- Да, да. Что там грохочет с утра?
Тетка Кандида с подозрением поглядела на Пиф - не посмеяться ли
задумала младшая жрица. Все они с тараканами в голове, а эта так вообще
бешеная.
Но Пиф была совершенно серьезна.
- Ну, говори же. Меня тут взаперти держат, пока я болею после
транса...
Тетка Кандида придвинулась ближе и прошептала:
- Бунт, барышня. Настоящий бунт. Эти-то, богатеи из нынешних, власть
всю забрали и народ давят, будто виноград на винодельне... Ну вот. А
прежние-то владетели, допотопные, которых нынешние всех их богатств лишили
и в нищее состояние ввергли, - они-то за народ. И народ за них биться
пошел. Старые-то, ну, мар-бани - лучшую долю обещали... Говорят, закон
такой сделают, чтобы всех рабов непременно раскупали. Чтобы
нераскупленных, значит, не оставалось. И налог на окна отменят, а плату на
воду в прежней цене оставят...
- Врут, - отрубила Пиф.
- Ох, барышня. А вдруг не врут? Народ ведь надеется...
- А грохочет что?
- Так танки в город вошли... Правители-то сразу вызвали военных,
чтобы те, значит, народ разогнали... Ну, военные и стараются... С утра уж
стреляют, побили, говорят, народу - страсть... - Тетка Кандида скорбно
покачала головой. - Вот беда-то, вот беда какая!..
- Беда. Беда!
Пиф замолчала, широко раскрыв невидящие глаза.
...Стрекозиные крылья... Нет, это просто синий цвет - лазурит -
кафель площади Наву...
- Беда, тетка Кандида, - сказала Пиф, лихорадочно схватив старуху за
рукав. - Слушай, мне уйти надо.
- Уйти им надоть! - возмутилась старуха. - Здоровье свое беречь - вот
что им надоть! Молодые еще, чтобы себя гробить... Сказано докторшей -
лежать, значит, лежать. Нечего козой скакать. К тому же и неспокойно в
городе.
- Тетка Кандида! - взмолилась Пиф. - Ты меня только выручи, я тебя
откуплю. Как сыр в масле кататься будешь.
- Разбежалась, откупит она меня. Мне и в Оракуле хорошо.
- Ну ладно, скажи, чего хочешь, - все для тебя сделаю. Только помоги.
Очень надо уйти. И чтоб эти все, - она кивнула на дверь, за которой
скрылась сестра, - чтоб никто не знал.
- Да ничего мне и не надо, - совсем смутилась тетка Кандида. Но
устоять перед напором Пиф не могла. - Ладно, говорите, барышня, чего
удумали. Может, и помогу.
- Мне надо на площадь Наву. Там... человек один. С ним, наверное,
беда.
Тетка Кандида вдруг с пониманием сказала:
- Любовь - она, девка, самая большая беда в нашей бабьей жизни и
есть.
- Одежду принеси, а? Любую, хоть со вшами...
- Зачем со вшами? - окончательно разобиделась тетка Кандида. - Я тебе
чистую принесу. И под росточек твой... А ты пока покушай хорошенько.
Бэда стоял в храме, что в катакомбах на площади Наву. Народу на этот
раз собралось больше обычного, только Бэде это было невдомек, ибо ходил
сюда нечасто и об обычае не ведал. Стояли, почти задевая друг друга
плечами. Свечи все были погашены, чтобы люди не задыхались: хоть имелись
вентиляционные колодцы, хоть и стояли за перегородками кондиционеры
(община исхитрилась и купила на пожертвования), а все же подземелье - оно
и есть подземелье. Душно здесь было.
Из полумрака, скрытый слушателями, громыхал отец Петр.
- Что вы мне тут о мятеже да о мятеже! Вы что, политикой пришли сюда
заниматься?
Помолчал, обводя стоящих перед ним таким тяжким взором, что даже Бэда
поежился, хоть и стоял в задних рядах и Петра вовсе не видел.
- Ладно, - уронил наконец Петр. - Будет вам и о мятеже, коли просите.
- И зарычал грозно: - Чтоб в глупостях этих не участвовали, если храм свой
любите и Бога своего почитаете! Чтоб витрин не били, чтоб домов не
громили, чтоб людей не убивали, чтоб насилие над девками не чинили!
Мар-бани на вашей крови хотят свою жирную задницу в правительственных
креслах угнездить, а вы все, неразумные, и рады стараться. - Слышно было,
что Петр скорчил рожу, потому что голос зазвучал ернически: - Вот-с,
вот-с, господа, вот вам наша кровушка... - И проревел: - Дураки!!
После этого настала тишина. Только лампа, на цепях с потолка
свисающая, вдруг еле слышно скрипнула.
Петр сказал:
- Сохраните ваши жизни для другого дела. Ступайте.
Народ пошел к выходу.
На площади Наву кое-где еще велась торговлишка. Бэда взял у лоточника
вчерашнюю плюшку с творогом (была черствая и шла по половинной цене),
принялся рассеянно жевать. Людей было мало. Рабские бараки за проволокой
безмолвствовали, как вымерли. Только солдат в проеме караульной будки
маячил, зевал.
Бэда свернул на широкую улицу Балат-Шин. Он хотел вернуться в Оракул
до того, как Беренгарий, который вчера пришел откуда-то очень пьяный,
очнется от тяжкого своего похмелья.
Народу и на улице было немного меньше обычного, хотя то и дело
встречались прохожие. Прошла даже молоденькая няня с хорошенькой, как на
картиночке, девочкой. Бэда ей сказал:
- Ты что ж в такое время с дитем по улицам бродишь, дурища?
Няня обиделась, пищать что-то стала, возмущаясь. Бэда только рукой
махнул, слушать не стал.
Город и вправду был неспокоен, точно в животе у него бурчало, но пока
что и на площади Наву, и на улице Балат-Шин было исключительно мирно.
И вдруг разом все переменилось.
Едва лишь свернув за угол, Бэда услыхал оглушительный всплеск, звон
стекол, крики - веселые, пьяные - и поневоле к стене прижался. После
разглядел: в конце улицы большая компания громила богатые магазины.
Гулянье шло вовсю. Орали песни, все разом и невпопад. То и дело
нагибались, поднимая с мостовой камни, либо пустые бутылки, чтобы
запустить ими в стекло.
Бэда дальше пошел. Ему до громил дела не было - убивали только
богатых.
Толпа и правда раба не тронула. Только покричала ему вслед, чтобы
присоединялся.
Дальше таких компаний стало встречаться больше. Разбивали все, что
билось, ломали все, что ломалось, крушили все, что крушилось. А что не
поддавалось, то покамест оставляли - до иных времен.
В спешке резали пальцы, хватая из разбитых витрин еду и одежду,
пачкали кровью добычу свою, поспешно к груди ее прижимая.
Бэда мимо шел.
И вот навстречу, из-за поворота, понеслась толпа. Не развеселая
компания пьяных, да удалых, да горластых, - нет, охваченная паникой
огромная толпа. Обильная, как воды евфратовы в половодье. Неслась, смывая
все, что только на пути ни встречалось. Налетела на пьяных, разом песни
свои позабывших, - смыла пьяных. Наскочила на мародера - тот растерялся,
остановился, глаза выпучил, жевать забыл - подхватила, поглотила мародера
и с собою потащила. А может, он не туда хотел идти? Может, он совсем в
иную сторону идти хотел? Да кто тебя спрашивает...
Закружила и няню с хорошенькой девочкой, и двух египтянок в парчовых
юбках (уж те верещали!), и домохозяйку с лицом замученным и сумками
тяжелыми, и Бэду, как тот к стене ни прижимался... Тут хоть совсем
размажься по этой стене, а все равно выковыряют и потащат.
Растворился в толпе бегущих и сам побежал.
Кого-то сильно толкнули во время бега этого (уже до улицы Балат-Шин
добрались), прямо на витрину повалили. Закричал человек страшным голосом,
когда толстое стекло под его тяжестью треснуло и начало полосовать живое
тело, будто зубами грызть.
Толпа дальше неслась, повсюду оставляя за собой кровавые следы.
А следом, рокоча, неспешно танк выехал. Постоял на перекрестке
несколько секунд, слепо пошарил в воздухе орудием и вдруг прямо по толпе
выстрелил.
Чуткое тело толпы ждало этого, заранее содрогаясь в ужасе
смертельном.
Вокруг Бэды упало несколько человек. Но толпа даже испугаться ему не
позволила. Катилась и катилась бесформенным комом, подминая все лишнее,
что катиться не могло. Упали убитые - по убитым покатилась. Упали раненые
- и по раненым покатилась. Толпа была невинна, как дитя, охваченное
страхом.
Будто пробку из бутылки, вытолкнуло толпу из улицы Балат-Шин обратно
на площадь Наву.
Теперь вся площадь кишела народом. Часть людей понесло прямо на
рабские бараки. Остановиться в этой давке было невозможно. И назад пути не
было, ибо подпирали все новые и новые беглецы.
Из каждой улицы, что вливалась в площадь Наву, выкатывались с ревом и
грохотом танки. Попробовали было люди в сторону Зират-Шин броситься -
поздно. Оттуда уже жерло выпирает. Заметались, давя и топча друг друга.
В том углу, где рабские бараки помещались, десятки людей повалило на
проволоку, что до сих пор под током стояла. Зашипела плоть, заплясала,
будто живая. Кричали в толпе и плакали от ужаса, однако спасения не было -
кто возле проволоки оказался, все на проволоке погибли.
Орали в бессильном страхе, солдат из будки караульной выкликая:
- Ток!.. Мудилы!.. Ток!
Пока решали солдаты, будет им что от начальства за самоуправство
эдакое, пока с рубильниками возились...
Наконец, отрубили ток. И тотчас обвисли мертвецы и дергаться
перестали, будто успокоились наконец.
Бэду же мимо пронесло и прямо к станции метро потащило. Как в дверях
не раздавило - того не понял. Эскалаторы не работали - стояли,
переполненные народом. Не сорвались - и то чудо. Толпа хлынула вниз, в
катакомбы.
И прянула, встреченная автоматным огнем. На синий кафель станции
"Площадь Наву" брызнула кровь. Кто уцелел, пал на плиты, руками голову
прикрывая. А люди с площади все прибывали и прибывали. Наконец иссяк их
поток - танки подошли вплотную к самой станции и перекрыли входы. Все, кто
успел войти до этого, оказались заперты на эскалаторах и платформе.
И тут отворилась неприметная дверка с надписью "ПОСТОРОННИМ ВХОД
ВОСПРЕЩЕН" и Петр, перекрывая своим ревом крик множества глоток, заорал:
- Сюда!
Очертя голову, спотыкаясь, мчались люди к этой дверке, слепо и
безоглядно поверив в спасение свое. Бэда вскочил на ноги (до этого лежал
лицом вниз) и тоже побежал к Петру. Его толкали и отпихивали, торопясь
ворваться в убежище. С другого конца станции к беглецам уже подбегали
солдаты.
Бэда ухватился пальцами за косяк двери, стараясь проникнуть внутрь,
но тут его ударили прикладом по переносице и отшвырнули в сторону. Дверка
между тем захлопнулась и с внутренней стороны кто-то быстро заложил засов.
Солдат, оттолкнувший Бэду, начал бить прикладом по переговорному
устройству и, ругаясь, требовать, чтобы ему отворили.
Из переговорного устройства разгневанно рявкнул Петр:
- Здесь храм! Право убежища!.. Понял ты, дерьмо?
Солдат в ярости разбил переговорное устройство и выстрелил в
металлическое забрало, откуда доносился голос Петра. Но никакого Петра
там, конечно, уже не было.
С попавшей в ловушку чернью солдаты разобрались сноровисто и без
долгих разговоров. Женщин и детей - кто на вид младше четырнадцати
казался, ибо документов ни у кого не спрашивали - прикладами отогнали к
эскалаторам. Мужчин же выстроили на платформе, лицом к рельсам, и одного
за другим пристрелили.
Пиф шла по площади Наву, будто оказавшись посреди своего видения, где
воздух был густым и твердым, хоть ножом режь, а стены домов и деревья
тягучими, как резина. Но здесь все было настоящим. Дома, чахлые липы на
краю площади, солдаты, мертвецы. Мертвецов было больше всего.
Пиф приблизилась к станции. Путь ей перегораживал танк. На броне
сидел солдат и жевал кусок булки с растаявшим маслом.
Он рассеянно смотрел на женщину, которая шла мимо, вдруг опомнился и
вскочил:
- Куда? Стой!
Пиф послушно остановилась.
- То-то, - сказал солдат, снова усаживаясь.
Пиф подошла поближе.
- Привет, - сказала она.
Он снова насторожился.
- Документы есть? - спросил солдат.
Пиф вытащила из кармана джинсов удостоверение младшей жрицы Оракула.
Солдат посмотрел на удостоверение, на фотографию, на Пиф.
- Держи. - Он вернул ей удостоверение. - Как ты через оцепление
прошла?
- Не знаю... Там что, оцепление?
- Конечно.
- Не знаю, - повторила Пиф. - Мне надо туда, на станцию.
- Не положено.
- Там один человек...
- Не положено, говорят тебе.
- Мне было видение, - сказала Пиф.
- А мне-то что, было у тебя видение или не было, - сказал солдат. -
Мне начальство велело не пускать никого, вот и все тебе видение,
красавица. Булки хочешь?
Он порылся в липком полиэтиленовом пакете, который лежал рядом, на
броне.
- Спасибо. Что-то кусок в горло не лезет.
- Это поначалу со всеми так, - сказал солдат успокаивающе. И снова
спросил: - Как же ты оцепление прошла?
Этот же вопрос задал Пиф командир танка, младший лейтенант Второй
Урукской Набу-Ирри. Он тоже внимательно изучил удостоверение Пиф, постучал
корочками с надписью "Государственный Оракул" по широкой своей ладони и,
наконец, решился:
- Значит так, Иддин. Бери эту девку и топайте в башню Этеменанки.
Сдашь ее лично его превосходительству генералу Гимиллу. Все-таки пифия,
знаешь ли. Тут шутки шутить не стоит.
Иддину совершенно не улыбалось тащить бесноватую девку к его
превосходительству генералу Гимиллу в башню Этеменанки. Он уныло обтер о
штаны масляные пальцы, сказал "слушаюсь", взял автомат и подтолкнул Пиф
локтем:
- Пошли, что ли.
И пошли: впереди солдат, равнодушно посвистывая сквозь зубы и хрустя
сапогами по битому стеклу; следом Пиф, одурманенная жарой и странной,
чересчур яркой, реалистичностью происходящего (и ведь на самом деле
происходило, не мнилось, не снилось, не чудилось!) Встречавшимся патрулям
объяснял, что конвоирует жрицу Оракула в башню Этеменанки. Кое с кем
останавливался, перебрасывался шутками, прикуривал. Пиф терпеливо ждала,
как ребенок при болтливой няньке. Потом шли дальше.
Едва миновали мост через широченный в этом месте Евфрат, как грохнул
взрыв. У Пиф заложило в ушах и она оглохла. Солдат же покрутил головой,
весело выругался, окурок бросил.
- Во рванули! - сказал он.
Пиф не услышала его. В голове у нее застряло гудение.
Она повернулась туда, куда показывал солдат, и увидела столб дыма и
пыли, медленно оседающий в Евфрат. Воды поглотили и пламя, и дым, и
обломки. Моста Нейтокрис больше не было.
- Идем, - сказал солдат, хватая Пиф за локоть. И потащил за собой
дальше, оглушенную.
Башня Этеменанки господствовала над городом, поэтому генерал Гимиллу,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг