собираются, хватает их руками без разбора и питается ими. Если
приблизиться, хлопнуть в ладоши и крикнуть, от испуга выпускает ядовитый
сок и наискось погружается в неведомую глубину, после чего долго не
выходит. Среди знающих моряков известно, что он гнусен и вызывает на теле
гнойную сыпь" ("Свидетельство господина Цугами Ясумицу о поясе Восточных
морей").
- Любопытно, - сказал Спиридон. - Мне хочется вас поздравить.
Письменность - это полезное изобретение. Конечно, с памятью гигантского
древнего головоногого ей не сравниться, но вам, людям, она заменяет то,
чего вы лишены от природы.
- Ты хочешь сказать, - спросил я, - что все прочитанное было на самом
деле?
- Поговорим об этом, когда ты закончишь, - сказал Спиридон.
- Пойдемте лучше в кино, - предложил Говорун. - Устроили здесь
читальню... Память, письменность... Слова вставить не дают.
- Дальше, Саша, дальше, - сказал Спиридон.
- "Параграф сто тринадцать. Еще господин Цугами свидетельствует
такое. На острове Екомэдзима живет дед, дружит с большими ика. Он в
изобилии разводит свиней на рыбе и квашеных водорослях. Когда в полнолуние
он играет на флейте, ика выходят на берег, и он дает им лучших свиней.
Взамен они приносят ему лекарство долголетия из источников в пучине вод"
("Свидетельство господина Цугами Ясумицу о поясе Восточных морей").
- Помню, помню, - сказал Спиридон. - Мы их потом судили... Надо
сказать, что господин Цугами Ясумицу - опытный работник. Есть там еще
что-нибудь из его свидетельств?
Я просмотрел оставшиеся листочки.
- Нет, больше нет. Может быть, и были, но потеряны.
- Это хорошо, - сказал спрут.
Я стал читать дальше:
- "Пират и злодей Редо далее под пыткой показал. Весной седьмого года
Кэйте у берегов Осуми разграбил и потопил корабли с золотом, принадлежащие
Симадзу Есихиро, на пути из Кагосимы. Его первый советник по имени Дзэнти
заклинаниями вызвал из глубины на корабли стаю огромных ика, которые
ужасным видом и крючками привели охрану в замешательство. Пират же и
злодей Редо незаметно подплыл, зарезал храброго Мацунагу Сюнгаку и погубил
всех иных верных людей. Подписано: Миногава Соэцу. Подписано: Сога
Масамаро" ("Хроника Цукуси").
- Да, - подтвердил Спиридон. - Такие альянсы когда-то допускались.
Согласитесь, это вам не какие-нибудь свиньи.
- Пардон, - сказал Говорун, отталкивая меня локтем. - А клопы? Были
на кораблях клопы?
Спиридон пожал плечами.
- Очень может быть, - сказал он. - Нас это не интересовало.
- Разумеется, - сказал Говорун, помрачнев. - Как и всегда.
Я взял следующий листок.
- "В деревне Хигасимихара на острове Цудзукидзима еще до сей поры
поклоняются большому тако, которого именуют "нуси" - хозяин. По обычаю в
третье новолуние все девушки и бездетные женщины после захода солнца
раздеваются, выходят из деревни и с закрытыми глазами танцуют на отмели.
Тако издали глядит и, выбрав, призывает к себе. Она идет, плача и не
желая, и печально погружается в темную воду. Остальные возвращаются по
домам" ("Записки хлопотливого мотылька Ансина Энко").
- Чепуха какая-то, - сказал Клоп. - Если они танцуют с закрытыми
глазами, да еще в новолуние, как же они узнают, кого он выбрал?
Спиридон промолчал.
- Читайте, Саша, - тихонько попросил Федя.
- "При большом тайфуне во второй год Сетоку рыбаки из деревни
Гумихара в Идзумо числом семнадцать потеряли лодки и спаслись на одинокой
скале посреди моря. Они думали прожить беспечно, питаясь съедобными
ракушками, но оказалось, что под скалой обитали демоны в образе тако
огромной величины. Днем они жадно глядели из воды, а ночью являлись в
сновидениях, сосали мозг и требовали: "Дайте немедленно одного". Поскольку
выхода не было, страх одолел их, они стали тянуть жребий и отдали рыбака
по имени Бинскэ. Обрадовавшись, демоны гладили себя руками по лысым
головам, как бы говоря: "Вот хорошо!" День за днем это повторялось,
мучения ночью были такие, что иногда без жребия хватали кого придется и
бросали в воду, а некоторые бросались сами. Когда осталось пятеро, их
подобрал корабль, направлявшийся из Ниигаты в Сакаи. Демоны последовали за
кораблем, потом чары их ослабли, и они скрылись" ("Записи необычайных дел
во владениях князя Мацудайры").
- А вы знаете, - сказал Федя, - ведь у нас есть похожая легенда.
Будто бы в некоторых расщелинах жили раньше звери Фрух...
- Как? - спросил Клоп.
- Это на нашем языке, - извиняющимся голосом пояснил Федя. - Фрух.
Это значит "не увидеть". Их никто никогда не видел, но слышали, как они
ползают внизу. И вот по ночам люди начинали мучиться, и многие уходили и
сами бросались в расщелины. Тогда все прекращалось... - Федя сделал паузу,
потом сказал застенчиво: - Я, конечно, понимаю, это сказка, но если бы это
была правда, можно было бы объяснить, почему мы так задержались в
развитии. Ведь гибли всегда самые интеллигентные... певцы, или люди,
знающие коренья, или художники... или кто не мог смотреть, как другие
мучаются...
Я заметил, что Спиридон вновь помалкивает. Смешно было предполагать,
чтобы этот закоренелый эгоцентрик испытывал стыд за поступки своих
соплеменников, и молчание его каким-то странным образом начинало
действовать мне на нервы.
- Спиридон, - сказал я. - Где комментарий?
- Потом, потом, - неразборчиво буркнул он. - Продолжай.
- Тут всего один листок остался, - предупредил я.
- Вот и хорошо, - сказал Спиридон. - Вот и прочти его.
Я прочел последний листок.
- "Тогда мятежники с криком устремились вперед. Но его светлость
соизволил повелеть дать знак, помчалась конница, с холмов спустились
отряды асигару. Тогда мятежники в замешательстве остановили шаги. Асигару
дали залп из мушкетов. Тогда мятежники, бросая оружие, копья и щиты,
устремились обратно к кораблям. Верный Набэсима Тосикагэ, невзирая на
доблесть, не смог бы догнать и схватить их. Тогда его светлость соизволил
повелеть дать знак, и флотоводец Юсо выпустил боевых тако. Икусадако
подобно буре напали на вражеские корабли, трясли, двигали, раскачивали,
ломали. Видя это, мятежники устрашились и выразили покорность. Их всех
перевязали, нанизав на нитку, подобно сушеной хурме, после чего его
светлости благоугодно было повелеть разыскать и распять главарей на месте.
Всего было распято восемьдесят злодеев, а флотоводец Юсо удостоился
светлейшей похвалы" ("Хроника Цукуси").
Я сложил листочки и завязал папку. Все мы ждали, что скажет Спиридон.
А Спиридон успокоил воду в бассейне, сделал себя темно-красным и растекся
по поверхности, как масляная лужа.
- Большинство этих документов, - заявил он, - относится, насколько я
могу судить, к середине нынешнего тысячелетия, когда многие из нас,
уцелевшие после мора, были еще очень молоды и не понимали, что сложное
сложно. Отсюда попытки альянсов, отсюда подчиненность... Черт возьми, все
мы любили сладкое мясо!.. Должен признаться, мне было неприятно слушать
эти хроники, как всякому умному существу неприятно слушать воспоминания
посторонних о его детстве. Но кое-кому из наших это стоило бы почитать - в
назидание. И я им прочту... Но вас, конечно, интересует, есть ли во всем
этом правда, сколько ее и вся ли это правда. Правда этих записок вот: мы
всегда стремились уничтожить все, что попадает в море; некоторые из нас
продавали право первородства за сладкую свинину; и некоторым из нас, самым
молодым, нравилось, когда невежественные рыбаки их обожествляли. Вот что
здесь правда. Остальное - сплошная тушь и воронятина. Всю же правду о
гигантских головоногих не вместят никакие записки.
- Мне понравилось выражение "сосали мозг", - задумчиво сообщил
Говорун. - Что бы это могло означать?
- Просто метафора, - холодно сказал Спиридон. - Почему ты не
спрашиваешь, что означает выражение "глаза сгнили"?
- Потому что мне это неинтересно, - заносчиво ответил Говорун.
Я заметил, что Федя с сомнением качает головой.
- Нет, тут что-то другое, - проговорил он. - Тут что-то недоброе. А
Спиридон просто не хочет рассказывать.
У меня было такое же ощущение, но мне не хотелось это обсуждать. Это
было что-то неприятное и, в конце концов, не столь уж существенное. Не
хотелось мазаться в грязи ради праздного любопытства. К тому же интимность
обстановки нарушил вдруг фотограф Найсморк.
Сложившись пополам, он вдвинулся в павильон, осмотрел нас дикими
глазами и хрипло осведомился, который здесь будет Спиридон, спрут, древний
и головоногий. Не дожидаясь ответа, он пошел вокруг бассейна, озираясь и
бормоча, что свет здесь хороший, толковый человек ставил, понимающий,
только смердит вот, как на помойке у этого... как его... у столовой.
Узнав, который здесь Спиридон, Найсморк пришел в профессиональный восторг.
Он хлопал себя по ляжкам, заглядывал в видоискатель, вскрикивал от
удовольствия и снова принимался хлопать и заглядывать. Он восклицал, что
вот это вот - фас, что этот фас - всем фасам фас, что такой фас он видел
всего однажды, у этого... как его... да вот у вас же, гражданин, в прошлом
году, когда вы только прибыли...
Он потратил на Спиридонов фас полпленки. Однако же, когда настала
очередь профиля, он разочаровался. Он горько сообщил, что профиля нет, то
есть, конечно, кое-что виднеется, но больно мало, надо полагать, что все
ушло в фас согласно закону сохранения суммы изображений. Нацелившись на
то, что приходилось ему считать Спиридоновым профилем, он попросил
Спиридона сохранять серьезность, расслабиться и не улыбаться, сделал два
снимка, взял у меня сигарету и исчез так же внезапно, как и появился.
- Меня он тоже давеча снимал, - ревниво сообщил Клоп. - При помощи
микронасадки, между прочим. Я думаю, что это в связи с моим заявлением.
- Вряд ли, - сказал Федя. - Это потому, что коменданта запугали, и он
потребовал, чтобы Найсморк всю Колонию переснял по второму разу. На всякий
случай.
- Сплетня! - сказал Клоп. - Просто я подал заявление, чтобы Тройка
приняла меня завтра вне всякой очереди и обсудила одно мое предложение.
- Какое? - спросил я.
- А вот это уже никого не касается, - высокомерно заявил Клоп. -
Завтра услышите. Я полагаю, товарищ Амперян будет завтра присутствовать на
утреннем заседании?
- Будет, - сказал я.
- Превосходно, - сказал Клоп. - Я очень уважаю товарища Амперяна, а
завтрашнее заседание обещает стать историческим.
- Сомневаюсь, - сказал лениво Спиридон. - Сомневаюсь я, чтобы с
Говоруном могло быть связано что-нибудь историческое. Тебя уже один раз
вызывали в прошлом году, ничего исторического не обнаружили и в решении
записали, помнится: "Клоп говорящий, необъясненного явления собой не
представляет, в компетенцию Тройки не входит, лишить пищевого довольствия
и койки в общежитии..."
- Это неправда! - крикнул Говорун. - Это дурак Хлебовводов предлагал.
А Лавр Федотович не утвердил! Я был, есть и остаюсь необъясненным
явлением! Что ты в этом смыслишь? Или, может быть, ты способен объяснить
взлеты моей мысли, мои порывы, мою печаль при восходе ненавистного солнца?
Если хочешь знать, будь я обыкновенным клопом...
- Будь ты обыкновенным клопом, - с усмешкой сказал Спиридон, - тебя
бы уже давным-давно раздавили!
- Молчи, людоед! - взвизгнул Говорун, хватаясь за сердце. - Трясина
ты холодная, бессовестная! Тысячу лет прожил, ума не нажил! Хам! По морде
тебе давно не давали!
- Товарищи, товарищи! - сказал Федя, удерживая за талию Клопа,
который, размахивая кулаками, рвался в бассейн. - Говорун, вы же там
утонете... Спиридон, я вас прошу, извинитесь... Вы действительно были
бестактны! Вы же знаете, как Говорун относится к таким намекам...
Спиридон возразил, что он только констатировал очевидный факт и что
он готов дать удовлетворение любому, кто будет утверждать, будто он сказал
неправду. Говорун лягался, брызгал слюной и орал. Тогда я разозлился и
потребовал, чтобы они немедленно прекратили склоку, иначе я упеку Говоруна
на двое суток в спичечный коробок, а в бассейн накидаю марганцовки. Это
подействовало. Буяны, конечно, утихомирились не сразу и некоторое время
продолжали оскорблять друг друга, но в конце концов Спиридон процедил
сквозь зубы что-то вроде "Виноват, переборщил", Говорун всплакнул, сказал,
что в последнее время он что-то совсем изнервничался, и они пожали друг
другу руки в знак примирения.
- Ну вот и прекрасно, - сказал просиявший Федя. - А теперь, я думаю,
мы можем пойти пройтись. Все вместе. Правда?
Выяснилось, что все "за". Федя тут же сбегал за тачкой и напихал в
нее мокрого сена. Мы с Говоруном поднатужились, выволокли Спиридона из
бассейна и свалили его в сено, а сверху прикрыли мокрым мешком. Спиридон
смущенно кряхтел и торопливо извинялся, когда ему наступали на щупальца. В
тачке он устроился поудобнее, прикинул, каково ему будет озирать
окрестности, и сообщил, что вполне готов.
В дверях павильона нас встретил сторож, свояк коменданта товарища
Зубо. Он направлялся к бассейну, волоча за собой по земле дохлую собаку.
Лицо у него было красное до багровости, он пошатывался, пахло от него
водкой и луком.
- Спиридон Спиридонович! - прохрипел он. - Куда же это вы не евши?
Комендант заругается!
Спиридон сунул ему в руку небольшую жемчужину.
- Это тебе за беспокойство, голубчик, - сказал он. - А ужин занеси и
оставь там где-нибудь, я вернусь и поужинаю.
- Это можно, - прохрипел сторож, разглядывая жемчужину, покачиваясь и
непроизвольно приседая, чтобы сохранить равновесие. - Это пожалуйста...
Оч-чень мы вами бла-адарны, Спиридон Спиридонович...
По дороге к набережной мы встретили Эдика, и я познакомил его со
Спиридоном. Вежливый Эдик сказал спруту несколько комплиментов, и они
разговорились было о необычайных размерах гигантских мегатойтисов и о
прирожденной властности их взора, но тут ревнивый Говорун подхватил Эдика
под руку и с криком: "Пардон, товарищ Амперян! Одну минуточку, небольшая
консультация!.." - увлек его вперед. Тем не менее Спиридон развеселился,
овладел общим разговором и рассказал несколько забавных историй из жизни
спрутов. Очень смешной получилась у него история о том, как несколько
молодых, неопытных мегатойтисов выследили подводную лодку и сговорились на
нее напасть, приняв за большого кашалота; как они долго ползали по
железной палубе и все подбадривали друг друга мужественными возгласами:
"За дыхало его, братва! За дыхало!" Мы много смеялись над этой мастерски
рассказанной историей, пока не выяснилось, что смеемся мы все по разным
причинам. Я смеялся над глупыми мегатойтисами, Эдик - тоже; Спиридон
хохотал, представляя себе, как перепугалась команда подводной лодки; Федя
смеялся от радости, что всем весело и никто ни с кем не ссорится (Федя
истории не понял, он решил, что подводная лодка - это просто затонувшая
рыбачья шлюпка); Говорун же смеялся потому, что его осенила гениальная
идея, не имеющая никакого отношения к рассказу. Он отказался сообщить нам
эту идею, но я понял, в чем дело: полчаса спустя, когда мы шли по главной
улице и возле гостиницы задержались, чтобы проститься с утомившимся Эдиком
и заодно полить Спиридона из шланга, Говорун безразличным тоном попросил
меня напомнить, в каком номере проживает этот дурак Хлебовводов. Я
напомнил, и Клоп тотчас же распрощался, сказавши, что у него, к сожалению,
неотложное свидание.
Мы еще немного погуляли втроем по Колонии, и я рассказывал Феде и
Спиридону об устройстве Вселенной. Попутно выяснилось, что Спиридон
простым глазом видит Красное Пятно на Юпитере и кольца Сатурна.
Застенчивый Кузька все время шастал в кустах то справа, то слева от нас,
напоминая о себе слабым кваканьем; мы звали его, обещая лакомства и
дружбу, но он так и не решился приблизиться.
Возле склада битой летающей посуды мы неожиданно наткнулись на Романа
с товарищем Ириной. Левой рукой Роман обнимал пышные плечи любимой дочери
товарища Голого, а правой рукой вдохновенно указывал в звездную бездну -
должно быть, тоже объяснял устройство Вселенной. Мы поспешно свернули на
боковую аллею и повезли Спиридона в бассейн. Время было уже позднее, город
засыпал, и только далеко-далеко играла гармошка, и чистые девичьи голоса
сообщали:
Ухажеру моему
Я говорю трехглазому:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг