эту тему даже расчеты какие-то делал. Математик, одно слово. В общем, так.
Математик он неплохой, действует, как я понимаю, с самыми искренними
намерениями (что, как вы знаете, самый тяжелый случай), поэтому гнать я
его не стану. И знаете, что самое-то интересное? Он ведь не только этот,
на восемьдесят пять лет, план разработал, он ведь двойное дело сделал. Он
и нормальный план прикинул, и неплохо у него получилось, я сегодня утром
смотрел, вовсе даже неплохой план пробора - на десять процентов местных
вкраплений или на одиннадцать - не важно. И, как положено, всей работы на
семь месяцев. Он просто молодец у нас, этот наш математик.
- Этот зверский план я сделал... Для сравнения сделал! А! Да вы все
равно не поймете, зачем.
(Я потом эти слова его вспоминал. Сначала-то не понял, и мало кто их
понял сначала, да и ни к чему тогда было их понимать, но прошло время - я
вспомнил и разобрался. Он просто такой человек, дю-А. Он не мог не сделать
того, что считал правильным, и не мог не сделать того, что ему приказано.
Потому что такой человек. Потому что просто иначе не мог.)
- И фагов он разработал, - перебил Федер, - не таких, правда, хороших,
как для своего восьмидесятипятилетнего, но тоже ничего. Так что он хоть и
юнец неразумный, но как математик, еще раз повторяю, неплохой.
- Мне ваших комплиментов не надо, все равно не подпишу...
- А я с комплиментами уже закончил, уважаемый наш дю-А. Я как раз уже к
другому делу перехожу.
Федер оторвался наконец от косяка двери, одернул рукава куртки, лицо
стало жестким.
- Я прошу у собрания немного времени для того, чтобы поговорить с вами
о предметах, которые к плану пробора отношения не имеют. Минут пятнадцать,
не больше. А потом перейдем к плану, который посчитал для нас строптивый
наш математик. Суть дела вот в чем. Недавно, дней пять назад, присылают
мне с Земли, из Управления, этакую страшную докладную. Без подписи. Там
про наш пробор много всяких слов, что мы не делом занимаемся, полезным для
всех, а тешим в основном садистские свои наклонности. И по фамилиям, я уж
не буду их перечислять. И четырнадцать раз в этой докладной автор,
пожелавший, как говорится, остаться в неизвестности, употребил слово
"вандализм", один раз даже с большой буквы.
Ребята зашумели. Такого у нас никогда еще не было. Такого и не слышал
даже никто. Многие и не поняли даже, похохатывать начали, шуточки
отпускать.
- Ага! - крикнул дю-А. - Значит, кому-то тоже не нравится!
- Кому-то не нравится, - подтвердил Федер, задумчиво посмотрев на него.
- И я догадываюсь, кому. Для справки - докладную передали с Галлины. И не
с личного интеллектора, а с сетевого, который находится в ведении старшего
математика. И если ты, уважаемый дю-А, начнешь нам сейчас втолковывать то,
что мы все и без тебя знаем: что каждый может послать свою депешу через
Центральную интеллекторскую, а ты все читать не обязан...
- Конечно! - Дю-А выглядел очень встревоженным в тот момент, мы все не
отрывали от него глаз.
- ...то, чтобы уж совсем ясно стало, добавлю: докладная прошла без
регистрации.
- Как это? Никто не может без регистрации, - испугался дю-А.
- Никто, кроме тебя, ты хочешь сказать?
- Ну... да. Но...
- Одним словом, никто, кроме тебя, - уже утвердительно повторил Федер.
- Нет, - сказал дю-А растерянным голосом. - Нет, что вы! Я совсем
ничего не знал о докладной. Я...
Тут все зашумели. Никто не поверил ему, конечно, да и как поверить, все
против него складывалось, и только, может быть, я один чувствовал, что
здесь что-то, не так. Я... не знаю, как объяснить... я, наверное, из-за
того, что внешность у нас похожая, очень понимал его, мне казалось, что
насквозь понимал, и знал я, не думал, а именно знал, что если бы даже дю-А
и написал такую докладную, он обязательно бы признался, он бы даже
хвастался, что написал докладную. И он бы обязательно ее подписал. Не могу
сказать, что испытывал к нему что-то вроде родственных чувств, наоборот
даже - в нем соединялось все, что я не любил с детства: заносчивость,
занудство, он всех ставил ниже себя, малоприятный был из него начальник. А
главное - это то, что хоть и не был он настоящим антикуистом (те просто
бандиты какие-то с красивыми лозунгами), замашки их и взгляды очень хорошо
усвоил, и куаферов со всем, что к ним относится, считал падалью и не особо
это скрывал. Чего не могли простить ему ни я, ни кто другой из наших
ребят.
Но на собрании со мной случилась интересная вещь; я как бы перешел на
его сторону. Может, потому, что на него нападали и не так, чтобы совсем
честно. Вот это мне больше всего и не понравилось. Я помалкивал, потому
что не знал еще, как себя вести надлежит в таких случаях настоящему
куаферу, - тогда эти вещи для меня очень важными были. Растерянный, как и
дю-А, я только молча следил за перепалкой. Я, как бы это сказать... болел
за дю-А.
А перепалка между тем разгоралась. Ревел Лимиччи, поддакивали другие -
да и то сказать: докладная на парикмахерскую команду. Подлость, по нашим
меркам, неслыханная. Но при всей искренности (а я никогда не сомневался в
искренности ребят - Беппию, конечно, не считаю, тот подонок) они
подыгрывали Федеру, как свора подыгрывает вожаку, когда они бегут на тебя,
а ты никак не можешь взять нужный прицел, а Федер - тот совершенно
откровенно издевался над математиком. Он издевался над ним потому, что
стоял перед выбором: или заставить его подписать семимесячный план
пробора, или уничтожить - физически или морально, это не важно. Федер
только хорохорился, что ему не нужна подпись дю-А - еще как нужна! Он
хотел раздавить упрямого математика, размазать его, как жидкую кашу по
тарелке, и для него эта докладная была отличным козырем: как кто-то по
другому поводу сказал, что, если бы ее не было, ее стоило бы придумать.
Дю-А скоро пришел в себя. Состроив свою любимую суконную физиономию (и
впервые она пришлась к случаю), он холодно, коротко отвечал на обвинения.
Ребята, их можно понять, чем дальше, тем больше наливались против него
злобой. Вспомнили все, до деталей, и это тоже мне не понравилось, тут
что-то не куаферское, мелочное - уж ругать, так по конкретному делу! - и
все ему выложили, и все, чего не было, но могло в принципе быть, тоже
вспомнили, а потом Федер их немножечко притушил, заговорил он спокойно, с
усмешкой своей обычной, собрал в кучу, что про дю-А говорилось, и
подытожил:
- Одним словом, так. Ребята объявляют тебе, Симон дю-А, свое недоверие
как математику и как члену группы доколонизационной обработки. В полном
согласии, между прочим, с твоим любимым Положением.
- Если бы вы удосужились его внимательно просмотреть, то поняли бы, что
не так-то просто недоверие выразить, - огрызнулся дю-А. - Там совсем
другая процедура.
- И с процедурами, как ты понимаешь, мы тоже уладим. Ты представляешь,
что это будет значить для твоего будущего?
- Насчет моего будущего вы уж, пожалуйста, не заботьтесь. Я...
- Ну почему же? - ласково протянул Федер. - Все-таки не такие уж мы
вандалы. Да и математик ты неплохой. Одним словом, так. Ты делаешь то, что
от тебя требуется как от старшего математика пробора, а не какого-то там
борца с вандализмом, а мы на первый раз, учитывая и принимая во
внимание...
Вот к чему он все вел. Ему нужен был математик. Послушный математик.
Строптивый был очень вреден, строптивый мог принести много бед - у Федера,
мы все это знали, хотя и не влезали в детали, очень сложная жизнь. И как
только я это понял, мне сразу же стало ясно, кто написал докладную. И в ту
же минуту та же мысль посетила дю-А - вот совпадение-то!
Он поднял на Федера загоревшиеся глаза.
- А ведь оформить проход документа через интеллекторную без регистрации
может еще один человек, - почти крикнул он. - Командир пробора! Я ведь
видел, даже инструкции есть специальные. И выгоднее такая докладная была
тебе, а не мне. Что ж я, дурачок, по такому адресу докладные писать? Чтобы
они назад вернулись к тебе?
- Вон как, - сказал Федер, а больше ничего не сказал. Он растерялся от
неожиданности: в грязных делах его никогда никто из куаферов еще не
обвинял.
Мы повернулись к Федеру. Думаю, что многие в тот момент поверили
математику. Поверили, но сказали себе - все правильно, так и надо. Они
себе это сказали и стали ждать, что же предпримет их командир. А командир
молча буравил дю-А глазами и в ярости кусал губы.
- Интересно, - наконец проговорил он. - И зачем же мне это
понадобилось, как ты думаешь, уважаемый дю-А?
- Элементарно! Чтобы держать меня в узде. Потому что вы только
храбритесь передо мной, а сами-то, без моего согласия, не посмеете план
пробора утверждать. Вы просто хотели скрутить меня по-подлому. Мол, чуть
высунешься, сразу дадим ход выражению недоверия, а то и под какой-нибудь
куаферский суд чести подставите, я ведь уверен - в вашей идиотской "Этике
вольностей" и такое найдется. Я уже что-то такое читал в старых стеклах.
- Все это очень остроумно, уважаемый дю-А, - сказал Федер, вежливо
подождав секунд пять после того, как математик замолчал. - Все это звучит
в высшей степени разумно и правдоподобно. И ведь правда, ребята, мы все со
стороны совсем не ангелами выглядим, если такие вот обвинения могут нам
предъявлять. Подлецами, подлецами он нас обзывает, вандалами. Мы для
него...
- Я не их, я вас только...
- Помолчи, уважаемый математик, будь так любезен. Я вовсе не боюсь
твоего несогласия. Мне согласие и не нужно совсем. Мне помощь твоя нужна,
а не согласие, а если ты против, то что ж... как-нибудь обойдемся.
- Я все равно не подпишу, хоть на ваш суд...
- Ну хватит, хватит! Времени совсем нет. Против так против. Все! -
Федер поднял голову, осмотрелся и улыбнулся прежней улыбкой. - Так. Прошу
всех достать меморандо и вызвать приказ тридцать ноль семь от сегодняшнего
числа.
Куаферы зашевелились. Почему-то на каждом таком собрании обязательно
найдется с десяток человек, которые меморандо с собой не взяли, хотя и
знали прекрасно, что он обязательно понадобится. Они в этот момент
начинают суетиться, заглядывать в мемо соседей, и обязательно им нужна
совсем не та страница, которую соседи смотрят, - поднимается шум, кое-где
возникают споры. Это, наверное, математический какой-нибудь закон, что
некоторые меморандо с собой не берут.
Федер продолжал:
- Приказом этим - правда, вот без одной подписи, ну да ничего, мы это
уладим...
- Я-не-под-пи-шу! - громко и нервно отчеканил дю-А, вглядываясь в
экранчик щегольского своего меморандо. - Не имеет силы! Не имеет без моей
подписи!
- Мы это уладим, - повторил тем же тоном Федер. - Как видите,
принимается план, разработанный уважаемым нашим дю-А, и неплохо
разработанный - пробор типа Ацтека с каким-то там индексом, ну вы там
увидите. Тот самый тип, о котором вы все, и наш добрый Лимиччи в том числе
(Лимиччи гыгыкнул), прекрасно осведомлены. Если вы приглядитесь к пунктам
пять и шестнадцать приказа, то увидите, что дорогим нашим куаферам и еще
более дорогим микробщикам придется на этом проборе туго, особенно в период
первой фаговой атаки. Но...
- Вы меня не знаете. Вы зря... Я такой шум подниму! - перебил его снова
дю-А, но Федер словно не слышал.
- Эй! - самым скандальным тоном взвизгнул вдруг Гджигу. - Это как же
так получается?! Вы только посмотрите, сколько вы мне распылителей
придаете! Вы что, смеетесь, что ли? Да какой может быть пробор с такой
машинерией?
И он встал, подбоченясь, и нацелил острый свой нос на Федера, и пронзил
командира едким нахальным взглядом - Гджигу никогда не упускал возможности
поругаться, за что и заслужил репутацию отличного специалиста. Впрочем,
специалист он и вправду был неплохой. Но тут окончательно взорвался дю-А.
Он не мог вынести, что на него не обращают внимания. Просто не обращают, и
все.
- Подождите! - воскликнул он (хоть я и не люблю этого слова -
"воскликнул"). - Подождите! Послушайте! Ну как же вы не можете понять... -
И он с жаром стал выкрикивать, наверное, уже намертво затверженный текст
по поводу нашего вандализма, но так, словно в первый раз к нам с такими
словами обращался. Говорил он вдохновенно, куда только суконная маска его
подевалась, он жестикулировал, делал эффектные паузы, играл голосом, как
заправский актер, и мы в первый, может быть, раз слушали его с интересом.
- Вот эти цветы, - он указал пальцем на темное окно, - цветут сегодня в
последний раз. Больше их никто не увидит. Это животное, - палец на ящике с
химерой, уроженкой Парижа-100, - прекрасно приспособленное к условиям
жизни здесь, потому что здесь его родина, замрет скорее всего навсегда
где-нибудь на десятой полке Центрального вивария, который все зовут проще
- зоокладбищем; эти запахи (я, кажется, говорил уже, что на Галлине сильно
воняло) уже никто и никогда обонять не будет. Все, все, целый мир исчезнет
на восемьдесят восемь процентов ради того, чтобы кто-то, пришедший
издалека, чужой всему здесь живущему, смог переделать свою пятикомнатную
квартиру на шестикомнатную (интересно нам стало, где это он видел
пятикомнатные квартиры). Им даже название никто не дает, прежде чем
уничтожить. Вид-пять, вид-шесть!..
И чем дальше, тем громче, тем с большим пафосом, с большей даже
истерикой. Дю-А похож на меня, и поэтому после того собрания я никогда не
произношу вдохновенных речей - мне в таких случаях вспоминается, какой
противной тогда была его физиономия.
Рядом с ним мерзким карликом сидел на полу Каспар и сосредоточенно
возился с какой-то квадратной штукой, похожей на портшоколад. Потом он
положил ее на пол рядом с собой и выжидательно уставился на математика,
завороженного собственной речью.
А с математиком началось что-то неладное. Сначала он осип. Он мимоходом
нахмурился, кашлянул и заговорил снова. Потом, в самом, можно сказать,
патетическом месте, голос его стал быстро и как-то странно тоньшать - дю-А
покраснел. Ребята очень заинтересовались. На словах "непростительный,
ничем не оправданный вандализм", когда голос у дю-А стал тонким как
спичка, мультипликационным каким-то, он с недоумением и мукой замолк.
Первым захохотал Лимиччи, хихикнул Каспар, а затем грохнули все: уж
очень у него был уморительный вид, у этого нашего зануды дю-А.
Мы быстро разобрались, в чем дело, отчего так странно осип дю-А. Со
мной тоже такую штуку устраивали, да и не только со мной - на проборах
любят шутить. Гелий! Та коробочка, которую положил рядом с собой Каспар,
была обыкновенным контейнером с твердым гелием, а гелий, если попадает в
горло, очень смешно изменяет голос. Это называется "запеть соловьем".
Подсунешь кому такой контейнер - смеху не оберешься.
И тогда я поднялся с места. Я не мог не подняться с места, мне бы
раньше подняться, потому что, как бы я ни относился к математику, а я
сложно к нему относился, он был под моей защитой, и я все время про это
помнил. И неловко себя чувствовал, потому что никак не мог решить, пришла
моя очередь вмешаться или не пришла. Дурацкое положение. Мне очень
хотелось, чтобы не пришла. Но теперь над ним издевались явно, и особенно
Каспар, которого я не любил и которого никто не любил, а вот теперь он
радовался своей шутке, и все остальные радовались тоже. Краем глаза увидел
я в тот момент, что Федер не смеется, что он серьезен. И Кхолле Кхокк не
смеялся, и еще кое-кто, потому что ругань руганью...
Но вмешаться я не успел. Дю-А увидел контейнер; перевел взгляд на
Каспара, потом обратно и в мгновение ока остервенел. Он рывком наклонился,
поднял с полу этот красивый увесистый баллончик, искривив рот,
огляделся... И может, обошлось бы все, потому что дю-А как никто умел себя
контролировать, но в этот момент сквозь общий, уже стихающий хохот
раздался скрипучий голос Гджигу:
- Так что, командир, дашь ты мне дополнительные распылители или опять
ругаться будем? Ведь я не отстану!
- Не дам я тебе, не дам, - немедленно отозвался Федер, словно и не было
никакой вдохновенной речи. - И в прошлом проборе не дал, и сейчас не дам.
Не нужно тебе.
- Ты подлец! - завизжал вдруг дю-А так, что уши мне заложило. - Ты
нарочно! Я... Ах ты, подлец! - И, размахнувшись, швырнул вдруг контейнер в
Федера. Швырнул и в тот же момент страшно перепугался, это заметили все.
Контейнер стукнулся в дверь, упал на пол и зашипел. Хохот, шум - все как
ножом обрезало, установилась полная тишина. Я сел на место, потому что,
как ни нуждался в моей помощи математик, ему уже ничем нельзя было помочь
- вступали в силу неписаные законы нашего так не любимого им кодекса.
Федер приоткрыл дверь, ногой отбросил в проем контейнер, осторожно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг