товарищей. От возражений галакта нельзя было отмахиваться первыми
попавшимися аргументами.
- Так. Очень серьезно. Мы будем думать над вашими опасениями. Теперь
я хотел бы услышать второе возражение.
- Второе связано с первым. Вы захватили одну Станцию Метрики, но пять
других у разрушителей. Если мы промахнемся, враги создадут такое
искривление, что выпущенные нами лучи обрушатся за нас самих. Случай такой
уже был - и не одна планета превратилась в кладбище. Вы хотите, чтоб мы
обрекли на гибель самих себя?
Не ответив Грацию, я обратился к Тиграну:
- Вы говорили, что на своих планетах галакты бессмертны. Но вы не
избавлены от страха гибели?
Мне ответил не Тигран, а снова Граций:
- Мы создали такие условия жизни, что можем не опасаться смерти.
Смертоносные факторы могут появиться лишь извне. Вторжение биологических
лучей будет таким смертоносным фактором.
Я попросил объяснений подробней. Смерть, ответил Граций, или
катастрофа, или болезнь. Катастроф на их планетах не бывает, болезни
преодолены - отчего же галакту умирать?
А если изнашиваются отдельные органы, их заменяют. Граций три раза
менял сердце, два раза мозг, раз восемь желудок - и после каждой замены
омолаживался весь его организм.
- Колебательное движение между старостью и обновлением, - сказал
Ромеро. - Или навечно законсервированная старость? Земной писатель Свифт
описал породу бессмертных стариков - немощных, сварливых, несчастных...
Замечание Ромеро было слишком вызывающим, чтоб галакт оставил его без
ответа. О Свифте он не знает. Но законсервировать старость невозможно. В
юности и старости биологические изменения в организме происходят так
быстро, что задержать здесь развитие нереально.
Но полный расцвет - это тот возраст, когда организм максимально
сохраняется, это большое плато на кривой роста. Именно этот возраст,
стабильную зрелость, и выбирают галакты для вечного сохранения. Они охотно
передадут людям свое умение, чтоб и люди воспользовались преимуществами
разумного бессмертия.
Я больше не вмешивался в разговор, только слушал. И с каждым словом,
с каждым жестом галактов я открывал в них ужас перед смертью.
Нет, то не был наш извечный страх небытия, мы с детства воспитаны на
сознании неизбежности смерти, случайное начало и неотвергаемый конец - вот
наше понимание существования. Наше опасение смерти - лишь стремление
продлить жизнь, оттянуть наступление неотвратимого.
А эти, бессмертные, полны были мучительного ужаса гибели, ибо она
была для них катастрофой, а не неизбежностью.
Нелегкая задача, думал я. Не склонять на выгодный и благородный союз,
как мне представлялось вначале, а переламывать их натуру - вот что выпало
тебе на долю, Эли.
- Теперь вам понятно, беспокойные новые друзья, как велики наши
сомнения, - закончил Граций свою изящную речь о вечной молодости галактов.
- Не будем же больше испытывать терпение собравшихся - вас давно уже ждут,
пойдемте!
10
Я быстро устал от праздника.
Удовольствие было слишком много - и разноцветного сияния, и
разнообразных запахов, и непохожих одна на другую фигур, и слишком
приветливых слов, и слишком радостных улыбок... Бал под светящимися,
благоухающими деревьями показался мне таким же утомительным, какими,
вероятно, были древние человеческие балы на паркете в душных залах при
свете догорающих свечей.
Но Мэри праздник понравился, и я терпел его сколько мог.
Душою бала стали Гиг и Труб.
Невидимок у галактов еще не бывало, и Гиг порезвился за всех
собратьев. Он, разумеется, не исчезал в оптической недоступности, но зато
в штатской одежде - зримый во всех волнах - вдосталь покрасовался. Его
нарасхват приглашали на танцы, и веселый скелет так бешено изламывался в
замысловатых пируэтах, что очаровал всех галактянок и ангелиц.
А Труб устроил показательные виражи под кронами деревьев, и ни один
из местных ангелов не смог достичь его летных показателей - такою формулой
он сам определил свое преимущество.
Ромеро тоже не терял времени попусту. Окруженный прекрасными
галактянками, он разглагольствовал о зеленой Земле.
И, поймав краешком уха его речь, я подивился, что увлекло меня в
суровые дали от того райского уголка, каким была Земля в его описаниях.
Лусин исчез, Осима тоже пропал. Орлан, бесстрастный и неприкаянный,
бродил под деревьями - бледным призраком в красочной толпе. То галакт, то
ангел, то вегажитель раскатывались к нему с вопросами - он вежливо
отвечал.
И Орлана вовлекли в пляску - два светящихся вегажителя смерчами
вертелась вокруг него, а он, все такой же безучастный и молчаливый, порхал
между нами, раздувая широкий белый плащ. Не знаю, как змеям с Веги, а мне
эта пляска не показалась увлекательной.
Ко мне подошел взбудораженный Ромеро:
- Дорогой адмирал, к чему такая постная физиономия? Как было бы
прекрасно, если бы командующий звездной армией человечества поплясал с
новообретенными союзниками!
- С союзницами, Ромеро! Только с союзницами - и с прямыми дамами, а
не вправо и влево сконструированными. Но, к сожалению, не могу. Спляшите и
за меня.
- Почему такая мировая скорбь, Эли?
- Боюсь Мэры. Она кружится с ангелами и змеями, но все время
оглядывается на меня. Вам хорошо без Веры, а мне грозит семейный скандал,
если не поостерегусь.
- Нет, так легко вы не отделаетесь, - воскликнул он и пригласил двух
галактянок.
Я не доставал головой до плеча моей партнерши, но это не помешало нам
сплясать веселый танец под веселую музыку. Музыкантов я не увидел: звуки
передавались телепатически.
Было хорошо, но не настолько, чтоб захотелось повторить танец.
Я забрался в чащобу освещенного деревьями парка. Веселая сумбурная
музыка, звучавшая во мне, стала ясной и грустной. Я вспомнил
индивидуальную музыку, распространенную на Земле: чем-то звучавшие во мне
мелодии походили на те, земные, - под настроение.
Но было и важное различие: мне сейчас не хотелось грустить, душа моя
не заказывала печальных звуков. Мелодия здесь рождается гармонически, она
создавалась не одним мною, но всем окружением - и темной ночью, и
сияющими, разноцветными, разнопахнущими деревьями, и радостью наших
хозяев, ублажающих своих гостей, и их опасениями перед нашими домоганиями,
и состоянием моей души... И все это складывалась в звучную, легкую, нежную
и печальную многоголосую фугу.
В парке меня вскоре разыскала Мэри.
- Эли, здесь божественно хорошо! Как бы порадовался наш Астр, если бы
он попал сюда вместе с нами!
- Не надо вспоминать Астра, Мэри! - попросил я.
Мы долго бродили по парку. Давно отгремел праздник, наши удалились на
покой, хозяева пропали, а мы по-прежнему любовались феерией, превращенной
в быт, - сейчас, на исходе ночи, она расточалась для нас одних.
Потом, уставшие, мы уселись на скамейку. Мэри положила голову мне на
плечо, а во мне поднялись мысли, чуждые великолепной ночи.
Я вспомнил Землю и Ору, первую встречу с Мэри в Каире, первую - и
последнюю - встречу с Фиолой, сумасбродную любовь к прекрасной змее, так
бурно заполнившую меня и вскоре так незаметно угасшую, наше дальнее
путешествие в Плеяды, оба наши вторжения в Персей, картины злодейств
разрушителей.
Тысячи страстных, то нежных, то горьких воспоминаний вздымались во
мне и стирались, я бродил в прошлом, то восхищаясь им, то негодуя, -
переживал его заново.
А потом место прошлого заняло настоящее, но не то, пленительное и
томное, в котором я сейчас находился, нет, суровое, полное недоверчивости
и опасений. Я размышлял о галактах, о их совершенной самоублаженности, о
слепом ужасе смерти, чудящейся им за пределами их звездных околиц.
И мне страстно, до боли в сердце, хотелось опровергнуть их, бросить
им в лицо горькие обвинения в эгоизме, возродить погасшую ответственность
за судьбы иных, далеких им звездных народов, влить в их спокойную кровь
наш, человеческий бальзам беспокойства...
Я повернулся к Мэри и сказал:
- Ты права, Мэри, Астру бы здесь понравилось. Воображаю, как бы он
плясал с Гигом и кувыркался в воздухе с Трубом.
- Не надо! - оказала она. - Ради бога, не надо, Эли!
...С той ночи прошло много лет. Я сижу на веранде в нашей квартире на
семьдесят девятом этаже Зеленого проспекта, той самой, что мы когда-то
занимали с Верой. Вера недавно умерла, прах ее, нетленный, покоится в
Пантеоне. Скоро и мы с Мэри умрем, искусство бессмертия галактов, несмотря
на все эксперименты, пока что людям не дается. Я не жалуюсь. Я не страшусь
смерти. Я прожил хорошую жизнь и не отворачиваю лицо, когда вспоминается
пережитое.
А внизу, против наших окон, в центре Зеленого проспекта, высится
хрустальный купол - мавзолей Астра. Я не буду вызывать авиетку, чтобы
опуститься к куполу. Я закрываю глаза и вижу, что в нем и что вокруг него.
Вокруг мавзолея днем и вечером - посетители, их очередь иссякает лишь к
поздней ночи. А внутри, в нейтральной атмосфере, - он, наш мальчик,
маленький, добрый, кажется, и в смерти энергичный, и такой худой, что
щемит сердце. А у входа никогда не меркнущая надпись: "Первому человеку,
отдавшему свою жизнь за звездных друзей человечества". Эту надпись сочинил
Ромеро, я видел слезы в его глазах, когда он предлагал ее Большому Совету,
видел, как плакали члены Совета. Я благодарен Ромеро, я всем благодарен,
мне хорошо. У нас с Мэри лет ничего своего, кроме совместно прожитой жизни
и трупика сына, ставшего святыней человечества, - так иного у нас, так
бесконечно много! Мне хорошо, и я не буду плакать.
Последний раз в своей жизни я плакал тогда, ночью, на великолепной
планете галактов, под их радостными деревьями, источающими сияние и
аромат, - и Мэри, обняв меня, плакала вместе со мной...
11
Нас повезли на одну из пустынных планет, переоборудуемых для жизни.
Эта поездка занимала меня больше, чем знакомство с бытом галактов в
их райски благоустроенных обителях.
Ромеро иронизировал, что поиски совершенства захватывают меня
сильнее, чем совершенство достигнутое.
- Вы весь в пути, - сказал он на планетолете. - И, не обращая
внимания на встречающиеся в дороге станции, нетерпеливо стремитесь к
следующей, чтоб так же стремительно пролететь мимо.
Возможно, кое в чем Ромеро и прав, но я ту же мысль выразил бы проще:
я - человек дела, а дела было так много, что не хватало времени на
любования.
Планета, куда нас повезли, называлось Массивной. Она и вправду была
массивной - исполинский камень, пики и скалы, пропасти без дна, гигантские
трещины от полюса к полюсу, еще огромней горные цепи. На обкатанные шарики
наших планет эта угрюмая каменная шишка в космосе походила мало.
И ни намека на атмосферу, ни следа воды, даже ископаемой!
Если этот унылый клочок мира был создан рамирами, то или эти
загадочные существа работали крайне небрежно или дальше создания мертвых
камней их фантазия не шла.
Массивная интересовала меня еще и потому, что напоминала Плутон -
планету моей юности, превращенную в гигантский космический завод из такой
же примерно скалистой пустыни, - правда, там была окаменевшая вода.
И, знакомясь с деятельностью галактов, я должен был признать, что
если в инженерных решениях мы и превосходили их, то целеустремленности
общего замысла нам следовало учиться у них.
Горы покрывала плесень, бурая, неприятная на ощупь плесень, и горы
таяли на глазах. Это не были бактерии, творящие жизнь, как у Мэри, эти мхи
лишь разлагали камень на химические элементы. Наши атмосферные заводы на
Плутоне работали интенсивней. Но заводы возделывали лишь незначительную
часть планеты, а мхи галактов покрывали всю ее поверхность: мертвая
планета парила, источала азот и кислород, всюду по ней струились ручьи и
реки, заполняя впадины, будущие моря.
И деятельность галактов лишь началась здесь, а не кончалась на этом.
Проект заселения планеты был грандиозен. И снова люди пошли бы иным
путем, чем галакты. Мы колонизировали бы планету - привезли рыб, зверей,
птиц, засадила уже произрастающие в других местах растения. Галакты не
колонизировали свои планеты, а развивали то, что подходило каждой.
На Массивной, с ее большой гравитацией, они выводили породы легких
существ - малая масса, мощная мускулатура, обязательно - крылья.
Генетические возможности эволюции они рассчитали с глубиной, показавшейся
нам невероятной. Новообразованные воды были уже населены примитивными
существами из нескольких клеток.
Нам показали на моделях, во что они разовьются впоследствии. В
примитивные существа была введена гигантская сила усовершенствования, они
должны были трансформироваться от поколения к поколению.
А в конце не такого уж длинного ряда преобразований - не миллиарды
земных лет естественной эволюции, а всего лишь тысячи - должны были
возникнуть новые разумные существа, чем-то похожие и на ангелов, и на
шестикрылых кузнечиков, и на самих галактов.
Галакты говорили о них так, словно эти запроектированные существа
реально уже существовали.
- Создадут, - сказал мне с волнением Лусин. - Мы - чепуха. ИНФ -
кустарщина. Галакты - великие творцы. Величайшие! Пойду в ученики. На
Землю не возвращусь. И не проси, Эли!
Мэри успехи галактов тоже взволновали, но по-иному.
- До этого они все-таки не додумались, чтоб выводить штаммы бактерий,
преобразующих одни элементы в другие, - сказала она мне, сияя. - Их
строительные микробы - не больше чем химические фабрики. Меняют связи
между атомами, но не вторгаются в ядро. Нет, Эли, ты посмотрел бы, как у
них раскрылись рты, когда я извлекала из сейфа нашу металлопереваривающую
живую продукцию!
- Отлично, Мэри! Очень рад, что ты не дала им захвастаться своими
успехами. Роль младшего брата при галактах мне что-то не по душе.
И чем внимательнее я изучал труды галактов на Массивной, тем чаще
возвращались ко мне давние мысли, - теперь они были определенней.
Нет, думал я, как бы изменилась развитие жизни во Вселенной, если бы
галактов не загнали в их звездные резервации!
Гонимые боги какие-то, могущественные вечные пленники, бессмертные
парии, страшащиеся высунуть нос за ограды своих планетных гетто!
Нет, какое гигантское ускорение приобретет разумная жизнь во
Вселенной, если помочь этим жизнетворцам выбраться в очищенные от
разрушителей мировые просторы!
После осмотра Массивной Граций сказал:
- Готовь речь к галактам. Мы возвращаемся на нашу планету. Оттуда
будет вестись передача на все спутники Пламенной, а также на дружественные
звездные системы. Аудитория у тебя будет обширная, друг Эли!
Все мы волновались, не я один.
Ромеро мог бы состязаться в невозмутимости с Орланом, не уступил бы
ни одному галакту в умении держать себя. Но и на Ромеро не было лица. Даже
Гиг утратил всегдашнюю жизнерадостность, а у Труба уныло обвисли крылья.
Мне пришлось забыть, что я сам не в себе, и подбодрить товарищей. Я
улыбнулся Гигу, похлопал Труба по крылу, перекинулся несколькими словами с
Орланом.
Мэри мне сказала:
- Ни пуха ни пера, Эли. - Она добавила, увидев мое недоумение: -
Старинное заклинание, оно к добру, а не ко злу. А меня нужно в ответ
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг