Упрямец открыл глаза. Над ним склонилось детское лицо, ясное, с
широко расставленными глазами. Серьезное, спокойное.
- Сестрица, - прошептал Упрямец, - я не буйный, пусть он не бьет
меня...
- Не бойся, Упрямец, - сказала Аглая. - Он больше не тронет тебя.
Хозяин дернул ртом и вышел, пробурчав напоследок:
- Если вы такие умные, то сами и вразумляйте этого атеиста...
И хлопнул дверью внизу, и дом содрогнулся.
Упрямец приподнялся на локтях, огляделся, и белые одежды праведных
показались ему смирительными рубашками.
Карусельщик глядел на него с пониманием.
- Выпей чаю, - предложил он, протягивая в ладонях буроватую жидкость.
Упрямец жадно глотнул, посмотрел на прыщавое истощенное лицо
алкоголика, успокоенно вздохнул.
- Так я и знал, что это вытрезвитель...
- Что ты делаешь, Аглая? - спросила Пиф свою дочь.
Девочка сидела на ступеньке в доме, где были выбиты все стекла.
Солнечный свет ломился в оконные проемы, которые были тесны для него. На
коленях Аглаи лежала сгоревшая книга, и черными были ее страницы.
- Я читаю, - сказал ребенок.
Пиф села рядом, заглянула в черноту сгоревших листков.
- И что здесь написано?
- О, - сказала Аглая, просияв улыбкой, - всякий раз - разное...
С пустым ведром прошел мимо них наверх Комедиант. Пиф заметила вдруг,
как красив он и каким усталым он выглядит.
Набрал полное ведро чаю из ванны и вниз пошел, тяжело ступая. Все
немило было ему в раю Хозяина.
А Голос визгливо бранился, сидя на плече Комедианта:
- И чай этот дрянь! - плюнул на пол. - И ванна грязная! - пнул ванну.
- И бабы на лестнице сидят, шагу не ступить! - нарочно задел.
Комедиант скрылся за холмом, сложенным старыми консервными банками, и
только Голос доносился еще:
- ...и рай этот ваш ебаный!..
Пиф покраснела от злости и открыла уже рот, чтобы обматерить вдогонку
своего давнего друга, как вдруг заметила, что Аглая плачет. Что смотрит
Аглая на Комедианта во все глаза и слезы текут по круглым детским щекам.
- Почему ты плачешь? - спросила у дочери Пиф, удивившись.
- О, я жалею его, - ответила Аглая. - Я жалею его, мама.
- Почему? Разве он не один из нас?
- Он скоро умрет, - сказала девочка.
- Какие глупости, - отрезала Пиф, глядя, как Комедиант показывается
из-за холма на тропинке, как спотыкается и щедро плещет чаем себе на ноги.
- Какие глупости, Аглая. Разве мы уже не мертвы?
- Разве мы мертвы, мама? - удивленно спросила Аглая, и Пиф вдруг
вспомнила: ее дочь не знала другой жизни, кроме посмертной. Как дети,
рожденные во время войны, не знают ничего о мире.
- Смерть - она там, - сказала Аглая и махнула рукой в сторону
солнечного света.
И ослепительный свет солнца показался вдруг ее матери страшным.
- Und das Licht scheint in der Finsternis, und die Finsternis hat es
nich ergriffen... - читал Пастырь нараспев.
Чумазый подросток терся у входа в храм, то и дело вытягивая тощую шею
и засовывая любопытную физиономию в распахнутые врата.
Подросток был худ и очень подвижен; на смуглом круглом лице
поблескивали узкие глаза; слегка выпяченные губы шевелились, как будто
повторяя слова, доносившиеся из храма. Растрепанные черные волосы
подростка кое-как заплетены в тоненькую косичку. Мальчик был бос, в рваной
рубашке с плеча рослого мужчины, которая доходила ему до колен.
В темноте вечной ночи смутно поблескивал храм. Это было шестиугольное
сооружение со стенами из рифленого стекла темно-синего цвета, с вечным
не-небом вместо крыши, с облачным покровом вместо пола, и облака в храме
были чернее китайской туши. В этой черноте почти целиком терялась
облаченная в темные одежды фигура Пастыря, над которым, в бессветном
воздухе, висела, раскинув руки, светящаяся фигура.
К ней и обращался Пастырь, вознося свои молитвы, и невидимый хор еле
слышно пел откуда-то из-под крыши.
Подросток мялся на пороге, не решаясь войти. Его разрывали на части
любопытство и страх. А хор продолжал петь, и Пастырь продолжал читать, а
светящаяся фигура парила над головами и неожиданно вспыхнула, как будто в
нее ударила молния.
При этой ослепительной вспышке вдруг высветился город-призрак -
огромный город, почти до основания разрушенный бомбежками. Он был виден
как бы с высоты птичьего полета. На месте стеклянного храма оказался
другой, вернее, руины другого - от него осталась только одна стена,
наполовину рухнувшая, похожая на сломанный зуб. На этой стене висело
распятие. Оно становилось все больше и больше по мере того, как яркий свет
угасал, и город исчезал в надвигающейся темноте. И наконец оно стало
большим, горящим; оно словно впитало в себя весь израсходованный на
вспышку молнии свет, и медленно слилось с повисшей в воздухе бесплотной
фигурой.
- Вот ты где, паршивец! - сказал кто-то в темноте и ощутимо схватил
подростка за ухо.
- Ай! - вскрикнул мальчик и попытался вывернуться.
- Что ты здесь делаешь?
- Ничего плохого, господин! - поспешно сказал мальчик.
Постепенно перед ним стала вырисовываться фигура рослого мужчины в
военной форме. Щуплый азиатский подросток казался рядом с ним совсем
ребенком.
- Пойдешь со мной, - распорядился мужчина.
- Нет, пожалуйста, - взмолился мальчик. - Здесь так красиво.
- Не рассуждать! - рявкнул мужчина и больно вывернул ухо. Мальчик
запыхтел. - Я сказал, что ты пойдешь со мной, и точка! Беспризорникам
здесь не место.
- Я не беспризорный, - сказал мальчик.
- Да? - Мужчина откровенно не поверил. - А чей же ты, в таком случае?
Долгая пауза.
- Забыл, - признался мальчик.
- А здесь как оказался? - хищно насторожившись, спросил мужчина.
- Пришел.
- Как пришел? - продолжал допытываться мужчина.
- По... облакам. Я...
- Ты сбежал?
Мальчик отвернулся.
Пастырь в храме замолчал, прислушался, потом пошел к выходу - и вот
он уже стоит в дверях.
- Что здесь происходит? - осведомился он. - Неужели нельзя было
отнести ваши служебные дела подальше от Божьего храма?
- Божьего! - фыркнул офицер. - Скажите лучше - "моего", это будет
вернее.
- Мое дело Божье, - твердо произнес Пастырь. - Прошу вас, уйдите.
Воспользовавшись заминкой, подросток вывернулся из твердых рук
офицера и бросился к Пастырю.
- Господин! - закричал он. - Скажите ему, что я ничего не делал. Я
только подглядывал. Я ничего не украл.
Пастырь поглядел на вороватого мальчишку, перевел глаза на офицера.
- Почему вы ополчились на него, сударь мой? Ребенок-то чем вам не
угодил?
- Я... Черт побери, я не ополчался! - разозлился офицер. - Я хочу
забрать беспризорного мальчишку в приют, вот и все. Нечего ему шляться где
попало.
- Я и сам мог бы воспитать ребенка, - холодно произнес Пастырь. - И
получше, чем вы и подобные вам. По крайней мере, здесь не богохульствуют.
- Еб твою... - начал офицер и споткнулся.
Пастырь взял мальчика за руку.
- Пойдем со мной, дитя мое.
Но подросток присел и выдернул руку.
- Нет, - сказал он тихо. - Пожалуйста, отпустите меня.
- Он пойдет со мной, - сказал офицер. - Я и спрашивать никого не
стану. Я лучше вас знаю, где его место.
- Какое место лучше храма? - вызывающе спросил Пастырь.
- Рай, - сказал офицер.
- Вы уверены, что мальчику будет там хорошо?
- Меня не интересует, будет ли ему хорошо. Он должен находиться там,
где его место.
- Кто определяет, где чье место?
- Сам человек. Как правило.
- В таком случае, давайте спросим его, - предложил Пастырь. - Может
быть, он выберет меня.
- Еще чего! - возмутился офицер. - Я и спрашивать не стану. Я сказал
- "как правило". К тому же, и не человек он вовсе...
- Вы противоречите сами себе, господин офицер.
- Я представитель закона и не могу противоречить сам себе. Я логичен,
милосерден и справедлив, - заявил офицер.
Пастор воздел руки.
- Милосердие не бывает справедливым, - сказал он. - Милосердие не
бывает логичным...
- Хватит болтать, - проворчал офицер, снимая с пояса наручники. Но
худые запястья подростка выскользнули из них, и офицер бросил наручники
себе под ноги, выругавшись последними словами.
- Хотели заковать в железо свободную волю? - осведомился Пастырь.
- Иди ты в жопу со своей свободной волей, - посоветовал офицер. - Я
здесь для того, чтобы соблюдался закон. Будешь много болтать - я и тебя
арестую.
- Мальчик пойдет со мной.
- Мальчик будет препровожден туда, где ему место.
....................................
Так стояли у открытых ворот стеклянного храма и спорили о душе Мирры
смертный Пастырь, погибший в авиакатастрофе, и бессмертный
ангел-хранитель, и никак не могли договориться между собой.
Это был рай. Полный аромата цветущих кустов и деревьев, полный
благоухания трав и пения птиц. Это был рай, где все любили друг друга и
были прекрасны и молоды. Это был рай, где не угасало солнце, где
блаженство порой становилось нестерпимым.
И все чаще Аглая плакала по ночам от страха, и все мрачнее становился
Комедиант, и все тише играла шарманка Карусельщика, и все яростнее звал
"сестрицу" Упрямец с кровавой раной на животе, и все сильнее сжималось
сердце у Пиф, которая теперь любила и жалела всех...
Мирра бродила по саду и звала свою душу. Но она не знала, какое имя
носит ее душа, и потому кричала только:
- Эй ты! Где тебя носит, ты?
А Беренгарий, листавший свою черную книгу, поднимал голову, слушая ее
крик, и говорил вполголоса:
- Ах, Мирра. Что есть человек, как не слепец на краю обрыва,
потерявший проводника и надежду?
И все же они были счастливы - семь праведных в раю Хозяина.
Ангел-хранитель забыл о них, и они стали процветать. Пиф поняла это
однажды, и тогда она сказала:
- Сдается мне, мы потому и создали рай, что позабыл нас наш ангел.
Но всем остальным тотчас же показалось, что именно их посетила та же
мысль, и они стали ожесточенно спорить: кто первым подумал о том, что без
ангела гораздо лучше.
Они сидели кружком на полу в полуразрушенном доме с выбитыми стеклами
и поносили своего ангела. И у каждого нашлась своя обида.
- Он издевался надо мной, - сказала Пиф, - в тот час, когда я так
нуждалась в поддержке, - в час моей смерти.
- Он превратил мой Голос в животное, - прошептал Комедиант, а Голос
завопил не своим голосом.
- Он не сказал мне ни одного слова, как будто я не человек, -
обиженно пробубнил Карусельщик. - Алкоголики - они тоже чувствуют. У них
тоже душа есть.
И шарманка прохрипела несколько тактов, прежде чем замолчать навеки.
А Беренгарий сказал:
- Он посмеялся надо мной, отправив сюда книгу, которую я не могу
прочесть.
- Я думала, он мой отец, - сказала Аглая, - а он мне никто. Он лжец.
- Его попросту не существует, - заявил Упрямец.
- Я покажу вам, подонки, как меня не существует! - заревел страшный
голос откуда-то сверху.
Затрещал и обвалился потолок, жалобно звякнули последние еще не
выбитые стекла, и в потоке солнечного света, в фонтанах пыли, щепок,
осколков ввалился в дом ангел. Был он крылат и прекрасен, и эта красота
вызывала странное ощущение: как будто пронзает тонкой иглой, смешивая ужас
и наслаждение.
- Разбаловались! Праведники, мать вашу!..
Ангел топнул ногой, и стены рухнули.
Подняв голову, Пиф увидела, что лежит в неловкой позе посреди
развалин, на пустыре, где полно мусорных куч, где к небу возносят
бессильные пальцы разломанные железобетонные конструкции с
когтями-арматурой. Безумная музыка пронеслась над свалкой, как вихрь, и
мгновенно стихла. "Все симфонии мира", - смятенно подумала Пиф.
Под развалинами шевелились люди. Ее товарищи. Ее близкие, с которыми
она прожила все эти годы. И только дочь лежала как мертвая.
Но ангел не дал ей времени оправиться от потрясения.
- Пизденыш, - проговорил он с отвращением.
Она увидела его ноги в сапогах. В хороших офицерских сапогах,
начищенных до блеска. И увидела свое лицо, отраженное от их почти
зеркальной поверхности. Впервые за все эти годы она посмотрела на себя, и
от красоты собственного лица у нее захватило дыхание.
А потом ее лицо исказилось, взмыло в воздух, и ангел изо всех сил
пнул Пиф ногой.
- Ах ты, ленивая скотина!..
Ослепительный свет.
Детский крик.
В это мгновение Пиф успела подумать: кричит новорожденная Аглая. Но
тут же вспомнила: дочь ее уже выросла.
И тотчас навсегда забыла об этом.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг