лодыжку, извечный проводник насморков, гриппов, катаров дыхательных путей
и двухсторонних пневмоний - когда обнаружил, что его ладони холоднее ее
ноги. По инерции он сделал н сколько оглаживающих движений, затем
осторожно опустил ногу. Да ведь я же знал это, подумал он вдруг, я же знал
это, еще когда стоял перед ними, знал что здесь есть какой-то подвох, что
детям ничего не грозит, никакие катары и воспаления легких, только мне не
хотелось этого, а хотелось спасать, вырывать из когтей, исполнять долг, и
опять меня обвели вокруг пальца, я не знаю, как они это делают, но меня
опять обвели вокруг пальца, и я опять дурак дураком, второй раз в этот
день...
- Забери свою ногу, - сказал он Ирме. Ирма забрала ногу и спросила:
- Мы куда - в санаторий едем?
- Да, - ответил Виктор и посмотрел на Голема - не заметил ли тот его
позора.
Голем невозмутимо следил за дорогой, грузно расплывшись на
водительском сидении, седой, неряшливый, сутулый и всезнающий.
- А зачем? - спросила Ирма.
- Переоденешься в сухое и ляжешь в постель, - сказал Виктор.
- Вот еще! - сказала Ирма. Что это ты придумал?
- Ладно, ладно... - пробормотал Виктор. - Дам тебе книжку, и будешь
читать.
Действительно, на кой черт я ее туда везу? - подумал он. Диана... Ну
это мы посмотрим. Никаких выпивок, и вообще ничего такого, но как я ее
повезу обратно? А, черт, возьму чью попало машину и отвезу... Хорошо бы
сейчас чего-нибудь глотнуть.
- Голем... - начал было он, но спохватился. Дьявол, нельзя, неудобно.
- Да? - сказал Голем не оборачиваясь.
- Ничего, ничего, - вздохнул Виктор, уставясь на горлышко фляги,
торчащее из кармана Големова плаща. - Ирма, - сказал он утомленно. - Что
вы там делали на этом перекрестке?
- Мы думали туман, - ответила Ирма.
- Что?
- Думали туман, - повторила Ирма.
- Про туман, - поправил Виктор. - Или о тумане.
- Зачем это - про туман? - сказала Ирма.
- Думать - непереходный глагол, - объяснил Виктор. - Он требует
предлогов. Вы проходили непереходные глаголы?
- Это когда как, - сказала Ирма. - Думать туман - это одно, а думать
про туман - это совсем другое... и кому это нужно - думать про туман,
неизвестно.
Виктор вытащил сигарету и закурил.
- Погоди, - сказал он. - Думать туман - так не говорят, это
неграмотно. Есть такие глаголы - непереходные: думать, бегать, ходить. Они
всегда требуют предлога. Ходить по улице. Думать про... что-нибудь там...
- Думать глупости... - сказал Голем.
- Ну, это исключение, - сказал Виктор, несколько потерявшись.
- Быстро ходить, - сказал Голем.
- Быстро - это не существительное, - запальчиво сказал Виктор. - Не
путайте ребенка, Голем.
- Папа, ты не можешь не курить? - осведомилась Ирма.
Кажется, Голем издал какой-то звук, а может быть это мотор чихнул на
подъеме. Виктор смял сигарету и растоптал ее каблуком. Они поднимались к
санаторию, а сбоку, из степи, навстречу надвигалась плотная белесая стена.
- Вот тебе туман, - сказал Виктор. - Можешь его думать. А также
нюхать, бегать и ходить.
Ирма хотела что-то сказать, но Голем перебил ее.
- Между прочим, - сказал он, - глагол "думать" выступает, как
переходный также и в сложно-подчиненных предложениях. Например: я думаю,
что... и так далее.
- Это совсем другое дело, - возразил Виктор. Ему надоело. Ему очень
хотелось курить и выпить. Он с вожделением поглядывал на горлышко фляги. -
Тебе не холодно, Ирма? - спросил он с надеждой.
- Нет. А тебе?
- Познабливает, - признался Виктор.
- Надо выпить джину, - заметил Голем.
- Да, неплохо бы... А у вас есть?
- Есть, - сказал Голем. - Но мы уже почти приехали.
Джип вкатил в ворота, и началось то, о чем Виктор как-то не подумал.
Первые струи тумана еще только начинали просачиваться через решетку
ограды, и видимость была прекрасная. На подъездной дорожке лежало тело в
промокшей пижаме, лежало с таким видом, словно пребывало здесь уже много
дней и ночей. Голем осторожно объехал его, миновал гипсовую вазу,
украшенную незамысловатыми рисунками и соответствующими надписями, и
приткнулся к стаду машин, сгрудившихся перед подъездом правого крыла. Ирма
распахнула дверцу, и сейчас же испитая морда высунулась из окна ближайшей
машины и проблеяла: "Деточка, хочешь, я тебе отдамся?" Виктор, обмирая,
полез наружу. Ирма с любопытством озиралась. Виктор крепко взял ее за руку
и повел к подъезду. На ступеньках сидели под дождем обнявшись, две девки в
белье и кличными голосами пели про жестокого аптекаря - не отпускает
героин. Узрев Виктора, они замолчали, но когда он проходил мимо, одна из
них попыталась ухватить его за брюки. Виктор втолкнул Ирму в вестибюль.
Здесь было темно, окна занавешены, воняло табачным дымом и какой-то
кислятиной, трещал проекционный аппарат, и на белой стене прыгали
порнографические изображения. Виктор, стиснув зубы, шагал по чьим-то
ногам, волоча за собой спотыкающуюся Ирму. Вслед неслась сердитая
нецензурщина. Они выбрались из вестибюля, и Виктор пошел шагать через три
ступеньки по ковровой лестнице. Ирма помалкивала, и он не рисковал
взглянуть на нее. На лестничной площадке его уже ждал с распростертыми
объятиями синий и раздутый член парламента Росшепер Нант. "Виктуар! -
просипел он. - Др-руг! - Тут он заметил Ирму и пришел в восторг: Виктуар!
И ты тоже!.. На малолетних малолеточек!.." - Виктор зажмурился, крепко
наступил ему на ногу и толкнул в грудь - Росшепер повалился спиной,
опрокинув урну. Обливаясь потом, Виктор зашагал по коридору. Ирма
неслышными прыжками неслась рядом. Он ткнул в дверь Дианы - дверь была
заперта, ключа не было. Он бешено застучал, и Диана немедленно
откликнулась: "Пошел к чертовой матери! - заорала она яростно. - Импотент
вонючий! Гавнюк, дерьмо собачье!" "Диана! - рявкнул Виктор. - Открывай!"
Диана замолчала, и дверь распахнулась. Она стояла на пороге с импортным
зонтиком наготове. Виктор отпихнул ее, втолкнул Ирму в комнату и захлопнул
за собой дверь.
- А, это ты, - сказала Диана. - Я думала, опять Росшепер. - От нее
пахло спиртным. - Господи! - сказала она. - Кого ты привел?
- Это моя дочь, - с трудом сказал Виктор. - Ее зовут Ирма. Ирма, это
Диана.
Он смотрел на Диану в упор, с отчаянием и надеждой. Слава богу,
кажется, она не пьяна. Или сразу протрезвела.
- Ты с ума сошел, - сказала она тихо.
- Она промокла, - проговорил он. - Переодень ее в сухое, уложи в
постель, и вообще...
- Я не лягу, - заявила Ирма.
- Ирма, - сказал Виктор. - Изволь слушаться, а то я сейчас
кого-нибудь выпорю...
- Кое-кого здесь надо бы выпороть, - сказала Диана безнадежно.
- Диана, - сказал Виктор. - Я тебе помогу.
- Ладно, - сказала Диана. - Иди к себе. Разберемся.
Виктор с огромным облегчением вышел. Он отправился прямо в свою
комнату, но и там не было покоя. Ему пришлось предварительно вышвырнуть в
коридор разнежившуюся, совершенно незнакомую парочку и испачканное белье.
Потом он закурил, запер дверь повалился на голый матрас и стал думать, что
он натворил.
7
На другой день Виктор проснулся поздно, пора было обедать, голова
побаливала, но настроение оказалось неожиданно хорошим.
Вчера вечером, прикончив пачку сигарет, он спустился вниз, открыл
дамской шпилькой чью-то машину, вывел Ирму через служебный вход и отвез ее
к матери. Вначале они ехали молча. Он корчился от неприятнейших
переживаний, а Ирма сидела рядом, чистенькая, опрятная, причесанная по
последней моде-никаких косичек-и кажется даже с накрашенными губами. Ему
очень хотелось завязать разговор, но начинать надо было с признания своей
беспросветной глупости, это казалось ему непедагогично. Кончилось все тем,
что Ирма вдруг ни с того, ни сего разрешила ему курить (при условии, если
все окна будут открыты) и принялась рассказывать, как ей было интересно,
как это похоже на то, что она читала раньше, но не очень верила; какой он
молодец, что устроил ей это неожиданное и в высшей степени поучительное
приключение, что он вообще довольно хороший, и не разводит скуку и не
болтает глупостей, что Диана - "почти наша", всех ненавидит, но жалко вот,
что у нее мало знаний, и слишком уж она любит выпить, но это, в конце
концов не страшно, ты тоже любишь выпить а ребятам ты понравился, потому
что говорил честно, не притворяясь, что ты какой-то хранитель высшего
знания, и правильно, потому, что никакой ты не хранитель, и даже Бол-Кунац
сказал, что в городе ты - единственный стоящий человек, если не считать,
конечно, доктора Голема, но Голем, собственно, к городу не имеет никакого
отношения и потом он не писатель, не выражает идеологии, а как ты
считаешь, нужна идеология или лучше без нее, сейчас многие полагают, что
будущее за деидеологизацией...
Получился прекрасный разговор, собеседники были полны уважения друг к
другу, и, вернувшись в гостиницу (автомобиль он загнал в какой-то
захламленный двор), Виктор уже считал, что быть отцом - не такое уж
неблагодарное занятие, особенно если разбираешься в жизни и умеешь
использовать даже теневые ее стороны в воспитательных целях. По-этому
поводу он выпил с Тэдди, который тоже был отцом и тоже интересовался
воспитанием ибо его первенцу было четырнадцать лет - тяжелый переломный
возраст, ты еще со своей наплачешься... то есть что его первому внуку было
четырнадцать лет, а воспитанием сына он не занимался, потому, что сын свое
детство провел в немецком концлагере. Детей бить нельзя, утверждал Тэдди.
Их и без тебя будут всю жизнь колотить кому не лень, а если тебе хочется
его ударить, дай лучше по морде самому себе, это будет полезней.
После какой-то рюмки, однако, Виктор вспомнил, что Ирма ни словом не
обмолвилась о его диком поведении у перекрестка, и пришел к выводу, что
девчонка хитра и что вообще прибегать каждый раз к помощи любовницы, когда
не знаешь, как выбраться из тяжелого положения, в которое сам же себя и
загнал - по меньшей мере нечестно. Эти соображения огорчили его, но тут
пришел доктор Р.Квадрига и заказал свою обычную бутылку рома, они выпили
эту бутылку, после чего Виктору все опять стало представляться в радужном
свете, потому что стало ясно, что Ирма попросту не хотела огорчать его, а
это значит, что она уважает отца, и, может быть, даже любит. Потом пришел
еще кто-то и заказал еще что-то. Потом, вероятно, Виктор отправился
спать... Правда, сохранилось еще одно воспоминание: кафельный пол, залитый
водой - но что это был за пол и что это была за вода, вспомнить было
невозможно. И не надо...
Приведя себя в порядок, Виктор спустился вниз, взял у портье свежие
газеты и поговорил с ним о проклятой погоде.
- Как я вчера? - спросил он небрежно. - Ничего?
- В общем ничего, - сказал портье вежливо. - Счет вам Тэдди передаст.
- Ага, - сказал Виктор, и, решив ничего не уточнять, пошел в
ресторан. Ему показалось, что торшеров в зале поубавилось. Черт возьми,
испугался он. Тэдди еще не было. Виктор поклонился молодому человеку в
очках и его спутнику, сел за свой столик и развернул газету. В мире все
обстояло по прежнему. Одна страна задерживала торговые суда другой страны,
и эта другая страна посылала ноты протеста. Страны, которые нравились
господину Президенту, вели справедливые войны во имя своих наций и
демократий. Страны, которые господину Президенту почему-либо не нравились,
вели войны захватнические и даже, собственно, не войны вели, а попросту
производили бандитские злодейские нападения. Сам господин Президент
произнес двухчасовую речь о необходимости раз и навсегда покончить с
коррупцией и благополучно перенес операцию удаления миндалин. Знакомый
критик - большая сволочь - восхвалял новую книгу Роц-Тусова, и это было
загадочно, потому что книга получилась хорошая...
Подошел официант, новый какой-то, незнакомый, дружелюбно посоветовал
взять устриц, принял заказ, помахал салфеткой по столику и удалился.
Виктор отложил газеты, закурил и, расположившись поудобнее, стал думать о
работе. После хорошей выпивки ему всегда с удовольствием думалось о
работе. Хорошо бы написать оптимистическую веселую повесть... О том, как
живет на свете человек, любит свое дело, не дурак, любит своих друзей, и
друзья его ценят, и о том, как ему хорошо - славный такой парень,
чудаковатый, остряк... Сюжета нет. А раз нет сюжета, значит скучно; и
вообще, если писать такую повесть, то надо разобраться, почему же этому
хорошему человеку хорошо, и неизбежно придешь к выводу, что ему хорошо
только потому, что у него любимая работа, а на все остальное ему
наплевать. И тогда какой же он хороший человек, если ему на все наплевать,
кроме любимой работы?.. Можно, конечно, написать про хорошего человека,
смысл жизни которого состоит в любви к ближнему, и ему потому хорошо, что
он любит ближних и любит свое дело, но о таком человеке уже писали пару
тысяч лет назад господа Лука, Матфей, Иоанн и еще кто-то - всего четверо.
Вообще-то их было гораздо больше, но только эти четверо писали в
соответствии, остальные были лишены, кто национального самосознания, кто
права переписки... а человек, о котором они писали, был, к сожалению
полоумный... А вообще интересно было бы написать, как Христос приходит на
землю сегодня, не так, как писал Достоевский, а так как писали эти Лука и
компания... Христос приходит в Генеральный штаб и предлагает: любите, мол,
ближнего. А там, конечно, сидит какой-нибудь юдофоб...
- Вы разрешите, господин Банев? - пророкотал над ним приятный мужской
голос. Это был господин бургомистр собственной персоной. Не тот
апоплексически-багровый, хрюкающий от нездорового удовольствия боров на
обширном ложе господина Росшепера, а элегантно-округлый, идеально выбритый
и безукоризненно одетый представительный мужчина со скромной орденской
ленточкой в петлице и со щитком Легиона Свободы на левом плече.
- Прошу, - сказал Виктор без всякой радости.
Господин бургомистр сел, огляделся и сложил руки на столе.
- Я постараюсь не обременять вас долго своим присутствием, господин
Банев, - сказал он. - И попытаюсь не портить вам трапезу, однако же
вопрос, с которым я намерен к вам обратиться, назрел уже достаточно для
того, чтобы все мы, и большие, и малые, кому дороги честь и благополучие
нашего города, были готовы отложить наши дела для его скорейшего и
эффективнейшего решения.
- Я вас слушаю, - сказал Виктор.
- Мы встречаемся с вами здесь, господин Банев, в обстановке скорее
неофициальной, ибо, и, сознавая вашу занятость, не рискую обеспокоить вас
в часы вашей работы, особенно принимая во внимание специфику оной. Однако
же я обращаюсь к вам сейчас, как лицо официальное - и от своего имени
лично, и от муниципалитета в целом...
Официант принес устрицы и бутылку белого вина. Бургомистр поднятием
пальца остановил его.
- Друг мой, - сказал он. - Пол-порции китчиганской осетрины и рюмку
мятной. Осетрину без соуса... Итак, я продолжаю, - сказал он, снова
оборотившись к Виктору. - Боюсь, правда, что наш разговор трудно будет
счесть застольной беседой, ибо речь пойдет о вещах и обстоятельствах не
только печальных, но, я бы сказал не аппетитных. Я намеревался поговорить
с вами о так называемых мокрецах, об этой злокачественной опухоли, которая
вот уже не первый год разъедает нашу несчастную округу.
- Да-да, - сказал Виктор. Ему стало интересно.
Бургомистр произнес негромкую, хорошо продуманную и стилистически
совершенную речь. Он рассказал о том, как двадцать лет назад, сразу после
оккупации, в лошадиной лощине был создан лепрозорий, карантинный лагерь
для лиц, страдающих так называемой желтой проказой или очковой болезнью.
Собственно говоря, болезнь эта, как хорошо известно господину Баневу,
появилась в нашей стране еще в незапамятные времена, причем, как
показывают специальные исследования, особенно часто она почему-то поражала
жителей именно нашей округи. Однако только благодаря усилиям господина
Президента на эту болезнь было обращено внимание самое серьезное, и лишь
по его личному указанию несчастные, лишенные медицинского ухода,
разбросанные ранее по всей стране, подвергаемые зачастую несправедливым
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг