- Не твое дело, - сказала девочка ему в спину. Затем она сказала мне:
- Слушай, друг, позови бармена, я никак не докричусь.
Я отдал ей свой стакан и спросил:
- Чем бы заняться?
- А сейчас все пойдем, - ответила девочка. Проглотив спиртное, она
сразу осоловела. - А заняться - это как повезет. Не повезет, так никуда не
пробьешься. Или деньги нужны, если к меценатам. Ты приезжий, наверное? У
нас эту горькую никто не пьет. Как там у вас, рассказал бы... Не пойду я
сегодня никуда, пойду в Салон. Настроение паршивое, ничего не помогает...
Мать говорит: заведи ребенка. А ведь тоже - скука, на что он мне сдался...
Она закрыла глаза и опустила подбородок на сплетенные пальцы. Вид у
нее был какой-то наглый и обиженный одновременно. Я попытался ее
расшевелить, но она перестала обращать на меня внимание и вдруг снова
принялась орать: "Бармен! Пить! Ба-армен!" Я поискал глазами Вузи. Ее
нигде не было видно. Кафе стало пустеть. Все куда-то заспешили. Я тоже
слез с табурета и вышел. По улицам потоком шли люди. Все они шли в одном
направлении, и минут через пять меня вынесло на площадь. Площадь была
большая и плохо освещенная - широкое сумрачное пространство, окаймленное
световым кольцом фонарей и витрин. И она была полна людьми.
Люди стояли вплотную друг к другу, мужчины и женщины, подростки,
парни и девушки, переминались с ноги на ногу и чего-то ждали. Разговоров
почти не было слышно. То там, то здесь разгорались огоньки сигарет, озаряя
сжатые губы и втянутые щеки. Потом в наступившей тишине начали бить часы,
и над площадью ярко вспыхнули гигантские плафоны. Их было три: красный,
синий и зеленый, неправильной формы, в виде закругленных треугольников.
Толпа колыхнулась и замерла. Вокруг меня тихонько задвигались, гася
сигареты. Плафоны на мгновение погасли, а затем начали вспыхивать и
гаснуть поочередно: красный-синий-зеленый, красный-синий-зеленый...
Я ощутил на лице волну горячего воздуха, вдруг закружилась голова.
Вокруг шевелились. Я поднялся на цыпочки. В центре площади люди стояли
неподвижно; было такое впечатление, словно они оцепенели и не падают
только потому, что сжаты толпой. Красный - синий - зеленый, красный -
синий - зеленый... Одеревеневшие запрокинутые лица, черные разинутые рты,
неподвижные вытаращенные глаза. Они там даже не мигали, под плафонами...
Стало совсем уже тихо, и я вздрогнул, когда пронзительный женский голос
неподалеку крикнул: "Дрожка!" И сейчас же десятки голосов откликнулись:
"Дрожка! Дрожка!" Люди на тротуарах по периметру площади начали размеренно
хлопать в ладоши в такт вспышкам плафонов и скандировать ровными голосами:
"Дрож-ка! Дрож-ка! Дрож-ка!" Кто-то уперся мне в спину острым локтем. На
меня навалились, толкая вперед, к центру площади, под плафоны. Я сделал
шаг, другой, а затем двинулся через толпу, расталкивая оцепеневших людей.
Двое подростков, застывших, как сосульки, вдруг бешено забились, судорожно
хватая друг друга, царапаясь и колотя изо всех сил, но их неподвижные лица
по-прежнему были запрокинуты к вспыхивающему небу... Красный - синий -
зеленый, красный - синий - зеленый. И так же неожиданно подростки вдруг
замерли. И тут, наконец, я понял, что все это необычайно весело. Мы все
хохотали. Стало просторно, загремела музыка. Я подхватил славную девочку,
и мы пустились в пляс, как раньше, как надо, как давным-давно, как всегда,
беззаботно, чтобы кружилась голова, чтобы все нами любовались, и я не
отпускал ее руки, и совсем ни о чем не надо было говорить, и она
согласилась, что шофер - очень странный человек. Терпеть не могу
алкоголиков, сказал Римайер, этот пористый нос - самый настоящий
алкоголик, а как же "Девон", сказал я, как же без "Девона", когда у нас
замечательный зоопарк, быки любят лежать в трясине, а из трясины все время
летит мошкара, Рим, сказал я, какие-то дураки сказали, что тебе пятьдесят
лет, вот еще вздор какой, больше двадцати пяти я тебе не дам, а это Вузи,
я ей про тебя рассказывал, так я же вам мешаю, сказал Римайер, нам никто
не может помешать, сказала Вузи, а это Сус, самый лучший рыбарь, он
схватил ляпник и попал скату прямо в глаз, и Хугер поскользнулся и упал в
воду, не хватает, чтобы ты потонул, сказал Хугер, гляди, у тебя уже плавки
растворились, какой вы смешной, сказал Лэн, это же есть такая игра в
гангстера и мальчика, помните, вы играли с Марией... Ах, как мне хорошо,
почему мне еще никогда в жизни не было так хорошо, так обидно, ведь могло
быть так хорошо каждый день, Вузи, сказал я, какие мы все молодцы, Вузи, у
людей никогда не было такой важной задачи, Вузи, и мы ее решили, была лишь
одна проблема, одна-единственная в мире, вернуть людям духовное
содержание, духовные заботы, нет, Сус, сказала Вузи, я тебя очень люблю,
Оскар, ты такой славный, но прости меня, пожалуйста, я хочу, чтобы это был
Иван, я обнял ее и догадался, что ее можно поцеловать, и я сказал, я люблю
тебя...
Бах! Бах! Бах! Что-то стало с треском лопаться в ночном небе, и на
нас посыпались острые звонкие осколки, и сразу сделалось холодно и
неудобно. Это были пулеметные очереди. Загремели пулеметные очереди.
"Ложись, Вузи!" - заорал я, хотя еще ничего не сообразил, и бросил ее на
землю, и упал на нее, чтобы прикрыть от пуль, и тут меня стали бить по
лицу...
Тра-та-та-та-та... Вокруг меня частоколом торчали одеревеневшие люди.
Некоторые стали приходить в себя и обалдело шевелили белками. Я полулежал
на груди твердого, как скамейка, человека, и прямо перед моими глазами
была его широко раскрытая пасть с блестящей слюной на подбородке... Синий
- зеленый, синий - зеленый, синий - зеленый... Чего-то не хватало.
Раздавались пронзительные вопли, ругань, кто-то бился и визжал в истерике.
Над площадью нарастал густой механический рев. Я с трудом поднял голову.
Плафоны были прямо надо мной, синий и зеленый равномерно вспыхивали, а
красный погас, и с него сыпался стеклянный мусор. Тра-та-та-та-та!.. - И
сейчас же лопнул и погас зеленый плафон. А в свете синего неторопливо
проплыли распахнутые крылья, с которых срывались красноватые молнии
выстрелов.
Я опять попытался броситься на землю, но это было невозможно, все они
вокруг стояли, как столбы. Что-то гадко треснуло совсем недалеко от меня,
взвился султан желто-зеленого дыма, и пахнуло отвратительной вонью. Пок!
Пок! Еще два султана повисли над площадью. Толпа взвыла и заворочалась.
Желтый дым был едкий, как горчица, у меня потекли слезы и слюни, я
заплакал и закашлял, и вокруг меня все тоже заплакали, закашляли и хрипло
завопили: "Сволочи! Хулиганы! Бей интелей!.." Снова послышался нарастающий
рев мотора. Самолет возвращался. "Да ложитесь же, идиоты!" - закричал я.
Все вокруг меня повалились друг на друга. Трата-та-та-та-та!.. На этот раз
пулеметчик промахнулся, и очередь пришлась по дому напротив, зато газовые
бомбы снова легли точно в цель. Огни вокруг площади погасли, погас синий
плафон, и в кромешной тьме началась свалка.
7
Не знаю, как я добрался до этого фонтана. Наверное, у меня здоровые
инстинкты, а обыкновенная холодная вода - это было как раз то, что нужно.
Я полез в воду, не раздеваясь, и лег. Мне сразу стало легче. Я лежал на
спине, на лицо мне сыпались брызги, и это было необычайно приятно. Здесь
было совсем темно, сквозь ветки и воду просвечивали неяркие звезды, и было
совсем тихо. Несколько минут я почему-то следил за звездой поярче,
медленно двигавшейся по небу, пока не сообразил, что это ретрансляционный
спутник "Европа", и подумал, как это далеко отсюда, и как это обидно и
бессмысленно, если вспомнить безобразную кашу на площади, отвратительную
ругань и визг, мокротное харканье газовых бомб и тухлую вонь,
выворачивающую наизнанку желудок и легкие. Понимая свободу как
приумножение и скорое утоление потребностей, вспомнил я, искажают природу
свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек
и нелепейших выдумок... Бесценный Пек обожал цитировать старца Зосиму,
когда кружил с потиранием рук вокруг накрытого стола. Тогда мы были
сопливыми курсантами и совершенно серьезно воображали, будто такого рода
изречения годятся в наше время лишь для того, чтобы блеснуть эрудицией и
чувством юмора...
Тут кто-то шумно рухнул в воду шагах в десяти от меня.
Сначала он хрипло кашлял, отхаркивался и сморкался, так что я
поспешил выбраться из воды, потом принялся плескаться, ненадолго совсем
затих и вдруг разразился бранью.
- Гниды бесстыжие, - рычал он, - пр-р-роститутки... Дерьмо свинячье,
стервы... По живым людям! Гиены вонючие, пархатые суки... Слегачи
образованные, гады... - Он снова яростно отхаркивался. - Свербит у них в
заднице, что люди развлекаются... На щеку наступили, сволочи... - Он
болезненно охнул в нос. - Провались они с этой дрожкой, чтобы я туда еще
раз пошел...
Он опять застонал и поднялся. Было слышно, как с него льет. Я смутно
различал во мраке его шатающуюся фигуру. Он тоже меня заметил.
- Эй, друг, закурить нету? - окликнул он.
- Было, - сказал я.
- Суки, - сказал он. - Я тоже не догадался вынуть. Так во всем и
плюхнулся. - Он прошлепал ко мне и присел рядом. - Болван какой-то на щеку
наступил, - сообщил он.
- По мне тоже прошлись, - сочувственно сказал я. - Ошалели все.
- Нет, ты мне скажи, откуда они слезогонку берут? - сказал он. - И
пулеметы.
- И самолеты, - добавил я.
- Самолет что! - возразил он. - Самолет у меня у самого есть. Купил
по дешевке, всего семьсот крон... Чего им надо, вот что я не понимаю!
- Хулиганье, - сказал я. - Набить им как следует морду, вот и весь
разговор...
Он желчно рассмеялся.
- Как же, набил один такой!.. Они тебя так отделают... Ты думаешь, их
не били? Еще как били! Да, видно, мало... Их надо было в землю вбить, с
пометом ихним вместе, а мы прозевали... А теперь, они нас бьют. Народ
мягкий стал, вот что я тебе скажу. Всем на все наплевать. Отбарабанил свои
четыре часика, выпил - и на дрожку, и бей ты его хоть из пушки. - Он в
отчаянии хлопнул себя по мокрым бокам. - Ведь были же, говорят, времена! -
завопил он. - Ведь пикнуть же не смели! Чуть из них кто вякнет - ночью к
нему в белых балахонах или там в черных рубашках, дадут в зубы с хрустом и
в лагерь, чтобы не вякал... В школах, сын рассказывает, все фашистов
поносят: ах, негров обижали, ах, ученых совсем затравили, ах, лагеря, ах,
диктатура! Да не травить надо было, а в землю вбивать, чтобы на развод не
осталось! - Он с длинным хлюпаньем провел ладонью под носом. - Завтра на
работу с утра, а мне всю морду свезло... Пойдем выпьем, а то еще
простудимся...
Мы пролезли через кусты и выбрались на улицу.
- Тут за углом "Ласочка", - сообщил он.
"Ласочка" была полна мокроволосыми полуголыми людьми. По-моему, все
были подавлены, как-то смущены и мрачно хвастались друг перед другом
синяками и ссадинами. Несколько девушек в одних трусиках, сгрудившись
вокруг электрокамина, сушили юбки - их платонически похлопывали по голому.
Мой спутник сразу пролез в толпу и, размахивая руками и поминутно
сморкаясь в два пальца, стал призывать "вколотить их, сволочей, в землю по
самые уши". Ему вяло поддакивали.
Я спросил русской водки, а когда девушки отошли и оделись, снял
гавайку и подсел к камину. Бармен поставил передо мной стакан и снова
вернулся за стойку к пухлому журналу - решать кроссворд. Публика
разговаривала.
- ...И чего, спрашивается, стрелять? Не настрелялись, что ли? Как
маленькие, ей-богу... Добро только портят.
- Бандиты, хуже гангстеров, а только как хотите, дрожка эта - тоже
гадость.
- Это точно. Давеча моя говорит, я, говорит, тебя, папа, видела, ты,
говорит, папа, синий был, как покойник, и очень уж страшный, а ей всего-то
десять лет, каково мне было в глаза ей смотреть, а?..
- Эй, кто-нибудь, - сказал бармен, не поднимая головы. - Развлечение
из четырех букв, это что?
- Ну, хорошо. А кто все это выдумал? И дрожку, и ароматьеры... А? Вот
то-то...
- Если промокнешь, лучше всего бренди.
- ...Ждали мы его на мосту. Смотрим, идет, очкарик, и трубу такую
несет со стеклами. Мы его ка-ак взяли - и с моста. С очками вместе и с
трубой, только ногами дрыгнул... А потом Ноздря прибегает, в сознание его,
значит, привели, посмотрел с моста, как тот булькает. Ребята, говорит, да
вы что, пьяные? Это же совсем не тот, я этого, говорит, в первый раз
вижу...
- А по-моему, надо издать закон: если ты семейный, нечего на дрожку
шляться...
- Эй, кто-нибудь, - сказал бармен. - А как будет литературное
произведение из семи букв? "Книжка", что ли?..
- ...Так у меня у самого во взводе было четыре интеля, пулеметчики. Я
помню, мы с пакгаузов удирали, - ну, знаете, там еще теперь фабрику
строят, и вот двое остались прикрывать. Между прочим, никто их не просил,
вызвались исключительно сами. А потом вернулись мы, а они висят рядышком
на мостовом кране, голые, и все у них калеными щипцами повыдергано. Вот
так, понял? А теперь, я думаю: где остальные двое сегодня, скажем, были?
Может, они меня же слезогонкой угощали, ведь такие могут вполне...
- Мало ли кого вешали... Нас тоже вешали за разные места.
- В землю их вколотить до ноздрей, и все тут!
- Я пойду. Чего тут сидеть... У меня уже изжога началась. А там,
наверное, все починили...
- Эй, бармен, девочки! По последней!
Гавайка моя высохла. Я оделся и, когда кафе опустело, перебрался за
столик и стал смотреть, как в углу два изысканно одетых пожилых господина
тянут через соломинку коктейль. Они сразу бросались в глаза - оба,
несмотря на очень теплую ночь, в строгих черных костюмах и при черных
галстуках. Они не разговаривали, а один все время поглядывал на часы.
Потом я отвлекся. Ну, доктор Опир, как вам показалась эта дрожка? Вы были
на площади? Да нет, вы, конечно, не были. А зря. Интересно было бы знать,
что вы об этом думаете. Впрочем, черт с вами. Какое мне дело до того, что
думает доктор Опир? Что я сам об этом думаю? Что ты об этом думаешь, ты,
высококачественное парикмахерское сырье? Скорей бы акклиматизироваться. Не
забивайте мне голову индукцией, дедукцией и техническими приемами. Самое
главное - побыстрей акклиматизироваться. Почувствовать себя своим среди
них... Вот все они опять пошли на площадь. Несмотря на то, что произошло,
они все-таки снова пошли на площадь. А у меня нет, ну, ни малейшего
желания идти на эту площадь. Я бы с удовольствием пошел сейчас домой и
опробовал бы свою новую кровать. А когда же к рыбарям? Интели, "Девон" и
рыбари. Интели - видимо, это местная золотая молодежь? "Девон"... "Девон"
надо иметь в виду. Вместе с Оскаром. Теперь рыбари...
- ...И все-таки рыбари - это немного вульгарно, - негромко, но отнюдь
не шепотом объявил один из черных костюмов.
Я прислушался.
- Все зависит от темперамента, - возразил другой. - Лично я нисколько
не осуждаю Карагана.
- Карагана я тоже не осуждаю. Но немного шокирует то, что он забрал
свой пай. Джентльмен так не поступил бы.
- Простите, но Караган не джентльмен. Он всего лишь
директор-распорядитель. Отсюда и мелочность, и меркантильность, и
некоторая, я бы сказал, мужиковатость...
- Не будем так строги. Рыбари - это интересно. И честно говоря, я не
вижу оснований, почему бы нам не заниматься этим. Старое Метро - это
вполне респектабельно. Уайлд элегантнее Нивеля, но мы же не отказываемся
на этом основании от Нивеля...
- И вы серьезно готовы?..
- Да хоть сейчас... Кстати, без пяти два. Пойдемте?
Они поднялись, вежливо-дружески попрощались с барменом и пошли к
выходу - элегантные, спокойные, снисходительно-высокомерные. Это было
удивительной удачей. Я громко зевнул и, проговорив: "На площадь пойти...",
последовал за ними, раздвигая табуретки. Улица была еле освещена, но я
сразу увидел их. Тот, что шел справа, был пониже, и, когда они проходили
под фонарями, было видно, что волосы у него мягкие и редкие. По-моему, они
больше не разговаривали.
Они обогнули сквер, свернули в совсем темный переулок, отшатнулись от
пьяного человека, попытавшегося с ними заговорить, и вдруг резко, так ни
разу и не оглянувшись, нырнули в сад перед большим мрачным домом. Я
услышал, как гулко хлопнула тяжелая дверь. Было без двух минут два.
Я отпихнул пьяного, вошел в сад и присел на выкрашенную серебряной
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг