ладонь на растрепанные светлые волосы и так остался сидеть, вдыхая острый
запах могильной земли.
Через день рябой Балатро объявил, что знает более короткий путь до
Страсбурга, чем тот, который предлагает Варфоломей. Наместник, прознав про
то, подскочил к комедианту и вступил с ним в ожесточенный спор. Они
чертили карту на земле, выкладывали схемы палочками и листьями, яростно
забивали очередную схему ногами, чтобы нарисовать ее заново - более точно.
Бальтазар Фихтеле слушал, пытался вникать, но не смог. Плюнул.
Остальные, поняв, что спор надолго, запалили с утра костер и взялись за
карты.
Прошло никак не меньше часа, прежде чем наместник, весь красный,
вспотевший, будто камни таскал, подал сигнал к выступлению. Кто победил в
споре, осталось неясным. Подозревали, что Балатро.
Выбрали проселочную дорогу, отходящую от главного тракта. Арделио
прикрикнул на лошадь, заставляя повернуть с удобной грунтовки в лесную
чащу. Телега, раскачиваясь и подпрыгивая, затряслась по колее, куда
осенним ветром навалило веток. Слышно было, как в телеге ругается
Клотильда.
Ремедий так и не понял, кем приходится девица двум комедиантам -
сестрой, возлюбленной? Улучив момент, спросил ее об этом. Она пожала
плечами.
- И то, и другое, - был странный ответ.
- Кому? - поразился Ремедий.
- Обоим, - не моргнув глазом, сказала девица. И глядя на лицо
Ремедия, расхохоталась.
На рассвете следующего дня Витвемахер куда-то ушел. Вернулся через
час, лицо имел чрезвычайно таинственное. О чем-то пошептался с
Варфоломеем, разбудив его. Тот слушал, кивал. Потом растолкал остальных
благочестивых братьев. Комедианты продолжали спать сном невинности.
Громким шепотом торжественно объявил, что по дороге сюда движется
купеческий караван и предстоит спасти десяток заблудших душ.
Купцы показались через полчаса. И товарец-то, судя по всему,
завалящий, и охрана убогая - всего пять солдат, да и купцы не бог весть
каким золотом блещут. Но как засверкали безумные глаза Варфоломея, когда
он взмахнул руками и сипло прокричал:
- Во имя спасения!..
Головная лошадь заржала, попятилась - прямо перед ее мордой
неожиданно выросла острая пика. Над острием горели яростные глаза
блаженного Верекундия.
Охранник схватился за оружие, но выстрелить не успел - пика пропорола
его кожаную куртку, вонзилась в грудь под ребрами. Кровь вытекла из его
рта, и он умер.
Купцы сбились в кучу - их было всего трое - и озирались по сторонам,
не зная, откуда ждать погибели. Охранники вступили в бой.
Несмотря на свой диковатый вид, святые братья были отменными бойцами,
в чем могли убедиться несчастные солдаты. Захваченные врасплох, окруженные
со всех сторон, купеческие охранники оборонялись, как могли, и еще двое из
них погибли. Последние двое, оглушенные, истекающие кровью, были брошены
на землю лицом вниз.
Ремедий проснулся, сел. Сражение разыгрывалось в четверти мили от
лагеря путешественников, но знакомый звук - лязг мечей, одинокий хлопок
выстрела - заставил его подскочить. Взяв аркебузу, Ремедий осторожно пошел
вперед, на звук.
Успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как подрагивают ноги повешенных
купцов - те еще не умерли, плясали в петле. Под виселицей на коленях стоял
Варфоломей и заливаясь слезами молился за души этих нераскаявшихся
грешников, то и дело охлестывая себя тяжелыми цепями. Кровь проступила на
его плечах и груди.
В траве ничком лежали два израненных человека. Витвемахер стоял над
ними, широко расставив ноги и держа пику наготове. Если хоть один
шевельнется, вонзит в затылок.
Ремедий подошел поближе, встал на колени рядом с Варфоломеем и
пробормотал молитву. Тем временем умирающие затихли - отмучились. В чаще
хрустели ветками отпущенные на свободу лошади.
Один из пленных, маленького роста, щуплый, глухо сказал в землю:
- Дай хоть голову поднять, пиздюк.
Витвемахер слегка коснулся его шеи холодной острой пикой. Пленник
выругался и затих.
Все терпеливо ждали, пока Варфоломей закончит молиться. Наконец
наместник поднялся на ноги, отер слезы с лица и обратился к своим
соратникам:
- Поднимите пленных.
Двое уцелевших солдат были грубо поставлены на ноги. Один из них
обвис на руках Верекундия - тяжело был ранен. Ремедий приоткрыл рот, глядя
на пленного во все глаза. А тот - лицо хитрое, как у маленького хищника,
востренький носик, шустрые глазки - сказал хрипло:
- Сукин ты сын, Гааз...
Это был Шальк.
Варфоломей бегло оглядел его, оценил тяжесть ранений и распорядился:
- Добить.
- Нет, - поспешно встрял Гааз.
Наместник Варфоломей уставился на него широко раскрытыми глазами. Так
и рвалось из них на волю безумие.
- Оставь его жить, - повторил Ремедий.
- Он защищал нечистое дело, - гневно произнес Варфоломей. Каждое
слово отчеканил, словно монету, и швырнул в лицо Ремедию, динарий за
динарием.
- Он покается, - упрямо сказал Ремедий.
- Он все равно умрет, - вмешался Витвемахер, стараясь говорить
примирительным тоном. - Слишком тяжело ранен.
- Пусть умрет своей смертью, - совсем тихо сказал Ремедий.
- Ты что, его знаешь?
Ремедий кивнул.
- Он обыгрывал меня в карты... То есть, я хочу сказать, он мой старый
товарищ и отменный пушкарь.
Варфоломей продолжал сверлить Ремедия глазами.
- А второй? Он тоже тебе знаком?
Ремедий повернулся ко второму пленнику. Тот поднялся на ноги сам, без
посторонней помощи, прислонился к дереву - стоял, откинув голову,
улыбался. Глядел не на Ремедия, а на встающее солнце. Могучий человечина,
бородища лопатой.
Ремедий побелел и еле вымолвил:
- Надеюсь, что нет.
Но он знал этого человека. Он сам закапывал его в землю.
Мартин, Doppelsoldner, дружок стервозной Эркенбальды. Тот, что умер
от ран в нескольких милях от Айзенбаха ровно семь лет тому назад.
- Может быть, просто похож? - спросила вечером Клотильда, с которой
Ремедий поделился своим открытием.
Но он покачал головой.
- Нет, я не ошибаюсь. Разве ты не чувствуешь?
Клотильда замерла, приоткрыв рот, прислушалась. Потом покачала
головой.
- Не-а. Ничего такого не чувствую...
Шепотом Ремедий спросил ее:
- Клотильда... КУДА МЫ ИДЕМ?
- Балатро знает дорогу, - беспечно отозвалась она.
- Дура! С "Несчастья" ходи, с "Несчастья"! У него "Ладья", потопи
его, блядь...
- На тебе "Сдержанность". Жри. Задавись.
- Мало.
- Чего мало?
- "Сдержанности" мало. Мой грех старше твоей добродетели.
- Тогда... "Воздыхание о вечном".
- Отбито, - с сожалением сказала Клотильда.
Ремедий придвинулся к ней ближе, осторожно запустил руку ей за
шиворот.
- "Непотребство", - сказал он, выкладывая карту девушке на колени.
Клотильда покусала губку.
- На твое "Непотребство" - "Диана".
- Мухлюешь, - крикнул Шальк, пристально наблюдавший за игрой.
Шалька притащили в лагерь, как куль с мукой, повалили на телегу.
Увидев пушкаря - того отделали на славу - Клотильда вскочила, засуетилась.
И хоть невиден собой Шальк, а едва очухавшись, принялся ладно молоть
языком, чем и проник в чувствительную душу девушки.
На помощь себе Клотильда призвала Иеронимуса, угадав в нем человека
знающего. При виде Мракобеса Шальк громко застонал и отвернулся.
- Это мне чудится? - осведомился он.
Иеронимус потрогал пульс у него на шее.
- Не чудится, - сказал он наконец.
Шальк не стесняясь выругался.
- Могу тебя порадовать, - продолжал Иеронимус как ни в чем не бывало.
- Твой друг Бальтазар Фихтеле тоже здесь.
Шальк подскочил, но Иеронимус заставил его лежать смирно.
- Я позову его.
И ушел.
Теперь Шальк лежит в телеге, забинтованный до самых глаз, смотрит,
как Клотильда дурит голову Ремедию Гаазу. Парню скоро тридцать, а все
такой же дурак.
Не выдержав, Шальк заорал:
- "Диана" младше "Непотребства"! Ну и теленок же ты, Ремедий...
Ремедий покраснел, смешал карты в руке. Невпопад спросил:
- Клотильда... А чем крыть "Любовь Земную"?
- "Любовью Небесной", конечно.
- А почему Любовь Земная - грех?
- Поменьше рассуждай, монашек, - сказала Клотильда. - Сильная карта,
так что жаловаться?
- Не на что, - отозвался Ремедий и влепил ей поцелуй.
Наутро полетели первые снежные хлопья. Когда наступила зима? Только
что сияла царским блеском осень - и на тебе...
- Не рано ли в этом году? - сказал Ремедий, обращаясь к мокрому
холсту телеги.
Из-за холста отозвался сипловатый голос Клотильды:
- Черт знает. А какой нынче день?
Под ногами чавкала грязь. Снег неприятно летел за шиворот. Ремедий
мотал головой, лошадь уныло тянула телегу, увязающую едва не до колесных
осей.
И увязла.
- Дай помогу, - сказал кто-то над ухом. Рядом с Ремедием второй
человек навалился плечом на телегу, вытаскивая ее из ямы. Крупный мужчина,
сильный - сразу легче стало тянуть.
- А, - проворчал Ремедий вместо благодарности. Поднял глаза.
Мартин.
Вдвоем выволокли комедиантскую повозку вместе с вертепом, припасами,
девицей и раненым пушкарем, поставили на ровное место, и лошадка снова
потащила одна. А Мартин с Ремедием пошли бок о бок.
Сперва молчали. Потом Ремедий осторожно спросил:
- Ты и вправду Мартин?
В ответ понесся басовитый хохот.
- Все так же прост Ремедий Гааз, - сказал, наконец, Мартин,
отдуваясь.
Ремедий неопределенно пожал плечами.
- Не было смысла меняться.
- Эркенбальду давно видел?
- Ты еще не забыл эту стерву? - Удивление Ремедия было искренним.
- Забудешь ее... Ты ее не пользовал, иначе понял бы, что такую лисицу
забыть невозможно. С кем потом еблась, как меня зарыли?
- С Агильбертом...
Мартин плюнул.
- Так и знал, что к капитану перелезет, сучка. А эта, чернохвостая,
как ее...
- Хильдегунда.
- Куда делась?
- Сбежала. Выманила денег себе на приданое и только ее и видели.
Мартин выругался и еще раз выругался.
- Сучье племя. Никому из них верить нельзя.
- Мартин, - снова заговорил Ремедий, - ты ведь мертв. Я сам хоронил
тебя, помнишь?
Мартин расхохотался, выставил белые зубы в черной бороде, облапил
Ремедия за плечи.
- Еще бы не помнить, Гааз! Такое не забывается...
Они прошли рядом еще немного, потом Ремедий снова заговорил:
- Мартин... Ты видел нашего капеллана?
- Мракобеса? - Мартин покривил губы. - Видел...
- Да нет, другого. Валентина. Того, что в Айзенбахе умер...
Мартин подпрыгнул. Ремедий не ожидал, что известие о Валентине так
подействует на старого богохульника.
- Валентин тоже здесь? Ах, еб его... Что здесь творится, Гааз?
- Не знаю, - уныло сказал Ремедий. - Спроси у Мракобеса. Я давно уже
ничего не понимаю.
Так и двигался по осенним дорогам караван - комедианты и мертвецы,
разбойники и святые, бесноватые и простоватые. Шли они в Страсбург и путь,
вроде, знакомым был для них, но все никак не могли добраться до цели. Все
время мешало что-то. То одно собьет, то другое. А потом и вовсе цель
потерялась, и кто был в том виноват, так и не разобрались.
Клотильда сидит в телеге, полог откинут. В руках у девушки лютня,
струны бренькают. Когда телега подскакивает на ухабе, звенят невпопад, а
так - довольно-таки ладно. Рядом шагает Бальтазар Фихтеле. Вдвоем слагают
песенку, нарочно путая языки - строчку на одном, строчку на другом.
Weisst du, Kind, was Fimbullwetter ist?
Der Sommer kommt nach dem Winter nicht.
[Вянет на дереве каждый лист.
Как жить нам среди прегрешений своих?]
- Вот и ученость твоя пригодилась, Фихтеле, - сказал Ремедий. - Все
не зря мозолил задницу на студенческой лавке.
Бальтазар фыркнул, а Клотильда исполнила на лютне сложный пассаж и
под конец расхохоталась.
Потом оба хором допели:
Und weisst du, wer nach dem Winter kommt?
Und er hat den Namen: Der Angel Tod.
[Не друг и не враг; только ангел и гром.
Что встретит тебя? Только скрежет ворот...]
Ремедий покачал головой. Как и следовало ожидать, от него ускользнула
ровно половина смысла песни.
- У тебя в ухе дохлая мышь, Фихтеле, - пробурчал он, досадуя на
собственное невежество.
- Где? - переспросил Бальтазар. - Где ты нашел у меня дохлую мышь,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг