оставался частью системы. И остаешься ею до сих пор. Хотя, к сожалению,
тебя не раз заносило.
- Не понимаю.
- Ладно. Попробую проще. Помнишь Алтай? Думаю, ты понимал, что мы
заняты не поиском плазмоидов. Мы занимались настройкой НУС, почти вслепую.
Нам необходимы были устойчивые условия, искусственно детерминированный
мирок. Лаплас, утверждая существование своего демона, смотрел на
Вселенную, как на полностью детерминированный объект; мы должны были сами
создать такую Вселенную. Конечно, мы не могли отгородиться от окружающего
мира, отсюда неточность многих полученных нами результатов. Скажем, до сих
пор не расшифрованы события, случившиеся на той террасе... Помнишь? Тебе
там ударило током. Ну, не обязательно током, это детали... Тот феномен,
несомненно, был связан с НУС, но что он должен был означать? Ладно... Твои
походы за штопором в Кош-Агач были одной из самых важных опор нашей
системы. Ничто так не балансирует систему, как бессмысленно повторяющийся
цикл. К сожалению, ты не выдержал.
- Ладно, я не выдержал, - пробурчал я. - А Андрей Михайлович?
- Мы не знаем, что случилось в лаборатории. Возможно, Андрей
Михайлович некорректно сформулировал свой вопрос. Это всегда вызывает
возмущения. Неважно. Сейчас неважно. Сейчас важно _в_е_р_н_у_т_ь_ Андрея
Михайловича, разменять друг на друга две заплутавшихся во времени души.
- Ты думаешь, настоящий Козмин действительно находится где-нибудь
среди чукчей семнадцатого века? - изумился я.
- Не знаю, - Юренев хмуро отвернулся. - Ничего не могу утверждать. Я
не большой поклонник шарад. Всю жизнь я вожусь с шарадами, но предпочел бы
возиться с чем-нибудь более простым. Мы надеемся, Хвощинский. Мы надеемся
на тебя, Хвощинский. Старик на тебя реагирует, это уже что-то. Правда, он
и на меня реагирует, но ты видел, как... Он и на Ию реагирует, но тоже
особенно. Он ей даже имя дал. Туйкытуй - сказочная рыба, красивая рыба...
Нет, нет, что-то стоит за этим...
Провидцы.
Меня раздирали самые противоречивые чувства. Встать и уйти? Но
Козмин... Что, если он впрямь сидит сейчас в вонючей яранге?
Я спросил:
- Выходит, ваша НУС разумна?
- Скорее всесильна, - уклончиво ответил Юренев. - При определенном
подходе НУС может дать все...
- Что значит все?
Юренев лишь усмехнулся. Похоже, он и без того сказал мне больше, чем
мог сказать.
- А отнять? - спросил я. - Отнять она тоже все может?
- Дать, отнять, - нахмурился Юренев. - Какая разница?
- Разница есть.
- Ну, если ты настаиваешь, - Юренев колебался. Ему явно не хотелось
ничего такого говорить, но он все же сказал: - Если ты настаиваешь, то
пожалуй... Да, НУС и отнять все может... Но только у нас, Хвощинский. У
нас, у людей, включенных в систему.
12. "КОГДА НАМ НЕ МЕШАЛИ..."
Гостиницу вдруг наполнили иностранцы.
Обязательные доклады на конференции были уже прочтены - по коридорам
группками слонялись возбужденные люди. Дежурная по этажу не успевала
менять пепельницы. Мне она улыбнулась, как близкому знакомому. "Как дед?"
- спросил я. "Два пальца всего и отхватили, - дежурная засмеялась. - А я
переживала! Юрий Сергеевич помог, повысили деду пенсию."
Всего-то два пальца.
Ахама, хама, хама.
НУС может дать все, помнил я. Но я помнил и то, что у человека,
включенного в систему, НУС может и отнять все.
Как широко это "все" распространяется?
И почему Козмин не хотел, чтобы я знал о том, что включен в систему?
Ахама, хама, хама... Быть в системе... Что-то вроде импринтинга,
запечатления... Перед только что вылупившимся цыпленком протаскивают,
скажем, старую шляпу, ее цыпленок и принимает за мать-курицу...
Но я-то не цыпленок!
"А раньше вы контролировали работу НУС?" - "Да. Когда нам не мешали."
Юренев ясно дал понять, что эксперимент на Алтае им сорвал я.
Возможно.
Я усмехнулся.
Хитрое дело - купить штопор ценою в 0,1 коп. Водитель занят, я тоже
не путаюсь под ногами... А Ия...
"Она все знала!" - эта мысль обожгла меня.
Ия все знала, она в любой момент могла предугадать мое поведение, я
был для нее лишь деталью эксперимента. Крыса в лабиринте, вот кем я был.
Все для той же стабильности.
Алтай.
Жгучее солнце, зной, звон ручьев. Фургоны, поставленные буквой "Т",
где-то неподалеку мальчишеский голос: "Тор! Тор! Мать твою!"
Юренев из фургона злобно:
- Хвощинский, гони его!
Я перехватываю случайного гостя за ручьем. Ему нельзя входить в
расположение отряда. Это совсем мальчишка, на его ногах стоптанные
кирзовые сапоги, на плечах затасканная телогрейка. Лошадь он держит под
уздцы, сторожится: "Тор! Тор! Твою мать!"
- Встретишь медведя, что сделаешь? - любопытствует Ия, пришедшая мне
на помощь.
- Ну, побегу, однако.
- А если медведь не захочет, чтобы ты побежал?
- Ну, все равно побегу.
ИЯ ЗНАЕТ.
Бабилон.
Я выкладывался перед медлительной, как вечность, красавицей-алтайкой.
Давай, скуплю все! Давай, лавку сожгу! Хочешь, в рабы пойду? Давай, все
спишем на стихийное бедствие! Штопор, штопор мне нужен.
Алтайка медлительно улыбалась. Она не может продать штопор. У нее
есть совесть, но нет сдачи.
ИЯ ЗНАЛА.
С неловкостью, мучительной, как зубная боль, я вспоминал свои
вечерние рассуждения о плазмоидах.
Аналоги НЛО. Изолированные вспышечные потоки солнечной плазмы. Некие
экзотические формы материи с замкнутым и скрученным магнитным полем,
способные самостоятельно преодолевать чудовищное расстояние между Землей и
Солнцем.
Романтично.
Костер трещит, в кустах возится удод, полосатый, как матрос, чубатый,
как запорожец.
Вспышечные потоки... Замкнутые поля... А вокруг - ночь, звезды,
зарницы...
Вечность.
В фургонах мерцал синеватый свет - НУС работала.
Шелест костра... Ия рядом... Поднебесная эйфория...
Плазмоид врывается в атмосферу Земли как метеорит. Этакая магнитная
бутыль, пузырь разрежения. Самая прочная ее часть - носовая. Горлышко, так
сказать. Здесь магнитные силовые линии должны быть закручены так, чтобы
обеспечить полное отражение зарядов плазмы. Деформация силовых линий с
"горлышка" и начинается. Сжатие достигает критического уровня, магнитная
бутыль "схлопывается", происходит мгновенная рекомбинация водородной
плазмы. Взрыв, затмевающий свет Солнца. Может, и Тунгусский метеорит?..
Изящно.
Только к нашей работе плазмоиды не имели никакого отношения.
"Когда нам не мешали."
Ночь в звездах, ветерок, настоянный на полыни и чебреце, молчание
ночи...
"Когда нам не мешали."
Я хорошо запомнил последнюю ночь в лагере. Первым услышал ломящихся
сквозь кусты людей Юренев.
- Хвощинский!
Я выскочил из палатки.
Никогда еще посторонние не подходили так близко к лагерю. Мы услышали
их, потом сразу увидели - два низкорослых алтайца в неизменных затасканных
телогрейках. Они вели за собой лошадей, лошади всхрапывали.
- Ну, помогай, - облегченно вздохнул старший алтаец, стягивая с
головы шапку, закрываясь ею от света костра. - Бабе у нас надо рожать.
Помогай. Тухтур-бухтур, дай машину.
Второй, помоложе, для убедительности все время хлопал кнутом по
голенищу сапога.
- Нельзя сюда! Уходите!
Юренев задохнулся.
- Зачем уходить? - старший алтаец ничего не понял. - Зачем уходить?
Роженица у нас.
- Нельзя! Нельзя! Какая, к черту, роженица! - Юренев отталкивал,
оттеснял алтайцев от ручья. - Туда идите! Там дорога. Там ходят машины.
Из палатки выскочила полураздетая Ия.
- Баба, однако, - обрадовались алтайцы. - Ну, роженица у нас. Ну,
совсем родит. Машину дай, повезем бабу в поселок.
- Нельзя сюда! - отталкивал их Юренев.
- Помогай, однако, - рассердился старший алтаец. - Тухтур-бухтур!
Трактора нет, машины нет, как роженицу в больницу везти?
- Нет у нас машины! Ни одной на ходу нет! - Юренев был вне себя.
Я смотрел на Юренева с изумлением. Как нет? Как ни одной на ходу нет?
Что за чепуха? Почему не помочь роженице?
- На тракт ступайте! На тракт!
- Нельзя сюда, - уговаривала алтайцев Ия и тоже оттесняла их от
лагеря. ОНА ЗНАЛА. - Мы не можем помочь. У нас специальные машины.
- А газик? - растерянно подсказал я.
- Заткнись! - Ия быстро, ладонью, закрыла мне рот, а Юренев
выругался. - Уйди отсюда.
Я замер ошеломленно.
Столь же ошеломленные алтайцы медленно отступили. Мы услышали вдалеке
перестук копыт.
Тухтур-бухтур!
Я презрительно сплюнул.
Газик, он, конечно, не для развозки рожениц. Он для покупки штопора!
Это была уже не первая ссора.
Я сплюнул.
Я не хотел смотреть ни на Юренева, ни на Ию.
Звезды.
Ночь.
В ту же ночь я ушел из лагеря.
13. КОЗМИН НАСОН, ПОКРУЧЕННИК
Белка требовательно цокала за окном. Я отмахнулся. Нет у меня ничего.
Тухтур-бухтур. Душно.
Фотографии, выросшие за зиму валенки, кошелек с долларами,
отмороженная в баньке рука... Эффекты второго порядка. Но как они от них
избавляются? Я думал, естественно, об Ие и о Юреневе.
"Не делай этого."
Демон Сократа, вспомнил я, умел лишь одно. Он подсказывал хозяину,
что не надо делать. Я знал: мне следует уехать. Сейчас вот прямо, не
втягиваясь в новую историю, но демон Сократа уже топтался на моем плече.
И Ия.
Туйкытуй - сказочная рыба, красивая рыба.
Демон Сократа топтался на моем плече.
А охотник-чукча Йэкунин, рвущий руками черное сивучье мясо? А
математик Козмин, затерянный в грязной яранге?
Как там сказал чукча Йэкунин? Ну да... "Что, собака настигла
суслика?" Именно так он и спросил, а сам пристально смотрел на Юренева. И
эта неожиданная вспышка: "Не стой! Уходи! Ударю тебя!"
Туйкытуй - сказочная рыба, красивая рыба.
Уехать?
Я всего лишь часть системы, мелкая, незаметная часть. Зачем-то я им
нужен, но ненадолго.
Вязаное платье Ии, наглый швейцар, телефонные звонки, хор женщин...
Как понять все?
Козмин...
Козмин... Вот что меня томило.
Юренев прав: почему чукча? Что-то тут не сходится. Если впрямь генная
память, почему чукча?
А может, в жилах Козмина растворена чукотская кровь?
Екунин... Йэкунин... Близко лежит... Подозрительно близко, к тому же
ничего не доказывает... Как, интересно, он видит мир - камни, нас, тех
ребят в кожаных куртках? Как он справляется со своим двойным зрением?
Большой червь живет, вспомнил я чукотскую сказку. У страны мертвых
живет. Червь красного цвета, полосатый и так велик, что нападает на моржа
даже, на умку даже. Когда голоден, опасен очень. На олешка нападает -
задушит олешка, в кольцах своих сжав. Проглатывает целиком, зубов не
имеет. Наевшись, спит. Где поел, там спит. Так крепко спит, дети мертвецов
разбудить не могут, камни в него бросая.
Как сказал Чалпанов? "Выговор не пойму какой. Тундровый, оленный он
человек, или все же с побережья?"
Что-то там еще было... Когда поднимались с Чалпановым по лестнице в
кабинет... "Он не береговой чукча. И не чаучу, не оленный. Что-то в нем
странное, понять не могу. Вот жалуется: народ у него заплоховал. Жалуется:
ветры сильные, яранги замело, в снегах свету не видно. А то взволнуется:
пора, большой огонь снова зажигать надо! Так и говорит: снова."
Большой огонь? Почему огонь? Сполохи, наверное. На севере говорят:
уотта юканыр убайер, юкагиры огонь зажигают. Действительно большой огонь.
Он так велик, птица над ним летит, вся прокоптится.
Сполохи.
ЦВЕТНАЯ МЫСЛЬ: ЛУННЫЙ СНЕГ - СТЫЛЫЙ, СЛЕЖАВШИЙСЯ, УБИТЫЙ ВЕТРАМИ.
НИЗКАЯ ЛУНА, СМУТА НОЧИ. БОЛЬШОЙ ОГОНЬ СНОВА ЗАЖИГАТЬ НАДО.
"Что, собаки настигли суслика?"
О чем, собственно, я?
Но что-то уж впрямь томилось в мозгу, что-то толкалось в дремлющем
пока сознании. Козмины-Екунины - род древний. Если предки Андрея
Михайловича ходили на север...
Я набрал номер ноль шесть ноль шесть.
- Слушаю вас, - голос женский, вышколенный.
- Юренева, пожалуйста.
- Юрия Сергеевича?
Я возмутился:
- У вас другой есть?
- Извините, - секретаршу Юренева, если это была секретарша, трудно
было смутить. - Что передать Юрию Сергеевичу?
- Что передать? Пусть немедленно позвонит. Хвощинскому.
Я повесил трубку.
Я был уверен, Юренев уже знает о моем звонке. А значит, сейчас же
перезвонит.
И точно.
- Ты зачем Валечку пугаешь? - Юренев даже всхрапнул от удовольствия.
- Гляжу, на ней лица нет. Ты в беседах с моими сотрудниками уважение ко
мне выказывай, иначе не поймут, не поймут тебя.
- Пусть привыкают.
- Ну ладно, - Юренев успокоился. - Что у тебя?
- Книга мне нужна.
- Книга? - изумился Юренев, но чувства юмора не потерял. - Всем
лучшим в себе я обязан книге. Это естественно, - я услышал, как где-то там
Юренев заорал: "Валенька! Сделай все, что потребует Хвощинский! И
незамедлительно!"
- Слушаю вас, Дмитрий Иванович, - Валечка и виду не подала, что
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг