сон. Представилось, что сижу я с удочкой ясным утром, солнышко греет,
блики бегают по теплой воде, и сладко так тянет все тело. Спиридон пустил
мне в лицо струю холодной воды, и я опомнился.
- Тьфу, - сказал я. - Грязью своей... Тьфу!
- Почему же - грязью? - удивился Спиридон. - Чистейшая вода, в
нечистой я бы умер.
- Черта с два ты бы умер, - вздохнул я. - Знаю я тебя.
- Бессмертен, а? - самодовольно сказал Спиридон.
- Что-то вроде этого, - согласился я. - Ну-ка, перестань мерцать. Ты
на меня сон нагоняешь. Ты что, нарочно?
- Я не нарочно, но я могу и перестать. - Он вдруг снова оказался у
самых моих ног. - А где наш говорливый дурак? - спросил он. - И где твой
волосатый приятель?
- Он не только мой приятель, - возразил я. - Он и твой приятель. Что
у тебя за манера - оскорблять друзей?
- Друзей? - спросил Спиридон. - У меня нет друзей. Я не знаю, что это
такое.
- А как насчет Генерального содружества? - спросил я. - Чей же ты
тогда Полномочный посол?
Спиридон холодно взглянул на меня.
- Ты имеешь какое-нибудь представление о дипломатии? - осведомился
он. - Можешь не отвечать. Вижу, что очень смутное. Дипломатия есть
искусство определять новые явления старыми терминами. В данном случае
совершенно новое для вас, людей, явление - мою искреннюю и нерушимую
дружбу меня сегодняшнего со мной завтрашним - я определяю старым термином
"Генеральное содружество".
- Ага, - сказал я. - Значит, Генеральное содружество - это вранье.
- Ни в коем случае, - возразил Спиридон. - Это, повторяю, содружество
меня со мной.
- Вот я и говорю: вранье, - повторил я. - Кроме самого себя, ты ни с
кем не можешь находиться в содружестве, даже со мной.
- Гигантские древние головоногие, - наставительно сказал Спиридон, -
всегда одиноки. И всегда рады этому обстоятельству.
- Понятно. А кто же тогда тебе мы - Федя, Говорун, я?
- Вы? Собеседники. Развлекатели... - Он подумал немного и добавил. -
Пища.
- Скотина ты, - сказал я, обидевшись. - Грязные ты подштанники. - Это
прозвучало несколько по-хлебовводски, но я очень рассердился. - Ну и
отмокай здесь в своем гордом одиночестве, а я пойду.
Я сделал вид, что собираюсь встать, но он ловко вцепился крючьями
присосков мне в штанину и не пустил.
- Подожди, подожди, - сказал он. - Надо же, обиделся! До чего же вы
все, сухопутные, правды не любите... Все что угодно вам можно говорить,
кроме правды. Вот мы, Гигантские древние головоногие, всегда говорим
только правду. Мы мудры, но бесхитростны. Когда я готовлюсь напасть на
кашалота, я предельно бесхитростен. Я не говорю ему: "Позволь мне обнять
тебя, мой друг, мы так давно не виделись!" Я вообще ничего не говорю ему,
а просто приближаюсь с совершенно отчетливо выраженными намерениями... И
ты знаешь, - сказал он, словно эта мысль впервые его осенила, - ведь
кашалоты этого тоже не любят! Удивительно нерационально построен мир.
Жизнь возможна только в том случае, если реальность принимается нами как
она есть, если черное называют черным, а белое - белым. Но до чего же вы
все не любите называть черное черным! А я вот не понимаю, как можно
обижаться на правду. Впрочем, я вообще не понимаю, как можно обижаться.
Когда я слышу неправду, когда Клоп называет меня трясиной, а ты называешь
меня грязными кальсонами, я только хохочу. Это неправда, и это очень
смешно. А когда я слышу правду, я испытываю чувство благодарности -
насколько Гигантские древние головоногие вообще способны испытывать это
чувство, - ибо только знание правды позволяет мне существовать.
- Ну хорошо, - сказал я. - А если бы я назвал тебя сверкающим
брильянтом и жемчужиной морей?
- Я бы тебя не понял, - сказал Спиридон. - И я бы решил, что ты сам
себя не понимаешь.
- А если бы я назвал тебя владыкой мира?
- Я бы сказал, что предо мною разумное существо, которое привыкло
говорить владыкам правду в глаза.
- Но ведь это же неправда. Никакой ты не владыка мира.
- Значит, ты менее умен, чем кажешься.
- Еще один претендент на мировое господство, - сказал я.
- Почему - еще? - забеспокоился Спиридон. - Есть и другие?
- Злобных дураков всегда хватало, - сказал я с горечью.
- Это верно, - проговорил Спиридон задумчиво. - Взять хотя бы одного
моего старинного личного врага - кашалота. Он был альбинос, и это уродство
сильно повлияло на его умственные способности. Сначала он объявил себя
владыкой всех кашалотов. Это было их внутреннее дело, меня это не
касалось. Но затем он объявил себя владыкой морей, и пошли слухи, будто он
намерен провозгласить себя господином Вселенной... Кстати, твои
соотечественники - я имею в виду людей - этому поверили и даже признали
его олицетворением зла. По океану начали ходить отвратительные сплетни,
некоторые варварские племена, предчувствуя хаос, отваживались на дерзкие
налеты, кашалоты стали вести себя вызывающе, и я понял, что надобно
вмешаться. Я вызвал альбиноса на диспут... - Спрут замолчал, глаза его
полузакрылись. - У него были на редкость мощные челюсти, - сказал он
наконец. - Но зато мясо было нежное, сладкое и не требовало никаких
приправ... Гм, да.
- Диспуты! - вскричал вдруг Панург, ударяя колпаком с бубенчиками об
пол. - Что может быть благороднее диспутов? Свобода мнений! Свобода слова!
Свобода самовыражения! Но что касается Архимеда, то история, как всегда,
стыдливо и бесстыдно умолчала об одной маленькой детали. Когда Архимед,
открывши свой закон, голый и мокрый, бежал по людной улице с криком
"Эврика!", все жители Сиракуз хлопали в ладоши и безмерно радовались
новому достижению отечественной науки, о котором они еще ничего не знали,
а узнав - все равно не смогли понять. И только один дерзкий мальчик
показал на пробегавшего гения пальцем и, заливаясь смехом, завопил:
"Ребята! Э, пацанье! А ведь Архимед-то голый!" И хотя это была истинная
правда, его тут же на месте, поймав за ухо, жестоко выпорол солдатским
ремнем науколюбивый отец его.
- Возможно, - сказал Спиридон. - Возможно... Давай-ка мы почитаем,
Саша. Должен тебе сказать, что меня крайне интересует, что о нас знают и
помнят люди.
Я взял папку, положил ее к себе на колени и развязал тесемочки. Мне и
самому было интересно. Материалы эти я знал с детства. Мой дядя,
малоизвестный специалист по Японии, затеял некогда книгу под странным
названием "Спруты и люди". Его обуревала идея, что головоногие с
незапамятных времен имели весьма тесные контакты с людьми. Чтобы
обосновать эту мысль, он перекопал кучу книг, архивов, записал множество
японских легенд и все самое интересное, с его точки зрения, перевел на
русский и собрал в эту папку. Книгу написать ему не удалось: он увлекся
диссертацией на тему "Предательство японской либеральной буржуазией
интересов японского рабочего класса". Папка была заброшена, большая часть
материалов утрачена, но кое-что осталось - стопка пожелтевшей бумаги,
исписанной ровным дядиным почерком. На каждом листочке - выписка из
какой-нибудь книги или рукописи с непременной ссылкой на использованный
источник.
- Подряд читать? - спросил я.
- Подряд, подряд, - сказал Спиридон. - И не торопись. Я буду все
обдумывать.
- Ладно. - Я взял первый листок. - "Ика имеет восемь ног и короткое
туловище, ноги собраны около рта, и на брюхе сжат клюв. Внутри имеет
дощечку, содержащую тушь. Когда встречает большую рыбу, извергает тушь
волнами, чтобы скрыть свое тело. Когда встречает мелких рыб и чилимсов,
выплевывает тушевую слюну, чтобы приманить их. В "Бэнь-цао ган-му"
сказано, что ика содержит тушь и знает приличия". ("Книга вод").
- Что такое тушевая слюна? - спросил Спиридон.
- Нет уж, это ты мне скажи, пожалуйста, что такое тушевая слюна, -
возразил я. - И заодно - каким образом дощечка может содержать тушь?
- Забавно, забавно, - задумчиво сказал Спиридон. - Видимо, перед нами
здесь наивное описание небольшой каракатицы. Хотя, с другой стороны,
каракатицы никогда не знали приличий. Более неприличное существо трудно
себе вообразить. Я, во всяком случае, не берусь. Разве что Клоп. Ну ладно,
дальше.
- "По мнению Бидзана, - прочитал я, - ика есть не что иное, как
метаморфоза вороны, ибо есть и в наше время у ика на брюхе вороний клюв, и
потому слово "ика" пишется знаками "ворона" и "каракатица". ("Сведения о
небесном, земном и человеческом").
- Что есть ворона? - осведомился Спиридон.
- Птичка такая, - ответил я. - Черная, со здоровенным клювом.
- Какая вульгарная фантазия, - пробормотал Спиридон. - Дальше.
- "К северу от горы Дотоко есть большое озеро, и глубина его очень
велика. Люди говорят, что оно сообщается с морем. В годы Энсе в его водах
часто ловили ика и ели в вареном виде. Ика всплывает и лежит на воде.
Увидев это, вороны принимают его за мертвого и спускаются клевать. Тогда
ика сворачивается в клубок и хватает их. Поэтому слово "ика" пишется
знаками "ворона" и "каракатица". Что касается туши, которая содержится в
теле ика, то ею можно писать, но со временем написанное пропадает, и
бумага снова делается чистой. Этим и пользуются, когда пишут ложные
клятвы". ("Книга гор и морей").
Пока я читал, в павильон вошел Федя. Он поклонился Спиридону, уселся
рядом со мной и стал слушать. Когда я кончил читать, Спиридон проворчал:
- Вот это более похоже на правду. Я сам, признаться, так лавливал
альбатросов в молодости... Я только не понимаю, почему всех этих людей так
интересуют вороны и тушь? Сплошные вороны и тушь.
- Тушью в те времена писали, - сказал я. - А с воронами вас связывают
из-за клюва. Неужели непонятно?
- Предположим, - сказал Спиридон холодно. - Здравствуйте, Федор. Как
вы себя чувствуете?
- Спасибо, хорошо, - тихонько сказал Федя. - Я не помешаю?
- Ни в какой мере, - сказал Спиридон. - Продолжай, Саша.
- "Согласно старинным преданиям ика являются челядью при особе князя
Внутреннего моря Сэто. При встрече с большой рыбой они выпускают черную
тушь на несколько шагов вокруг, чтобы спрятать в ней свое тело" ("Книга
гор и морей").
- Опять тушь, - проворчал Спиридон. - Дальше.
- "У поэта древности Цзо Сы в "Оде столице У" сказано: "Ика держит
меч". Это потому, что в теле ика есть лекарственный меч, а сам ика
относится к роду крабов" ("Книга вод").
- Нет, не поэтому, - сказал Спиридон. - А потому, что Цзо Сы по своей
глупости превосходит даже Бидзана, упоминавшегося выше. Дальше.
- "В море водится ика, спина его похожа на игральную кость, телом он
короткий, имеет восемь ног. Облик его напоминает большого голого человека
с круглой головой". ("Записи об обитателях моря").
- Ну, это про осьминогов, - сказал Спиридон. - У них спина бывает еще
и не на то похожа. На месте осьминога я бы, конечно, обиделся, но я, слава
богу, на своем месте. Продолжай.
- "В бухте Сугороку видели большого тако. Голова его круглая, глаза,
как луна, длина его достигала тридцати шагов. Цветом он был как жемчуг, но
когда питался, становился фиолетовым. Совокупившись с самкой, съедал ее.
Он привлекал запахом множество птиц и брал их с воды. Поэтому бухту
назвали Такогаура - Бухта Тако" ("Упоминание о тиграх вод").
- Гм, - сказал Спиридон. - Может быть, это был я. Какого века
материал?
- Не знаю, - ответил я. - Здесь не написано.
- Гм. Цветом как жемчуг... Где она, эта ваша Япония? Это такие
островки на краю Тихого океана?.. Очень возможно, очень... Ну, дальше!
- "В старину некий монах заночевал в деревне у моря. Ночью послышался
сильный шум, все жители зажгли огни и пошли к берегу, а женщины стали бить
палками в котлы для варки риса. Утром монах спросил, а ему ответили, что в
море около тех мест живет большой ика. У него голова как у Будды, и все
называют его "бодзу", то есть монах. Бывает, что он выходит на берег и
разрушает лодки". ("Предания юга").
- Бывает и не такое, - загадочно сказал Спиридон. - Дальше.
- "Береговой человек говорит: ика и тако, но не знает разницы. Оба
знают волшебство, имеют руки вокруг рта и тушь внутри тела. А человек моря
различает их легко, ибо у ика брюхо длинное и снабжено крыльями, восемь
рук поджаты и две протянуты, в то время как у тако брюхо круглое и мягкое,
восемь рук протянуты во все стороны. У ика иногда вырастают на руках
железные крючья, поэтому ныряльщицы боятся его" ("Упоминание о тиграх
вод").
- Здесь какая-то нелогичность, - задумчиво сказал Спиридон. - Раньше
авторы этих заметок все время путали кальмара с осьминогом. И вообще все
эти люди - и береговые, и морские - по-видимому, до смерти нас бояться. Я
всегда так думал. Приятно услышать подтверждение. Н-ну-с, а что там
дальше?
- "В деревне Хоккэдзука на острове Кусумори жил рыбак по имени
Гэнгобэй. Однажды он вышел на лодке и не вернулся. Жена его, напрасно
прождав положенное время, вышла замуж за другого человека. Гэнгобэй через
десять лет объявился в Муроцу и рассказал, будто лодку его опрокинул ика,
огромный, как рыба Ку, сам он упал в воду и был подобран пиратом
Надаэмоном" ("Предания юга").
- Чистейшее вранье, - сказал Спиридон. - Наверняка этот Гэнгобэй
просто решил сходить в пираты подзаработать. Очень похоже на людей.
Впрочем, это мелочь. Дальше.
- "Тако злы нравом и не знают великодушия. Если их много, они дерзко
друг на друга нападают и разрывают на части. В старину на Цукуси было
место, где тако собирались для свершения своих междоусобиц. Ныряльщики
находят там множество больших и малых клювов и продают любопытным в
столицу. Поэтому и говорится: тако-но томокуи - взаимопожирание тако"
("Записи об обитателях моря").
- Взаимопожирание! - сказал Спиридон раздраженное. - Это похороны, а
не взаимопожирание... Глупцы.
- Привет, друзья! - раздался позади нас знакомый голос. - Уже
читаете? Клопа, конечно, не подождали... Ну еще бы, существо низшей
организации, насекомое, так сказать, "а паразиты никогда..."
- Помолчи, Говорун, - сказал Спиридон. - Садись и слушай. Давай
дальше, Саша.
Клоп, обиженно ворча, втиснулся между мной и Федором, и я продолжал:
- "У берегов Ие обитает животное, похожее на большого тако, большого
юрибоси и большого ибогани. В ясную погоду лежит, колыхаясь, на волнах и
размышляет о пучине вод, откуда извергнуто, и о горах, которые станут
пучиной. Размышления эти столь мрачны, что ужасают людей". ("Упоминание о
тиграх вод").
Почему-то Спиридон промолчал. Я поискал его глазами и не обнаружил.
Не видно было Спиридона и не слышно. Я продолжал.
- "Рассказывают, что во владениях сиятельного военачальника Ямаути
Кадзутое промышляла губки знаменитая в Тосо ныряльщица по имени О-Гин.
Лицом она была приятная, телом крепкая, нравом веселая. В тех местах
издавна жил старый ика длиной в двадцать шагов. Люди его страшились, она
же с ним играла и ласкала его, и он приносил ей отменные губки, которые
шли по сто мон. Однако, когда ее просватали, он впал в уныние и пожрал ее.
Больше его не видели. Это случилось в тот год, когда сиятельный
военачальник Ямаути по настоянию супруги счастливо уплатил десять ре
золотом за кровного жеребца" ("Предания юга").
Спиридон опять промолчал, и я его окликнул.
- Да-да, - отозвался он. - Я слушаю.
Голос его показался мне странным, и я спросил, почему давно не слышно
комментария.
- Потому что комментариев не будет, - сурово сказал Спиридон.
- Совсем больше не будет? - спросил я.
- Нет, отчего же - совсем? Там посмотрим...
Я продолжал чтение:
- "Параграф восемьдесят семь. Еще господин Цугами утверждает
следующее. В Восточных морях видят катацумуридако, пурпурного цвета, с
множеством тонких рук, высовывается из круглой раковины размером в
тридцать шагов с остриями и гребнями, глаза сгнили, весь оброс полипами.
Когда всплывает, лежит на воде плоско, наподобие острова, распространяя
зловоние и испражняясь белым, чтобы приманить рыб и птиц. Когда они
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг