лазить?
- В сущности, - сказал мальчик, - ничего бы не изменилось.
- Ты откуда такой борзой? - с недобрым интересом спросил Валерка. -
Да ты знаешь, что у меня сын такой же?
Валерка чуть преувеличивал - его сын, Марат, был с тремя ногами и
недоразвитый - третья нога была от радиации, а недоразвитость - от
отцовского пьянства. И еще он был младше.
- Да у вас, может, и спичек нет? - спросил мальчик. - А я говорю тут
с вами.
- Были бы - не дал, - ответил Валерка.
- Ну и успехов в труде, - сказал мальчик, повернулся и побрел к
помойке. Оттуда ему махали.
- Я тебя сейчас догоню, - заорал Валерка, забыв даже на секунду о
своей бутылке, - и объясню, какие слова можно говорить, а какие - нет...
Наглый какой, труд твоей матери...
- Да плюнь, - сказал Иван, - что, сам, что ли, таким не был? Давай
поговорим лучше... Со мной, знаешь, что-то странное творится. Как будто с
ума схожу. Вроде все про себя помню, но так, словно не про себя, а про
кого-то другого... Понимаешь?
- А чего тут не понять? - спросил Валерка. - Ты сколько уже не пьешь?
- Две недели, - ответил Иван. - Сегодня как раз.
- Так чего ж ты хочешь. Это у тебя черная горячка начинается.
- Нет, - сказал Иван, - не может такого быть. Мне главврач сказал,
что она раньше чем через полгода не бывает.
- Ты их слушай больше. Может, они думают, что ты через неделю
первомай отметишь, и утешают - чтоб не мучился зря.
- Все равно, - сказал Иван, - не в этом дело. Я, представляешь,
детства не помню. То есть помню, конечно, - могу в анкете написать, где
родился, кто родители, какую школу кончил, но это все как-то не
по-настоящему, что ли... Понимаешь, для себя ничего вспомнить не могу -
для души. Закрываю глаза - и чернота одна, или груша желтая, если лампочка
отпечатается...
По двору торопливо пробежали дети с помойки и скрылись за углом.
Последним бежал мальчик, искавший спички.
- Ну ты загнул, брат, - сказал Валерка. (Пока Иван говорил, он добил
третью бутылку.) - Да кто ж его помнит, детство-то? Я тоже только слова
одни помню. Так что можешь считать, с тобой все в порядке. Вот когда
картинки всякие вспоминать начнешь - это и будет черная горячка. И потом,
какого мира его помнить-то, детство? Чего в нем хорошего? Как раз и...
В углу двора, среди металлолома, багрово сверкнуло и оглушительно
грохнуло - словно по ушам хлопнули чьи-то огромные ладоши. Вверху
провизжали осколки, и кусок желтой жести вонзился в борт песочницы в
нескольких сантиметрах от ноги Ивана.
- Вот оно, детство твое, - придя в себя от неожиданности, сказал
Валерка. - Пошли. Я тут больше пить не смогу - какую вонь подняли...
Иван встал и пошел за Валеркой. Все-таки ему не удалось выразить
того, что он хотел сказать, - все, что он произносил вслух, оказывалось
путаным и полоумным, и Валерка был совершенно прав в своем раздражении.
"Выпить бы", - почесал Иван в затылке. Что-то подсказывало ему: стоит
выпить, даже совсем немного, бутылки две сухого - и все пройдет. "А что
пройдет?" - подумал Иван. Действительно, непонятно было, что должно
пройти. У Ивана, скорей, было чувство, что что-то уже прошло, и теперь
именно этого, прошедшего, и не хватает. "Ладно. А что прошло?" Это было
совсем неясно, и, как Иван ни старался, единственное, что он мог сказать
себе, - что прошло то состояние, в котором этих вопросов не возникало.
Самое главное, что он даже не помнил, существовало ли в его памяти до
несчастного случая какое-нибудь другое, отличное от нынешнего,
воспоминание о прошлом - или и тогда все ограничивалось бесцветными
анкетными формулами.
Вышли на Спинномозговую. Валерка оглядел багровые кирпичные стены и
развешанные к празднику красные шестерни на фасадах.
- Ну, куда теперь? - спросил он.
Иван пожал плечами. Ему было все равно.
- А пошли к совкому, - сказал Валерка. - Прямо на площади и выпьем.
Может, там кто из наших будет...
До площади Санделя, где находился совком, идти надо было вниз по
Спинномозговой. Иван задумался, а от задумчивости незаметно перешел к
тихому внутреннему оцепенению, так что на площади оказался как-то
незаметно для себя. На фасаде серого параллелепипеда совкома уже были
вывешены три профиля - Санделя, Мундинделя и Бабаясина, а напротив, над
приземистой совкомовской баней, развернута кумачовая лента со словами: "Да
здравствует дело Мундинделя и Бабаясина!" Еще видно было несколько черных
телег с мигалками, и помахивали хвостами пасущиеся на газоне совкомовские
мерины Истмат и Диамат.
- Слышь, Валер, - сказал Иван, - а почему тут Мундиндель с волосами?
Он же лысый был. И про дело Санделя ничего не пишут - что оно, хуже, что
ли? Раньше же вроде писали.
- Откуда я знаю? - отозвался Валерка. - Ты еще спроси, почему трава
зеленая.
Выстланное рубчатыми бетонными плитами, протяженное пустое
пространство перед совкомом больше всего напоминало бы военный аэродром,
если бы не огромный памятник прямо напротив здания - трехметровый усатый
Бабаясин, занесший над головой легендарную саблю, и худенькие крохотные
Сандель и Мундиндель, словно подпирающие его с двух сторон и почти
прекрасные в своем романтическом порыве. Со стороны памятника светило
солнце, и своим контуром он напоминал воткнутые кем-то в бетон огромные
толстые вилы. В тени памятника на вынесенных из совкома белых табуретах
сидели несколько человек; перед ними, прямо на бетоне, была расстелена
газета, на которой зелено блестели бутылки и краснели помидоры.
- Пошли к этим, что ли, - сказал Валерка.
По гноящимся воспаленным глазам в сидящих у памятника легко было
узнать рабочих с "Трикотажницы", пригородной фабрики химического оружия.
Двое из них кивнули Валерке - весь город знал его как
виртуоза-матершинника (даже кличка у него была - "Валерка-диалектик"), а
ребята с "Трикотажницы" очень гордились своими традициями краснословия.
- Пить кто будет, мужики? - спросил Валерка.
- Не, - после некоторой паузы ответил один из химиков, - мы секретаря
ждем. Уже тяпнули, хватит пока.
- А... Ну и день, прямо не верится - даже на маяву не пьют...
Валерка сел на бетон и оперся спиной о низкую ограду памятника. По
поверхности серой плиты покатилось полиэтиленовое колесико пробки. Иван
сел рядом, так же подоткнув под зад край ватника, и зажмурил глаза. На
душе у него по-прежнему было беспричинно грустно - зато и спокойно, и даже
мелькнуло на секунду в какой-то словно бы щели воспоминание - странного
вида красная кепка, и еще пластмассовая поверхность стола, на которой...
- Валерка! - тихо позвал кто-то из химиков. - Валерка!
- Чего? - перестав булькать, спросил Валерка.
- Как там у вас, на Самоварно-Матрешечном? Выполнит план ваш
коллектив?
Иван чуть вздрогнул. Это был откровенный вызов и оскорбление. Но,
сообразив, что химики вовсе не собираются затевать разборку, а просто
хотят посостязаться с мастером языка, которому не обидно и проиграть, он
успокоился. Валерка тоже понял, в чем дело, - давно привык.
- Выполняем помаленьку, - лениво ответил он. - А у вас как трудовая
вахта? Какие новые почины к майским праздникам?
- Думаем пока, - ответил химик. - Хотим у вас в трудовом коллективе
побывать, с передовиками посоветоваться. Главное ведь - мирное небо над
головой, верно?
- Верно, - ответил Валерка. - Приходите, посоветуйтесь. Хотя ведь у
вас и своих ветеранов немало, вон доска почета-то какая - в пять
Стахановых твоего обмена опытом в отдельно взятой стране...
Кто-то тихо крякнул.
- Точно, есть у нас ветераны, - не сдавался химик, - да ведь у вас
традиция соревнования глубже укоренилась, вон вымпелов-то сколько
насобирали, ударники майские, в Рот-Фронт вам слабое звено и надстройку в
базис!
"Хорошо, - отметил Иван, - а то уж больно он от нервов по-газетному
начал..."
- Лучше бы о материальных стимулах думали, пять признаков твоей
матери, чем чужие вымпела считать, в горн вам десять галстуков и
количеством в качество, - дробной скороговоркой ответил Валерка, - тогда и
хвалились бы встречным планом, чтоб вам каждому по труду через совет
дружины и гипсового Павлика!
Иван вдруг подумал, что сегодняшняя беседа с мальчиком у качелей все
же как-то повлияла на Валерку, хоть он ни словом не обмолвился об этом, -
что-то горькое прорывалось в его речи.
Химик несколько секунд молчал, собираясь с мыслями, а потом уже
как-то примирительно сказал:
- Хоть бы ты заткнулся, мать твою в город-сад под телегу.
- Ну так и отмирись от меня на три мая через Людвига Фейербаха и
Клару Цеткин, - равнодушно ответил Валерка. Победа, как чувствовал Иван,
не принесла ему особой радости. Это был не его уровень.
- Дай выпить, а? - пробормотал смущенный химик. Иван открыл глаза и
увидел, как тот принимает протянутую Валеркой бутылку. Химик оказался
совсем молодым парнем, но, судя по цвету лица и фиолетовым нарывам на шее,
поработал уже и с "Черемухой", и с "Колхозным ландышем", а может, и с
"Ветерком". Все молчали - Иван хотел было что-то сказать для сердечности,
но передумал и уставился на черный кончик тени от сабли Бабаясина,
незаметно для глаза ползущий по бетону.
- А ты ничего маюги травишь, - сказал через некоторое время Валерка,
- только расслабляться нужно. И не испытывать ненависти.
Парень просиял от удовольствия.
- А вы чего тут маетесь? - спросил кто-то из химиков. - Ждете
кого-то?
- Так, - ответил Иван, - нить жизни ищем.
- Ну и чего, нашли? - раздался сзади звучный голос.
Иван обернулся и увидел секретаря совкома Копченова, зашедшего,
видно, со стороны памятника, чтобы послушать живой разговор в массах.
Копченова Иван видел пару раз на заводе - это был небольшой плотный
человек, совершенно неопределенного вида, носивший обычно дешевый синий
костюм с большими лацканами, желтую рубашку и фиолетовый галстук. Раньше
он работал в каком-то банке, где украл не то двадцать, не то тридцать
тысяч рублей, за что его частенько поругивали в печати.
- Послушал я вас, ребята, - сказал Копченов, потирая руки, - и
подумал - ну до чего ж у нас народ талантливый... Как это ты, Валерий,
диалектику с повседневной жизнью увязал - ну, хоть сейчас в газету. Будем
тебя в следующем году в народные соловьи выдвигать... А вы, ребята, чего?
- Записались, - ответил кто-то из химиков.
- Выслушаю, - сказал Копченов, - выслушаю. Ты, Иван, тоже не уходи -
кое-что тебе вручить должен. Пошли...
Первое, что бросалось в глаза внутри совкома, - это огромное
количество детей. Они были всюду: ползали по широкой мраморной лестнице,
покрытой красной ковровой дорожкой, висели на бархатных шторах, паясничали
перед широким, в полстены, зеркалом, жгли в дальнем углу холла что-то
вонючее, убивали под лестницей кошку - и непереносимо, отвратительно
галдели. Пока поднимались по лестнице, Ивану два раза пришлось переступать
через синюшных, стянутых пеленками младенцев, которые передвигались,
извиваясь всем телом, как черви. Пахло внутри совкома мочой и гречневой
кашей.
- Вот так, - обернувшись, сказал Копченов. - Отдали детям. Дети -
наиважнейший участок, а бывает порой и самым узким.
Поднялись на пятый этаж. В коридорном тупике в глубоких креслах
неподвижно сидели пять-шесть ребят в круглых авиационных шлемах с
прозрачными запотевшими забралами.
- Это кто? - полюбопытствовал Валерка.
- Эти-то? Юные космонавты. Подсекция Дворца пионеров. У нас тут
теперь Дворец пионеров, а внизу - еще детский сад и ясли.
- А зачем они в шлемах?
- Чтоб ацетон дольше не испарялся. За каждую бутылку деремся.
Наконец дошли до кабинета Копченова. Кабинет оказался совсем
маленьким и скудно обставленным. Почти весь его объем занимал длинный стол
для заседаний, из-под которого Копченов за ухо вытащил и пинком выпроводил
в коридор маленького слюнявого олигофрена. Иван заметил, что штора на окне
как-то подозрительно шевелится - видно, за ней тоже прятались дети, - но
решил не вмешиваться.
- Садитесь, - сказал Копченов и показал на стол. Иван с Валеркой сели
под портретом матери Санделя, пронзительно глядящей в комнату из-под
белого чепца, а остальные присели к столу.
- Вот, значит, - сказал химик, который пытался состязаться с
Валеркой, - хотим, значит, на хозрасчет переходить. И на самоокупаемость.
Коллектив прислал.
- Хозрасчет, - сказал Копченов, - дело хорошее. Вы как, по какой
модели собираетесь?
- А май его знает, - ответил, подумав, химик. - Ты и расскажи. Мы,
думаешь, понимаем? Вот допустим, сколько фосгена к хлорциану добавлять
надо, чтоб "Колхозный ландыш" получился, это я знаю, а про модели эти -
откуда? Вся жизнь в цеху прошла.
- Верно, - сказал Копченов. - Ох, верно. И правильно сделали, ребята,
что сюда пришли. Куда ж вам, как не сюда...
Он встал из-за стола и заходил взад-вперед по узкому проходу вдоль
стола, одной рукой держа себя сзади под пиджаком за брючный ремень, а
другой - с оттопыренным большим пальцем - тыкая вперед, словно для
незримого рукопожатия, сильно наклоняя при этом туловище вперед. Иван
вспомнил виденную когда-то дээспэшную брошюру, называвшуюся "Партай-чи",
где был описан целый комплекс движений, благодаря которым человек даже
самых острых умственных способностей мог настроить себя на безошибочное
проведение линии партии. Упражнение, которое выполнял Копченов, было
оттуда.
- Да... - сказал он, вдруг остановившись.
Иван поглядел на него и поразился - глаза Копченова изменились и из
прежних хитро прищуренных щелочек превратились в два оловянных кружка.
Теперь он как-то по-другому дышал, и его голос стал на октаву ниже.
- Чего сказать-то вам, - медленно произнес он и вдруг с каким-то
горьким пониманием затряс головой. - Вижу! Все ведь вижу, что думаете,
газет почитавши! Верно, долго нам врали. Долго. Но только прошло это
время. Все теперь знаем - и как шашель порошная нам супорос закунявила, и
как лубяная сутемень нам уд кондыбила. Почему знаем? Да потому что правду
нам сказали. Теперь так спрошу - должны мы о детях и внуках думать? Вот
ты, Валерий, соловей наш, скажи.
- Вроде должны, - сказал Валерка. - Конечно.
- Понятно. Так вот прикинь: они подрастут, дети наши, а к тому
времени и новая правда поспеет. Так как мы, хотим, чтобы им эту новую
правду сказали, как нам нынче?
- Хотим, чего спрашивать-то, - зашумели за столом. - Ты дело говори!
- А дело самое простое. Руководство-то сейчас приглядывается: как
народ работает? Будем плохо работать, так кто ж нам правду скажет? Да уж и
из благодарности простой надо бы. А не икру чужую считать и дачи. Вот это
и есть настоящий хозрасчет.
Копченов о чем-то на секунду задумался и подобрел лицом.
- А вообще, - сказал он, - если сказать, черт возьми, по-человечески
- до чего же хочется жить!
Видно, он нажал какую-то кнопку - тотчас после его слов в кабинет
ввалилась толпа пионеров и плотно-плотно обступила Валерку, Ивана и
химиков. Пионеры были в отглаженных белых рубашках с галстуками и пахли
леденцами и крахмалом, отчего у Ивана в прокуренной груди поднялась и
опала волна ностальгии по собственному детству, а точнее даже - по
выветрившейся памяти.
- В музей их, - сказал Копченов.
- Пошли, - скомандовал один из пионеров, и красногалстучный поток в
две секунды смыл и Ивана с Валеркой, и химиков с пола копченовского
кабинета.
Дальнейшее Иван помнил весьма смутно. От музея славы у него остались
только обрывки воспоминаний - сначала их всех подвели к совсем маленькой
стеклянной витрине, за которой хранились первые документы народной власти
в Уран-Баторе (тогда называвшемся как-то по-другому) - "Декрет о земле",
"Декрет о небе" и исторический "Приказ N_1":
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг