Геннадий ПРАШКЕВИЧ
РАЗВОРОВАННОЕ ЧУДО
В.Свиньину
Совесть - сознание и чувство моральной ответственности
человека за свои действия перед обществом, народом, а также
перед отдельными людьми, моральная самооценка личностью
своих поступков и мыслей с точки зрения определенных для
того или иного народа, класса норм нравственности, ставших
внутренним убеждением человека. Совесть является
общественной, конкретно-исторической категорией, возникшей
в результате взаимоотношений между людьми в процессе их
исторического развития.
БСЭ
1. БЕЛЫЕ ВЕЛИКАНЫ
Таких, как я, можно встретить в любом недорогом баре Солсбери,
Стокгольма, Парижа, Брюсселя, Лондона. Среди нас есть французы, славяне,
бельгийцы, немцы. За нами прошлое и большой опыт обращения с любыми видами
оружия. Иногда говорят, у нас нет будущего. Это не так. Пока газеты и
телевидение кричат о политических страстях и военных переворотах,
терзающих ту или иную страну, пока существуют колониальные и
полуколониальные зоны, мы всегда будем нужны тем, в чьих интересах
совершаются эти перевороты, тем, кто желает хотя бы силой утвердить свое
мнимое превосходство в указанных зонах. Новоиспеченные диктаторы и
специальные военные комитеты без каких бы то ни было колебаний снабжают
нас оружием и мы летим в какую-нибудь очередной Чад, в какую-нибудь
очередную Уганду. Мы - это солдаты Иностранного легиона.
В Конго я тоже попал с легионом.
Американский "Боинг-707" принадлежал бельгийской авиакомпании
"САБЕНА", но пилотировался английскими пилотами. Меня это не трогало. Мне
вообще наплевать, кому принадлежит самолет и кто его ведет, главное, чтобы
он приземлился в запланированном пункте. Я летел работать, а не решать
примитивные ребусы. К тому же, занимаясь таким делом, как мое, вредно
получать излишнюю информацию.
Катанга...
Бросовые жаркие земли с термитниками, возвышающимися как дзоты над
мертвой сухой травой. Непривычно высокие, поросшие кустами, то оранжевые,
то мертвенно-серые, как слоновья шкура, то красные, то фиолетовые,
термитники, громоздясь друг на друга, тянутся, как надолбы, через всю
Катангу - от озера Танганьика до Родезии.
Племен в Катанге не перечесть. Я пытался что-то узнать о них, но в
голове, как строки непонятных заклятий, остались одни названия - лунда,
чокве, лвена, санга, табва, бвиле, тембо, зела, нвенши, лемба. Были и еще
какие-то, я их не запомнил. Да и перечисленные остались в памяти только
потому, что с одними, поддерживающими партизан-симбу, мы вели самую
настоящую войну, а другие, признававшие власть премьер-министра Моиза
Чомбе, нас поддерживали. Наемникам, то есть нам, платил, понятно,
премьер-министр.
Бороться с партизанами-симбу оказалось не столь уж сложно. Оружием
они владели никудышным - длинноствольными ружьями, попавшими в их руки
чуть ли не во времена Ливингстона и Стенли; кроме того, симбу были
разобщены. В тропических чащах прятались симбу Пьера Мулеле, симбу
Кристофа Гбенье, симбу Николаса Оленга, симбу Гастона Сумиала, наконец,
просто симбу без всяких кличек. Их разобщенность была нам здорово на руку
и помогала брать большие призы - люди Моиза Чомбе хорошо платили за труп
каждого симбу, вне зависимости от того, к какой группировке он
принадлежал.
Понятно, были у нашей работы и свои темные стороны. Например,
отравленные стрелы. Пуля может проделать в тебе дыру, но пуля все-таки,
хоть иногда, но оставляет шанс выжить, а вот отравленные стрелы бьют
наверняка. Через час-полтора ты уже валяешься под солнцем, вздутый как
дирижабль, и ни один лекарь даже не посмотрит в твою сторону. Понятно, это
не добавляло нам добрых чувств к симбу, хотя в принципе я не из тех, кто
вообще относится к черным плохо. Просто я привык выполнять работу
тщательно. Этому я научился у немцев, когда они вошли в Хорватию. Немцы в
высшей степени аккуратные работники. Опыт, перенятый у них, пригодился мне
в Конго, где я старался обучить новичков прежде всего именно
основательности. Увидел черного - убей! Ведь на широком лице его не
написано - враг он тебе или просто в неудачное время вышел из хижины
взглянуть, светит ли солнце. Наш главный шеф, командовавший рейнджерами,
кстати, немец - майор Мюллер, одобрял подобные вещи, а уж майору Мюллеру
можно было верить - с 1939 года не было, кажется, ни одной войны, в
которой он бы не участвовал. Именно он научил нас в занятых у симбу
деревнях убивать прежде всего знахарей и кузнецов. Кузнецы штампуют
наконечники стрел, а знахари снабжают партизан ядами.
После активных действий на юге мы рады были узнать - вся наша группа
немедленно выступает на патрулирование одного из самых глухих, но зато и
самых спокойных уголков Катанги.
Наш капрал, человек желчный, скрытный, давно, на мой взгляд,
оставивший мысли о штатской жизни, умел быть настойчивым. Это относилось и
к местным достаточно запутанным диалектам.
- Усташ, - например, говорил он, - как прозвучит по-местному команда
стой, или пошел, или вперед, или сидеть, или не глядеть по сторонам? - он
всегда старался ухватить как можно больше понятий.
- Телема. Кенда. Токси. Ванда. Котала на пембените, - перечислял я.
- А как ты поймешь просьбу обиженного друга - бета не локоло на
либуму?
- Бей его по животу! - вмешался в нашу беседу француз Буассар.
- А если черный спросит - мо на нини бозали кобета? то есть - за что
бьете?
Буассар опять вмешался:
- Лично я поддам черному под ребра. И скажу - экоки то набакиса
лисусу? То есть - хочешь еще?
И Буассар заржал. Он вообще любил посмеяться.
Пылища на тропах Катанги невероятная. Но когда мы ввалились в лес,
пыль сразу исчезла, зато джип начало бросать на корнях, будто мы на
небольшом судне попали в приличную болтанку. Со всех сторон обрушилась на
нас влажная горячая духота, в которой, как в бане, глохли все звуки.
Где-то наверху почти неслышно верещали обезьяны, прорывался вдруг вопль
птицы-носорога, но внизу все тонуло в душной обессиленной тишине,
нарушаемой лишь рычаньем джипа.
Я никогда не забирался в тропический лес так глубоко и чувствовал
себя несколько неуверенно. Наверное, и остальные чувствовали себя не в
своей тарелке, кроме, может, капрала. На капрала ничто никогда не
действовало, кроме, пожалуй, темноты и замкнутых помещений. О последнем я
узнал случайно в Браззавиле. Могу поклясться, что в прокуренном темном
кинозале капрал в основном интересовался не тем, что происходило на
экране, а тем, что происходило за его спиной. Не знаю, кого он боялся, и
боялся ли, но что-то такое с ним происходило. Впрочем, какой рейнджер
любит позиции, незащищенные с тыла? Да и скелеты в шкафу у каждого свои.
Не хочешь лишних хлопот, не заглядывай в чужой шкаф.
Место для лагеря мы отыскали удобное - огромные деревья наглухо и со
всех сторон окружали обширную поляну, редкие кусты на поляне мы тут же
вырубили. Буассар сразу завалился на брошенный в траву брезент и дым его
сигареты приятно защекотал ноздри. Я присел рядом. Малиновый берет и
темно-зеленую пятнистую рубашку я сбросил, подложив под локоть, чтобы не
чувствовать свирепую жесткость брезента. Только совсем хорошо устроившись,
я потянулся к вскрытой французом банке пива.
- Ба боле, ба-а-а... Ба би боле, ба-а-а... - отбивал такт Буассар.
В нехитрой песенке, мелодию которой он при этом насвистывал, речь шла
о том, как хорошо, когда нас двое, а ночь тиха и безлюдна. Типичная
французская песенка, хотя на чернокожий манер. Впрочем, какое дело до
манер тем двум, которые одни, а ночь вокруг тиха и безлюдна?..
- Ба боле, ба-а-а! - подмигнул я Буассару. Несмотря на некоторую
болтливость, он мне нравился, я старался держаться к нему поближе.
Занимаясь такой работой, как наша, не лишне знать тех, на кого можно
положиться в деле.
Буассар заржал.
Мы курили, потягивали теплое пиво и смотрели, как негриль бабинга,
взятый капралом месяца три назад в сожженной нами глухой деревушке,
возится у костерка, собираясь готовить обед, а голландец ван Деерт, глухо
обросший густой бородой, здоровенный, как буйвол, жуя резинку и щуря
маленькие свирепые глазки, что-то негру внушает. Мы не слышали - что, но
примерно догадывались. Голландец терпеть не мог черных, у него была на них
аллергия, он пятнами шел, когда видел двух, а то, не дай Бог, троих
черных. Но я это не в осуждение. У каждого свои привычки и вкусы. Будем
считать, в данном случае голландец просто следил за чистотой и опрятностью
негриля бабинги.
За походным столом я опять постарался оказаться рядом с французом.
Никто не звал его по имени, просто Буассар, а иногда Длинноголовый. Он на
кличку нисколько не обижался, ведь это он сам однажды объяснил - богатые
люди дескать почти всегда относятся к долихоцефалам, то есть как раз к
этим вот длинноголовым. Только голландцу утверждение Буассара не
понравилось. Ему, наверное, больно было узнать, что, как короткоголовый,
он навсегда обречен на нищенство.
- Жри я, как ты, Буассар, - сказал голландец, поигрывая коротким
ножом, - я наел бы себе голову подлиннее, чем у тебя.
В этой фразе был весь ван Деерт.
Буассар ухмыльнулся. Он вовсе не настаивал на своем утверждении,
касающемся исторической роли долихоцефалов. В конце концов, эти свои
неожиданные знания он почерпнул из случайной книжки, опять же случайно
попавшей ему в руки в военном госпитале Алжира в тяжкие минуты кафара -
большой тоски, часто одолевающей белого человека в чужом для него
тропическом климате. Буассар не собирался спорить с голландцем. Ван Деерт
иногда вел себя как животное, но Буассар был рядом с ним во время похода
на Чад, а потом воевал на Гваделупе, а потом они вместе усмиряли Алжир и
Марокко. Им было что вспомнить. А это позволяет иногда терпеть друг друга.
Буассар и сам любил шутки.
Случалось, он садился около кухонного костерка, так чтобы видна была
рукоять тяжелого вальтера, сунутого в карман, и как о чем-то само собой
разумеющемся, заводил неторопливый разговор с негрилем бабингой о его,
бабинги, возможном и скором побеге к симбу.
- Только ты не уйдешь далеко, - обычно заканчивал Буассар, смеясь
одними глазами. - Ты же знаешь, я хорошо стреляю. И если ты попробуешь
сбежать, бабинга, я продам твой череп тем американским ребятам, что
обслуживают бананы Сикорского. Знаешь, что такое банан Сикорского,
бабинга? Не знаешь? Подсказываю. Это боевой вертолет. Такая большая
стрекоза, загруженная ребятами в пятнистых рубашках. За череп негра с
пулевым отверстием во лбу или в затылке они дают кучу долларов. А это
твердая валюта, бабинга. А твердая валюта нужна всем.
И показывал вальтер:
- Тот самый калибр, бабинга. Пуля из бельгийского карабина может
раздробить череп, а вальтер - нет. Получается просто дырка и трещинки
вокруг, будто паутина. Очень красиво, бабинга, держать над камином череп с
пулевым отверстием. Ты согласен?
Бабинга кивал затравленно.
- Оставь негра, Буассар! - обычно окликал я француза. Я знал, ему
нравилось мое вмешательство.
Спрятав вальтер, Буассар, ухмыляясь, брел к палатке. На смуглом лице
рейнджера играли все его шрамы, перемешанные с ранними морщинами.
А вот голландца я не любил. Точнее, не доверял ему. Он был слишком
жаден, и слишком жесток - даже для легионера. На что он способен, он
доказал еще в Индокитае, а к нам его занесло объявлением, помещенным в
"Дагенс нюхетер": "Крепких мужчин, интересующихся сельскохозяйственными
работами в Конго и владеющих всеми видами огнестрельного оружия, просят
позвонить по телефону такому-то."
Ван Деерт позвонил. Он обожал "сельскохозяйственные работы" и владел
всеми видами огнестрельного оружия. И еще - он торопился. В те дни его
фотографию таскали в карманах чуть ли не все полицейские Швеции, в которой
он временно скрывался. Ну, а из "сельскохозяйственной" конторы голландца
быстренько переправили прямо в Конго.
Слева от меня жевал разогретую тушенку новичок немец Шлесс. Капрал
сам подогнал Шлессу форму, она сидела на нем прекрасно, но это было все,
что мы о нем знали. Никто из нас пока не видел новичка в деле.
А напротив меня сидел Ящик.
Он сидел, опустив глаза. Случалось, ложка застывала у его губ, будто
неожиданная мысль вышибала из его головы все остальное. У него были
светлые короткие волосы. Он не любил, разговаривая, глядеть в глаза. Мы,
собственно, никогда с ним и не разговаривали: он объяснялся только на
плохом итальянском, хотя на итальянца не походил. И еще деталь - он боялся
дождей и грома. Нас это смешило. Но если Ящик, так его почему-то прозвали,
ложился за пулемет, можно было спокойно раскуривать сигарету прямо на
бруствере. Умение Ящика владеть пулеметом пугало. Впрочем, в легионе
всегда есть возможность стать в каком-то деле непревзойденным мастером. В
конце концов, тебе платят и за это. В конце концов, это позволяет тебе
выживать.
Из нагрудного кармана капрала торчал обрывок газеты, давно затертый
на сгибах. Он подобрал обрывок газеты в каком-то из браззавильских баров и
постоянно таскал в кармане. Может там было что-то такое, о чем не прочтешь
ни в какой другой газете, не знаю, но, капрал имел право на причуды. Он
относился к настоящим легионерам, к легионерам до смертного часа. Там, где
он проходил, сгорала и уже не росла трава, как и под ногами голландца. А
это кое-что значит.
Прихватив пару жестянок пива, я вернулся на брошенный возле палаток
брезент. Из-а примятой травы глянула на меня тупыми глазами желто-зеленая
древесная лягушка. Наверное она свалилась с ветки. Ни с того, ни с сего я
вспомнил слова одного чудака о том, будто в спокойном состоянии такие вот
лягушки вообще ничего не видят. Так у них устроено зрение. Мир для них -
просто сплошной голубой фон без каких-то там деталей или просветов. Но,
как объяснил мне тот же чудак, лягушки ничуть не чувствуют себя
обездоленными. Достаточно чему-то шевельнуться, дрогнуть, мелькнуть перед
ними, как лягушки будто просыпаются и без всяких раздумий прыгают на
внезапно высветившуюся добычу. Понятно, что при таком раскладе вполне
можно помереть с голоду, находясь в окружении десятка насекомых, вкусных,
но не проявляющих никаких признаков жизни, но так уж устроена жизнь:
хочешь доказать, что ты живой - дергайся.
- Усташ, ты знаешь, какого цвета зебра? - француз снова присоединился
ко мне.
- Она полосатая, Буассар.
- А черная она - в белую полоску? Или белая - в черную?
- Обсуди это с бабингой.
Но француз после обеда отличался особенной словоохотливостью:
- Это правда, Усташ, что тебя видели в Каркахенте?
Вообще-то о таких вещах не спрашивают. Буассар это знал, но,
наверное, я сам спровоцировал его - своим невысказанным расположением. За
добро всегда платят. Иногда дорого.
- Не злись, - сказал Буассар. - Я под тебя не копаю. Мне говорил о
тебе один парень. Он был итальянец и работал на крупную газету, хотя
ходили слухи, что работает он не на газету, а на Интерпол. В конце концов,
для него это кончилось плохо. А ведь он, Усташ, умудрился взять интервью у
самого майора Мюллера.
- Майор не родственник нашему капралу?
- С чего ты это взял?
- Не знаю... А зачем макароннику понадобилось брать интервью у майора
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг