Солнце - Солнце тоже падает в определенное место. Так и все другие
шарообразные звезды, все круглые тела куда-нибудь падают... Мы живем в
падающей Вселенной, здесь неустойчиво, зыбко, непостоянно. Если кто-нибудь
меня спросит, отчего я в таком виде, можно бесстрашно сказать правду,
рассуждал Сергей Петрович. Можно будет признаться, какие бывают крутые
спуски, как в начале траектории легко и невесомо плавает человеческое тело
и как смертельно хочется курить, когда сверху вниз на плечи наваливаются
семикратные перегрузки. Можно сказать, объяснить, и тебе поверят, что
минуту назад ты желторотым цыпленком выкарабкивался через люк из шипящего
титанового яйца. Но некому спросить. Дождь разогнал посетителей Нескучного
сада. Можно беспрепятственно идти дальше вниз. И он пошел.
Когда он вышел на набережную, отшумел последний дождь, растаяла
где-то над Сокольниками последняя семицветная дуга, выползли через
тепловые разломы, разлеглись на тротуарах ленивые земляные черви. В тонком
приземном слое тихо и незаметно приготавливался особый животворный
раствор. Так, наверное, миллионы лет назад на границе влажного и сухого
зарождались первые живые организмы. Да, именно под вечер, в шестом часу
старого неизвестного времени, выпрямилась водная поверхность для
беспрепятственного прохождения солнечных лучей. Сколько грязи, дыма и
пепла нужно было поднять из зловонных недр земли, как нужно было
исковеркать, переиначить чистую и простую первоначальную окружающую среду,
чтобы наконец из мертвого примитивного порядка родился новый животворный
хаос.
Чтобы хоть немного облегчить страдания, Варфоломеев буквально рухнул
на чугунный парапет. Рядом стояла скамейка, но сесть он не решился, боялся
расслабиться перед последним кривым километром. Тем не менее, голова
работала отлично. Они наверняка ждут его со стороны Кутузовского
проспекта. Пусть ждут. Он их обхитрит. Нужно подождать, пока не свалится
за спину дневное светило и не поднимется полупрозрачный сизый туман. С
речного острова, с самого края стрелки тянуло кондитерскими изделиями. От
жажды и голода свело небритые скулы. Вдали, в нужном направлении, появился
первый рыбак, и Сергей Петрович, медленно ступая, то и дело хватаясь за
чугунный парапет, двинулся дальше. Нужно рисковать, думал он, жадно
затягиваясь божественным дукатовским табаком. Нужно добрести, наконец, до
последнего привала, сесть и окунуть в теплое парное молоко сбитые в кровь
конечности.
20
Солнце скрылось за Большим Каменным мостом. Тихо. Едва колеблется в
маслянистой воде зубчатый край старой крепостной стены. Над ним, у самых
ступеней, в ногах, белым полотнищем плавно шевелятся подсвеченные стены
колокольни. Вокруг сиреневое небо с накренившимся к горизонту ковшом
Большой Медведицы. По одну сторону, к полюсу мира, бледная Урса Минорис,
по другую, на запад, звезда Арктур, крупная и яркая как планета. Гулко
бьют куранты Спасской башни, человек встает и выходит на мост.
Останавливается, задумчиво смотрит вниз, оглядывается по сторонам и
переходит на противоположный берег. Медленно, вразвалку, как обычный
прохожий, пересекает проезжую часть и тут же за спиной постового
перепрыгивает через низкую ограду, исчезая в сумраке Александровского
сада. Такой у него маршрут, все лесами да перелесками. Осторожно, как вор,
короткими перебежками пробирается от дерева к дереву, от куста к кусту.
Все складывается на удивление удачно, все ему на руку. Даже полная луна не
взошла. Слава богу, кончилось полнолуние.
У подножия белой шахматной ладьи он последний раз разворачивает
карту, водит по пальцем и удовлетворенно выбрасывает на зеленый газон.
Туда же летят искореженные долгим переходом башмаки. Бесшумно карабкается
в обход очередного поста и, прячась за ласточкиными хвостами, медленно
пробирается в гору, через крепостной мост, к желтым Троицким воротам. Мимо
проплывают кроны деревьев, с вечера захваченные засыпающими черными
птицами. Впереди, в белом световом пятне, прогуливается охранник.
У самой стены нарушителю становится страшно. Он не ожидал, сколь
высоки крепостные стены. Ровная, почти отвесная граница красного кирпича
кажется неприступной для обычного человека. Ничего, никаких зацепок,
только шорох листьев и позвякивание шагов постового.
Наконец позвякивание прерывается. Сквозь узкую щель бойницы видно,
как отворачивается против ветерка караульный, поглубже нагибается, ныряя в
ладони. Чирк - и нарушитель уже по ту сторону брусчатки. Здесь
неопределенное строительство, возможно, реставрация. Внизу огороженный
деревянным забором хозяйственный двор. Бетономешалка, мешки цемента,
доски. Прямо у стены - полупостроенные леса, почти достигающие верхнего ее
края. Настоящая удача. Уже видны желтые стены арсенала, уже меж зубцов
появились зеленые крыши, золоченые кресты и рубиновые звезды внутренних
построек Кремля.
Вот и все, крепость пала. Пройден рубикон, и в силу вступают
чирвякинские наброски. Человек переводит дыхание в теплых ласковых волнах
перегретого за день камня. Там, внутри, в прохладном чреве Кремля, в узких
тоннелях, на винтообразных лестницах, под низкими бетонированными
потолками, при тусклом аварийном освещении заканчивается долгий июльский
день.
В полночь он выныривает из-под земли у крутого травянистого склона и
осторожно, чтобы не сорвать тонкий сигнальный провод, дождевым червем
выползает на край старого брусчатого двора. По ту сторону - нежилое
строение с одним едва освещенным окном на третьем этаже. Там, в зыбком
полуночном свете, маячит темная неподвижная фигура. Слышится электрическое
потрескивание и далекий дикторский голос. Кажется, фигура приветственно
взмахнула рукой: сюда, мол, сюда. Или не взмахнула, а так, вздрогнула? Тем
не менее, он быстро пересекает площадь и, отодвинув сухую дворничью метлу,
проникает в темную лестничную клеть. Ночь открытых дверей, - мелькает
пошлый каламбур, прежде чем он открывает заветную дверь.
Еще минуту назад он поклялся бы жизнью, что здесь кто-то был. А
теперь пусто. Никого. Только огромный Т-образный стол с письменным
прибором, с небольшой бронзовой статуэткой. Вокруг стулья в белых музейных
чехлах, диван, тоже упрятанный в белое полотнище. Может быть, он
перепутал, заблудился? Да нет, все правильно. Он подходит к настежь
открытому окну, заглядывает во двор, смотрит вниз, поворачивается, едва не
задев локтем твердый металлический угол. Гладит полированную поверхность,
осторожно прикасается к рычагам. Дзинь, малиновым голосом пропело
государственное устройство. Он испуганно оглядывается назад. Никого,
только старая картина с человеком, шагающим по Дворцовой площади, да
длинный ряд одноцветных книжных корешков. Теперь он увереннее двигает
рычагами, добиваясь определенной, известной только ему одному музыкальной
комбинации. Загадочная блуждающая улыбка появляется на хитром лице
координатора. Ему ли не знать, как просто устроена Вселенная и как звучит
хрустальная музыка небесных сфер! Еще сильнее нажимает он на рычаги, до
последнего упора, до полного натяжения. Эх-ма, вовсю заливается машина,
звенит, подрагивает в умелых руках. Так маленький мальчик увлекается
игрушечной ручной шарманкой, крутит, вертит простую вещь, пока не
наиграется вдоволь или пока не лопнет внутри металлическая пружина. Он
сразу узнал, догадался. Ему ни к чему открывать старый амбарный замок, он
и так знает, уверен, что там, за стенкой гудит, переливается. Более того,
теперь ему кажется, что давным-давно он уже открывал ржавым ключом
машинное отделение, нырял в темноту, трогал прохладные медные колокольчики
и выходил обратно сгорбленным, постаревшим навсегда человеком.
Да, прежний мир был слишком просто устроен. В нем было все, но не
было главного - загадки. У природы почти не осталось тайн, и поэтому
пришел он. Приди, приди, кричала ему мертвая пустота, напои жаждущих,
взбодри человеческую прихоть. А может быть, не то? Страшный червь сомнения
грызет ясную голову ночного посетителя музея. Что он здесь нашел? Пошлый
примитивный механизм, так он и раньше не сомневался в этом. Он никогда не
верил в центральное руководство. Наоборот, пользовался, значит, сам был
руководителем. Но этот дурацкий лес на границе Москвы! Неужели целое
настолько запутано, что его нельзя восстановить по частям?
Он подходит к картине, внимательно и подробно рассматривает человека,
измеряющего шагами дворцовую площадь. И вдруг ему становится страшно. Он
еще не видит, но определенно, достоверно чувствует на себе чей-то
пронзительный изучающий взгляд. Эге, втягивая голову поглубже, отзывается
душа исследователя. Не зря, выходит, кто-то маячил в окне. Оглядывается
снова - никого, нежилое пространство, музей, скопище старых, никому не
нужных вещей. Оборачивается обратно и встречается с чужим взглядом.
Неужели это он сам? Теперь в темных местах пейзажа обнаруживает зеркальное
отражение. Исследователь пространства качнулся, задел рукой раму, и мир
дрогнул. Но странное дело, тот потусторонний человек вопреки законам
геометрической оптики даже не шелохнулся. После короткого раздумья
исследователь снова, теперь уже сознательно тряхнул прямоугольник картины.
Снова качнулась за спиной стена, наклонились книжные полки, дрогнул
массивный Т-образный стол. Мир накренился, но темная, чужая фигура
осталась неподвижной.
- Не может быть, - прошептал экспериментатор.
Фигура нагловато ухмыльнулась.
- Можешь повторить опыт, но не советую: уронишь картину, испортишь
гарнитур, а это все-таки не твой музей, - фигура сделала многозначительную
паузу. - Ладно, не сердись, поговори лучше со мной, мне скучно, да и тебе
не весело. Смотри, поизносился как, под глазами круги, щеки впали, скулы
выперли, и глаза, глаза... Все ж таки хочешь еще разок повторить,
проверить. Ну давай, давай, только полегоньку, я тебе даже помогу, -
человек по ту сторону потянулся левой рукой к полированной поверхности. -
Вот так, видишь, я устойчив относительно малых шевелений, следовательно, я
есть твоя абсолютная система отсчета, то есть, конечно, не только твоя,
она и моя вполне.
- Но что же такое остальное пространство? - увлекается человек.
- Ты имеешь в виду окружающую обстановку? Ты подразумеваешь вот эту
мебель, этот дом, эту крепость и людишек за крепостной стеной? - разжевало
отраженное существо. - Ты, человек, покоривший вселенную, спрашиваешь, что
она такое? - Существо явно испытывало удовольствие оттого, что удалось
втянуть собеседника в разговор. - А хорошо, что мы встретились. Ведь ты
меня искал! Признайся, не жадничай, признайся, я никому не скажу.
- Да.
- Молодец. Я же понимаю, с кем тебе еще поговорить? Кому довериться?
Ты ведь страдал, ох как страдал. Уж конечно, с такими мыслями не к каждому
сунешься. Во-первых, не каждый и поймет, - существо рассмеялось. - Да что
там каждый, пожалуй, и миллиард просеешь, а не отыщешь нужного человечка.
Не с кем поделиться. Ведь не с Пригожиным же, старик бы не понял,
малограмотен. Евгений? Нет, этот нам совсем не подходит, слабоват. Человек
проверяется запросами, а какие у него запросы? Так, один смешной восторг.
Трофимов - солдафон, раб...
- Не смей.
- ...Хотя и способен на самопожертвование, - продолжает
рассудительный голос. - Вот и вся твоя гвардия. Да, еще Караулов, но это
уж совсем смешно. Кстати, куда он запропастился? Куда исчез наш
неугомонный муженек, обратно, что ли, в медвежью клетку подался? Гляди,
будет потом пугать скорую помощь: бездна, бездна! Ой, чуть не забыл, -
отражение картинно хлопнуло себя по высокому лбу, - Чирвякина чуть не
забыл. Его не трогай, успокоился твой Марий Иванович в каморке у лесника.
Как увидел мексиканские заросли, сразу успокоился, понял, что не сон была
его жизнь, а реальная судьба. Ему теперь доподлинно известно, что есть
такое мусор, и почему из мусора вырастают кактусы. Теперь, кажется, все.
Наступает короткая пауза.
- Да, о чем это я? Чертовски хочется курить. Поищи там на столе,
может быть, Бошка оставил.
Чуть погодя отражение чиркает спичкой, затягивается и с наслаждением
выпускает идеально круглое дымное колечко.
- Машина дрянь оказалась, даром что государственная. Согласись,
простовата.
- Я и так знал, - оправдывается человек и тут же жалеет.
- Ну уж, знал. А зачем же рычаги трогал? Нет, дорогой мой, врешь.
Неужели бы ты, повелитель вселенной, согласился выступить против такого
простого устройства? Ведь обидно победить коварное чудовище, а потом
узнать, что оно есть обычная ветряная мельница...
- Врешь, я ни с кем не боролся. Я просто использовал, просто
направлял, чтобы... Я действовал... - человек замялся.
- Ну, ну. Не стесняйся, изреки заветное слово. Не бойся, при мне
можно. Ты думаешь, если скажешь, то все в одночасье и разрушится. Но это
не так. Другое дело, если на публике, так сказать, публично, - тогда,
естественно... Но здесь, в гордом одиночестве, не сомневайся, шепни на
ушко, нас никто не услышит.
- Не приставай. Я уже и забыл, про что думал.
- Ах-ха, видно, не уступит ни за что. Гордый, упрямый, умный. Ну, так
я обнародую, я знаю, как ты дорожишь этим словом, оправдываешься, лелеешь
по ночам. Потому что слово твое - ВОПРЕКИ, да золотыми буквами в черном
небе.
- Да, вопреки, - теряя чувство юмора, настаивает человек. - Вопреки
тупости и невежеству, вопреки насилию, вопреки...
- Вопреки ветряным мельницам, - заканчивает существо, снова с
удовольствием затягивается и сбрасывает пепел прямо на пол. Еще раз
пускает дымное кольцо и изрекает: - А ведь ты жаден, Сергей Петрович. Да,
очень жаден, жаден беспредельно, до крайности, до отвращения. Женщины тебе
одной мало, земли - недостаточно, тебе подавай еще и небо, и не просто в
смысле орбитального полета, тебе хочется, чтобы и там без тебя что-нибудь
не произошло, чтобы и там кто-нибудь о тебе вспомнил. Ах, жаден, жаден,
даже бессмертием пожертвовал из жадности, из неуемной варфоломеевской
жадности.
- Как же это бессмертием можно пожертвовать из жадности? Да ты
зарапортовался...
- Брось, не притворяйся.
- Не понимаю, - сопротивляется Сергей Петрович.
- У-у-у, как мы разволновались, разнервничались, расчувствовались.
Как же, герой, ради одного-единственного взглядика бессмертием
пожертвовал. Да была ли такая любовь раньше? Эй, остановись, людское
братство, оглянись вокруг, убедись и замри перед сияющей вершиной
человеческого духа, ослепни навсегда! - человек почти орал из зазеркалья.
- Мог бы и сказать ей, намекнуть. Ну конечно, мы гордые, мы знаем, что
слова все испортят, пусть, мол, сама догадается, додумается или от других
узнает. Вон через Чирвякина мог послать весточку невзначай, как бы между
прочим, или нет, лучше через Васю Караулова. О, этот подхватил бы, не
сомневаюсь, этот такое накрутил бы, навертел, - что там саги, легенды
народ слагать бы начал. Глядишь, и до нее бы докатилось. Поглядите,
поглядите, люди добрые, на Землю вернулся помирать со всеми, и все - ради
одного благословенного взглядика, ради одной счастливой минутки. Хорош,
хорош, нечего сказать, этакий доктор Фаустус навыворот, доморощенный,
российский. Какой-никакой, а все-таки наш, отечественный. Так бы все,
пожалуй, в разрисованном виде и предстало, кабы не одна неувязочка. Тьфу,
понимаешь, даже неприятно произнести, какая опечатка.
- Какая опечатка? - Сергей Петрович замер.
Человек, кажется, с ожесточением расплющил потухший окурок и
ухмыльнулся.
- Стенографическая. Ха, кому нужен благодетель в раю, где и так
весело? Я так думаю, что у них там, за огромным количеством времени, любое
геройство натуральным пшиком выходит. Как говорил один мой знакомый,
архитектор, нельзя бесконечную стену сделать длиннее, чем она есть. Другое
дело - прийти на развалины, встать у края, обнять за худенькие плечи. Тут
и один кирпич подмога.
- Выражайся яснее.
- Куда уж яснее. Позавидовал, то есть представил как бы своим
собственным. Ну, а как представил, так уж дальше жадность все побеждает...
- Врешь. Впрочем, я не буду тебе ничего объяснять.
- Ну, а зачем же ты сюда пришел? Неужто решил укокошить высшее
начальство? Да нет, ты бы и не смог, потому что ты не любишь банальностей,
ты брезгуешь украденными идеями. Ведь был же Бальтазар, а ничего не
повторяется дважды.
- Да, да, здесь ты прав, ничего не повторяется, - внезапно
соглашается ночной гость. - В этом главная загвоздка, в этом
доказательство движения во времени, но в этом вся трагедия. Впрочем, для
тебя, пожалуй, сложновато будет. Уходи, уходи и не появляйся впредь мне на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг