А вреднее прочих зеленые были, с бластерами, из "Эпсилона Буридана".
Лезут, подлецы, из всех тарелок, пищат возмущенно не по-нашему - однако же
понятно для русского человека! - и требуют дописать к ним незамедлительно
часть вторую, "Буриданов мосол", их способы размножения, в отличие от
первой, не порочащую, а в случае отказа грозятся конфликт учинить, со
стрельбой и порчей мебели. Хотя и сами бы рады по-хорошему, да не могут -
так они, альдебараны ушастые, устроены.
Пробовал Манюнчиков к реализму обратиться, стихи писал, про подвалы и
овалы, втайне надеясь на появление в доме замены жены ушедшей - но тщетно.
То ли рифмы подводили, то ли реализм проклятый нежизнеспособен оказался,
но как была вокруг Павла Лаврентьевича, по образному выражению иностранца
Фишмана, "ист дас дер пролочь своклятая", так и осталась.
И до того дело дошло, что в рецензии последней, среди прочих
оскорбительных выпадов, и такой обнаружился: "...и к тому же непонятно,
почему убитый в последней главе вампир женится в послесловии на не
упоминавшейся ранее принцессе?!"
С тяжелым предчувствием перелистал Манюнчиков исчерканную рукопись -
и обнаружил эпилог новоявленный, корявым почерком Петровича дописанный, о
принцессе через "ы" и с одним "с", зато с голубыми глазами.
Затрясся вурдалак проклятый, посинел в ответ на возмущение авторское
справедливое, но пера не бросил, заявив о видении своем неординарном, и в
пример Говарда с Гоголем привел, мол, не чета всяким...
А там, глядишь, и Властелин Черного Круга бьет стомордонту пятую,
тридцать седьмую и девяносто первую морды за аббревиатуру ВЧК, ему не
глянувшуюся, Лючия метафору на зубок коренной пробует, а шпана ее
Героиныча оседлала и вписывает цельный эпизод похождений Василиска
Прекрасного в любимую Манюнчикову повесть для детей "Конец Добрыни
Никитича". А дурень многоголовый бензином подфыркивает, недоросткам вторя:
"Тили-тили, трали-вали, сам сиди в своем подвале, тили-тили-тесто, там
тебе и место!"
И конца края не предвиделось злоключениям Павла Лаврентьевича, потому
как бросить писать он уже не мог, засосала стихия, да и на ранее
прописанных оно все равно бы не повлияло - как вдруг... Ох уж это "вдруг"!
Сколько раз швырял Манюнчиков его спасательный круг гибнущим героям, а тут
и самому вцепиться довелось. После никак не мог вспомнить - то ли сначала
пришел типовой договор на забытую новеллу "Волка ноги кормят" (с просьбой
уточнить, чьи именно ноги), а уж после пропажа Фишмана обнаружилась, то ли
сначала вовкулак смылся, а договор только вечером принесли...
Так или иначе, но повернулась к Павлу Лаврентьевичу фортуна местом
надлежащим, и с каждой новой подписью под очередным договором пустела
квартира малогабаритная.
Ушла, выписалась верная Лючия, стихли дразнилки детишек зубастых,
хвосты чертячьи не мельтешат под столом, улетел змей неведомо куда, и
космический разбойник Трофим улетел, и сенбернар Шарик скулит под дверью,
не чуя привычных запахов серы, мяса и дешевого портвейна...
И плесневеет колбаса, которой добрый Фишман подкармливал местных
хиппи, воя с ними на луну и защищая тихих лохматиков от хулиганья и
милиции...
Последним ушел Петрович, покаявшийся перед уходом и удостоверение
новенькое показавший, где синим по белому написано было: "Вампырь Е.П.,
генеральный директор издательской компании "Интеркол". Добился-таки своего
Петрович, добился, хотя и осунулся, похудел, побледнел - много кровушки
попили из него исполкомы, типографии, заводы бумажные, да и мало ли их, до
нашего брата охочих!..
Как же много места жилого оказалось у Павла Лаврентьевича, и деньжата
завелись, и автографы давать приходилось, а счастья не было. Пробовал
Манюнчиков к реализму обратиться, стихи писал, но заклинило его... "В
сыром прокуренном подвале, на строгом девичьем овале..."
И все. Не пошла лирика, отказал реализм, утихло в квартире. Хорошо
стало, свободно, тихо. Как в могиле.
"Манят, засасывая в омут,
Зовя к счастливому концу..."
И тут решился Павел Лаврентьевич, и ручку покрепче ухватил.
"Зовя к счастливому концу -
И кровь текла по боковому,
Еще молочному резцу!"
Дописал, адрес редакционный на конверте вывел и на почту бросился с
улыбкой радостной на просиявшем лице. Авось, не примут...
СТРАШНЫЕ СНЫ ПАВЛА ЛАВРЕНТЬЕВИЧА
"Однажды философу Чжуанцзы приснилось,
что он - бабочка.
Проснувшись, философ долго не мог
сообразить, кто он: философ, которому
приснилось, что он - бабочка, или бабочка,
которой приснилось, что она - философ."
1
...И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто стоит он один на вершине Кавказа, и не то чтобы стоит, а
прямо-таки висит, цепями к скале прикованный; и не то чтобы один, а в
компании с каким-то крупным пернатым, обладателем хитрой морды и клюва
ланцетообразного.
Посидел орел этот, посидел, под мышкой почесался, нахохлился и
говорит:
- Здравствуйте, дорогой Павел Лаврентьевич! Как дела, как здоровье?
- Здравствуйте, - отвечает висящий Манюнчиков с присущей ему
вежливостью, - дела, в общем, ничего, здоровье тоже, печень вот что-то
пошаливать стала, надо бы сходить, провериться...
- Так чего ж далеко ходить? - удивляется стервятник. - Прямо сейчас и
проверим!..
И клюв свой поганый нестерильный между ребер и засовывает.
Хотел было Манюнчиков послать хирурга самозваного к его орлиной
матери, да глянул поверх крыла на пейзаж - и видит, что идет внизу по
горному серпантину здоровенный мужик, в шкуру львиную завернутый, и тащит
мужик на плече дубину, лук и еще разные предметы, неведомые
энциклопедическому разуму Павла Лаврентьевича.
Увидел путник, как подлец-орел безвинного человека тиранит, сорвал
лук тугой, прицелился тщательно и тетиву спустил.
Запела стрела, взвилась в воздух, и все было бы хорошо, если б не
орел паскудный, за секунду до выстрела улетевший.
И когда зазубренный наконечник, смоченный в лечебном яде лернейской
гидры, вошел в многострадальную печень Манюнчикова, - рванулся в
негодовании Павел Лаврентьевич, лопнули цепи - и спрыгнул он на дорогу.
И это был последний подвиг Геракла, и первый подвиг национального
героя Эллады Манюнтия Сиракузского.
2
...И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто сидит он в замкнутом помещении, на квартиру панельную
малогабаритную похожем, и если что и смущает Павла Лаврентьевича, так это
непривычная вогнутость стен, медью отливающих, и шаровары синтетические,
чувствительный Манюнчиков зад натирающие.
А прямо над головой Павла Лаврентьевича два голоса бубнят - соседи,
видать, ссорятся. Первый этаким плаксивым тенорком молит, чтобы дядя его
откуда-то вытащил - по всему видно, влип шалопай в историю; а дядин бас
требует, чтоб племянничек ему сначала лампу передал, - тоже тот еще дядя
попался!..
Надоело Манюнчикову пререкания их слушать, огляделся он вокруг и
швабру в углу обнаружил. Стал Павел Лаврентьевич шваброй в потолок
стучать, чтоб заткнулись ироды, - а те и впрямь примолкли, пошептались, и
давай чем-то шершавым по потолку елозить. Трут и трут, во всю Манюнчикову
акустику.
Не выдержал Павел Лаврентьевич, швабру прихватил и наружу выскочил.
И Алла-ад-дин ибн Хасан Багдади так никогда и не женился на царевне
Будур. На ней женился Ман-ан-Нюнч ибн Лаврентий аль-НИИ-Шапури.
3
...И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто расположился он на природе, в развилке огромного дуба, и
шашлыки жарит. Птички в листве щебечут, букашки в коре шебуршат, зелено
вино в речке охлаждается, жены назойливой на сто поприщ не наблюдается -
рай, да и только!
И въезжает в Манюнчиков Эдем на добром коне некий субъект, поперек
себя шире, и ноздрями обросшими шевелит, к запаху мяса в уксусе
принюхиваясь.
Направляет детина клячу свою к дубу, и ни тебе "здрасте", ни тебе "до
свиданья", а сразу, со славянской прямотой:
- А засвисти-ка ты, собака, по-соловьему!..
- Езжай, езжай, детинушка, Бог подаст! - обозвался было миролюбивый
Павел Лаврентьевич, ан нет! - не слушает его приезжий, знай свое долдонит:
- А зареви-ка ты, собака, по-звериному!..
Смотрит Манюнчиков - не до шуток становится, визитер настырный, вон
уже и за булаву хватается... Взял Павел Лаврентьевич шампур с шашлыком
недожаренным да с дуба полез - свистеть, как просили.
И Илья так и не довез Соловья-разбойника во стольный Киев-град. Это
сделал Павло Манюромец, крестьянский сын, называемый в богатырской среде
просто и любовно - "Лаврентич".
4
...И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто стоит он на перекрестке, тупо глядя на указатель дорожный; да и
указатель-то так себе, краска облупленная, и сбоку готические глупости
нацарапаны. Крайняя табличка на запад показывает, сама кривая, и написано
суриком: "К Многоглавцу Зм.Г. Звенеть три раза", - а чем звенеть-то и не
написано!.. Рядом стрелка на юг, "Шли бы вы..." и крест в конце - видать,
по-немецки; а остальные Павел Лаврентьевич все равно разглядеть не успел,
потому как из-за поворота выскочил усатый паренек на пегой легкомысленной
кобылке и к столбу затрусил.
Подъехал паренек, шляпой положенное отмахал и спрашивает с акцентом:
- Ист либер зи мин херц, где здесь есть проходить дорога в замок?
- А бог его знает, - отвечает Манюнчиков, - где она здесь есть
проходить, я сам только что подошел. Читай вон, на столбе написано.
- Найн, найн, - трясет париком собеседник, - ай дас наме принц
Генрих, мы читать не обучены, мы все больше по фройляйн части.
- Ишь ты, - смеется Манюнчиков, - а как же ты, их высочество, в
документе брачном-то расписываться станешь? Или даму свою попросишь, ась,
Гена?
А принц нервный попался, шпажонку свою вытащил, в нос Павлу
Лаврентьевичу тычет и про дорогу нешутейно спрашивает.
Ну и махнул Манюнчиков наугад, чтоб отвязаться - на запад махнул, где
дым стоял и звенело что-то по три раза, обрывисто так звенело,
нерадостно... И принц Генрих фон Клейст так и не разбудил свою Спящую
Красавицу. Это сделал совершенно другой человек.
5
...И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто висит он на кресте, гвоздями к нему приколоченный, а внизу
толпа беснуется, лохматое солнце стоит над Лысой горой, и маленький
командир сирийских всадников холодную воду на свой белый тюрбан льет.
Повисел-повисел Павел Лаврентьевич, вниз посмотрел, ничего
интересного не высмотрел, проснулся, побрился и на работу пошел.
6
...И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто стоит он в длинной бесконечной очереди, и тянется очередь эта
туда - не знаю куда, и достоявшиеся получат за горизонтом то - не знаю
что; давно завершены все двенадцать подвигов, и отзвенела зурна на свадьбе
с принцессой Будур, скрылся за тучу князь Владимир Красно Солнышко, и
разбужена Спящая Красавица, и стоять ему в треклятой унылой очереди до
утра, а там вставать, бриться и идти на работу, и вновь ложиться спать, и
стоять в очереди, вставать, бриться, работа, постель, очередь, очередь,
очередь...
И был это воистину страшный сон.
С тех пор Павел Лаврентьевич Манюнчиков страдает бессонницей.
КАК ПОГИБЛА АТЛАНТИДА
На планете Земля известный мореплаватель Христофор Колумб открыл
Америку.
На Земле-Альфа известный мореплаватель Семафор Колумб проплыл мимо
Америки, не заметив ее, и открыл Индию с черного хода (ибо нормальные
герои, как известно на Земле-Альфа, всегда идут в обход).
На Земле-Бета прим Америка открыла известного мореплавателя
Христофора Лумумбу.
А тем временем (или не тем?!) на Земле-Зет в кубе дипломированный
шаман Акведук Торнадо вызывал демона.
Демон тихо ругался в подпространстве и наружу не выходил.
- Явись! - в сотый раз взывал возмущенный Акведук. - Вылезай, кому
сказано!..
- Ангела с два! - огрызался упрямый демон. - Я вылезу, а ты меня
опять в "миксер" засунешь!
- Не засуну! - убеждал своего скептично настроенного оппонента
вспотевший шаман. - Ей-богу, не засуну... ну явись, посидим, поговорим...
Дело у меня к тебе, а?..
Услыхав о "деле", демон нечленораздельно булькнул и перестал подавать
признаки жизни.
- Ну ладно! - пригрозил Акведук несговорчивому демону. - Я на тебя,
подлеца, найду управу, клянусь призраком моей тети!
Начертал он на полу вторую пентаграмму, кувшин святой воды на всякий
случай заготовил и прочел заклинание двадцать восьмого беспорядка.
Существо, возникшее в пятиугольнике, было невелико, в тапочках на
босу ногу и со шваброй в передних лапах. Просиявший Акведук простер к нему
руку повелительным жестом.
- Как зовут тебя, вызванный мною для устрашения непокорных?! - грозно
спросил шаман.
- Манюнчиков, - хмуро отозвались тапочки. - Павел Лаврентьевич.
...В начале было Слово. Однако, то Слово, которое было в начале нашей
истории, мы повторять решительно отказываемся. Произнес же его Манюнчиков
Павел Лаврентьевич, стоя в раздумьи над "черной дырой", в подвале его
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг