожу в этом.
Она еще раз зачерпнула ложечкой.
- Ты рад, что мы будем соседями?
Сухов промолчал, лишь удивленно посмотрел на Гиату.
- Симпатичные эти существа, правда? - спросила растроганно и, не
ожидая ответа Сухова, продолжила: - Они такие кроткие, такие чистюли. И
мозг у них очень приятный на вид. Вот попробуй, - она протянула Антону
ложечку с мозгом.
Сухов отшатнулся.
- Зачем тебе все это?
- Я говорила - об этом долго рассказывать. И пока еще не время. Ты не
сможешь понять всего. Одним словом, я использую мозг ники для
приготовления одного препарата.
- Понятно... - сказал наобум, лишь бы ответить что-то.
- У тебя красивая жена?
- Что-о?
- Спрашиваю, красивая ли твоя жена?
Гиата, опорожнив головку одной ники, принялась за другую.
- Ты ее любишь?
Лицо и шея Сухова покрылись холодной испариной. Он достал носовой
платок и вытер лоб, щеки.
- Самое время поговорить о моей жене...
- А почему бы и не поговорить? Мне интересно... Ты любишь детей?
- Да, - скупо ответил Сухов, еще раз вытер лицо и пожалел, что пришел
к Гиате.
- Детей вообще или только своих?
- По-твоему, это существенное разделение? - отделался встречным
вопросом.
- Существенное, - сказала Гиата. - Мне просто интересно, что в тебе
доминирует - индивидуальные или общественные чувства.
- Сам не знаю, Гиата, что доминирует. И не знаю, зачем тебе это
нужно.
- Мне сейчас ничего не нужно, кроме моих дорогих, милых, симпатичных
ники. Какие прелестные существа! Правда же, Антон? - И она стряхнула
следующую порцию мозга в стаканчик. - Они такие смирные, безобидные, ты
просто не понимаешь, ты - сухарь, настоящий цивилизованный сухарь. Я вижу,
ты не способен воспринимать красоту, не способен наслаждаться жизнью... А
она так прекрасна...
Гиата заглянула внутрь маленького черепа, что-то там высматривая, и
вдруг спросила:
- Антон, ты счастлив?
- ...
- Почему ты не отвечаешь? - Она улыбнулась так непосредственно, так
мило и трогательно, что Сухов внезапно почувствовал тошноту, подступающую
к горлу.
- Да, безусловно, я очень счастлив... Но, знаешь... - и как я мог
забыть, - я обещал одному товарищу встретиться с ним. И виною этому ты,
Гиата, - попытался Антон легкомысленно улыбнуться, и это ему удалось. -
Загляделся на твои золотистые локоны и обо всем забыл.
"Что за вздор я горожу? Зачем? Теряю чувство реальности. С ума
схожу... Нет, просто я ее боюсь. Должен скорее бежать. Сбежать?! Да!"
- Ты хочешь уйти?
"Сбежать и никогда больше не появляться здесь! Но она же сама придет.
Мы будем соседями... О боже!"
- Да, меня ждут... Ты уж прости, Гиата.
Она закрыла за ним дверь, мгновение постояла неподвижно. Потом
вернулась в комнату, подошла к столу, взяла металлический стаканчик с
мозгом ники и с жадностью выпила его содержимое.
8
Иногда наступают такие минуты, когда чудится, что в
мире все задумано вечным - и люди, и птицы, и деревья...
Я знаю - это не так, но порою кажется, что люди гибнут
только потому, что лишают жизни других.
Сухов лежал и никак не мог уснуть. Чем больше он убеждал себя в
необходимости заснуть хотя бы потому, что предстоит напряженный
операционный день, тем дальше убегал от него сон, оставляя в бездонной
пропасти глухого отупения, когда голова, словно отделившись от уставшего
тела, продолжает жить сама по себе, игнорируя все писаные и неписаные
законы существования. Считал до тысячи... Проглотил три таблетки
транквилизатора. Но к более действенным мерам прибегать не хотел.
"Еще минута-вторая - и я усну. Должен же я все-таки заснуть!"
Антон Сухов уговаривал и уговаривал себя, но все напрасно. Перед
глазами, словно изображение на воде, колебались черты лица Гиаты Бнос -
красивого женского лица, на которое он смотрел с наслаждением и затаенным
страхом одновременно. Он не мог объяснить себе причину своего страха, но
страх этот жил, вопреки всяким причинам, не поддаваясь анализу, и от этого
казался Сухову еще более мерзким и коварным.
"Кто она, эта женщина? Неужели просто-напросто больная? Вроде бы нет.
Что ей нужно от меня? Нет сомнений: она упорно добивается чего-то. Взять,
к примеру, наше странное знакомство, когда Серафим, вундеркинд - от горшка
два вершка, - заставил, буквально заставил непонятным образом, зайти в
гости к Гиате... Причудливый ряд не менее причудливых событий. И почему я
потом не видел Серафима? Да и сама Гиата довольно странно относится к нему
- сын ли он ей? Если нет, то кто же тогда?"
В мысленном представлении черты лица Серафима почему-то начали
постепенно удлиняться, обезображивая его, и, наконец, приняли подобие
человекоподобного щенка, не обросшего шерстью, с умными, пытливыми
глазами, но совершенно собачьего абриса. Сухов даже вздрогнул от столь
неожиданного видения, а оно не только не исчезало, а наоборот, дополнялось
подробностями. Изо рта Серафима вывалился длинный и плоский собачий язык,
послышалось частое собачье дыхание. На полуморде-полулице вспыхнула
язвительная улыбка:
"Ну, Сухов, вот так ты сможешь? - И сложил язык трубочкой. - А вот
так ни за что тебе не сделать! - Щенок начал махать большими ушами. - И
вообще ничего путного ты, Сухов, не умеешь!"
Серафим громко рассмеялся, захлебываясь от собственного смеха.
"Какой же ты глупец, Сухов! - внезапно послышался голос Гиаты. - Я
считала тебя мудрее. А ты оказался ничуть не умнее Натальи, твоей бывшей
соседки".
"Она быстро сгорела, - серьезно произнес Серафим, вдруг принимая
человеческий образ. - Она почти не мучилась".
Мурашки пробежали по спине Сухова. Припомнились слова пожарника в ту
жуткую ночь - система противопожарной защиты оказалась заблокированной,
выведенной из строя. А сама Наталья лежала на полу... Все вещи почему-то
были выброшены из шкафа... Что-то искала? Когда начался пожар или до
этого? Самоубийство?.. Антону не верилось. Он достаточно хорошо знал свою
соседку. Время от времени они заходили друг к другу в гости. Наталья
иногда консультировалась у Сухова как у врача, Антон частенько просил
разрешения воспользоваться прекрасной библиотекой соседки.
Никогда Сухов не видел Наталью даже печальной, она прямо-таки
излучала бодрость, необыкновенную энергию. Рядом с нею приятно было
находиться, приятно разговаривать, словно вокруг нее действительно витали
живительные лучи.
И в то же время не мог не думать Антон о том, что все пережитое
старушкой вроде бы не могло способствовать такой, как называл Сухов,
хронической радости бытия.
Родители Натальи трагически погибли в автомобильной катастрофе, когда
ей исполнилось всего семнадцать лет. Муж ее был космоисследователем, он не
вернулся из экспедиции Федора Драголюба на планету Центурия. Они тогда
почти все ушли сознательно в рукотворный мир, в "черную дыру", из которой
для них не могло быть возврата. В то время об этой экспедиции много
писали, выходили отдельные книги, ставились спектакли. Наталья
рассказывала, что почти сразу же после известия о "гибели" мужа к ней
приходил какой-то писатель как к жене героя космоса. Ему хотелось
расспросить все о муже, но Наталья отказалась о чем-либо говорить,
объяснив коротко: "Я жду ребенка. Мне нельзя волноваться. Я ничего не буду
вспоминать". Но дочка у нее родилась мертвой.
Для матери это было страшным ударом, после которого она два года
находилась в психиатрической больнице на интенсивном стационарном лечении.
"Но зато потом я стала неисправимой оптимисткой, - смеялась Наталья,
рассказывая Сухову о своей жизни. - Меня подлечили, выписали из
больницы... Мне ничего не оставалось, как радоваться всему тому, что я
ненавидела два года. Я не хотела жить в те жуткие для меня годы. Все
вокруг было постылым. А потом я сама же смеялась над собой. Ведь жить
намного лучше, чем не жить. Не так ли?"
Сколько Сухов знал Наталью, она была энергична, полна множества
планов и идей. Она переводила со многих языков мира, писала стихи,
выступала с лекциями от товарищества "Прогресс".
Одним словом, Сухов не мог поверить, что Наталья сама ушла из
жизни... Но утверждать однозначно, даже для самого себя, тоже не мог.
А Серафим продолжал смеяться и размахивать ушами:
"Наталья тоже не могла шевелить ушами. Она быстро сгорела. Она почти
не мучилась. Правда же, Гиата?"
"Правда, Серафим. Такие, как она, никогда не мучаются. Они всему
радуются", - сказала Гиата и вдруг истерически захохотала.
9
Андреш, поэт, которого я глубоко уважаю, никогда не
думал, что его слова: "Искушение и возможность сбиться с
пути для человека существуют до тех пор, пока он живет", -
спустя некоторое время породят целую теорию. "Теорию
разочарования". Суть ее вот в чем: человек не должен
верить в искренность и неизменность каких-либо намерений,
обещаний, иначе это рано или поздно непременно приведет к
трагедии или к горечи разочарований. Я мог бы согласиться,
что в этом утверждении есть определенная доля истины, если
бы не знал, что подобный взгляд на жизнь некогда привел к
утонченному цинизму и постепенному уничтожению духовной
основы у целого поколения землян.
В страшную ночь, после того, как она похоронила сразу и маму и отца,
ей приснился странный сон.
- Маргарита! Мар-га-ри-та! - как будто голос отца.
- Мар-га-а-а-аритаа-а-аа! - а это вроде голос мамы.
- Маргарита! - голос...
Чей это голос?
Такой знакомый голос, хотя она уверена, что слышит его впервые. Он
вызывал в душе волнующее тепло и ощущение покоя. Вечного покоя?
"Покой. Беспокойство. Вечный покой. Смотришь вблизи - вышивка
крестиком. Мама любила так вышивать. Смотришь издалека - розы. Покой.
Беспокойство. Вечный покой. Смотришь издали - кладбище. Подходишь ближе -
цветы растут. Покой. Беспокойство. Вечный покой. На лепестках роз капли
росы - прозрачнее твоих слез. Вечный покой - ужасней отчаяния, безумнее
твоего душераздирающего крика".
Кто меня зовет? Так трогательно...
- Мама?!
Тишина.
- Отец?
Тишина.
Но вот снова:
- Маргарита!
Чей же это голос? Где я сейчас? Сплю? Не похоже. Зеленая трава,
сочно-зеленая, невозможно глаза не прикрыть - такая яркая. И цветы. Такие
большие. И словно никогда не встречавшиеся раньше. Чье-то осторожное
прикосновение к плечу. И тот же тихий голос возле самого уха:
- Маргарита.
Резко обернулась. Мужчина неопределенного возраста, в сером костюме и
серой сорочке, с лицом землистого цвета стоял позади нее и вяло улыбался.
- Ой, кто вы?!
Мужчина пожал плечами.
- Мы просто ходим по осенней степи и собираем цветы, - произнес он
таинственно, будто сообщал великий секрет. - Но мы не знаем, кто посадил,
посеял их. И не мы их сеяли. Мы смотрим, как над ними пролетают птицы, но
не знаем, куда они летят. И вы не знаете, Маргарита?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг