когда Жан-Пьер заснул - и до конца дней своих будет помнить он
вой и крики тех кошмарных Стражей, которые гоняли его по
бесконечному лабиринту Шарантовой сокровищницы, грозя огненными
мечами, а выползающие из крошащихся стен узловатые корни
исподтишка норовили опутать ноги Михала, не дать уйти, навсегда
оставить здесь, в сумрачных переходах...
Михалу удалось найти щель и юркнуть наружу.
В себя.
Но он знал: случись ему пасть под клинками Стражей, пропади он в
лабиринте Шарантова мастерства, рухни в Черный Ход - за время
сна душа Шаранта переварила бы его, как отрезанный и
проглоченный ломоть хлеба, и наутро проснувшийся и ничего не
подозревающий учитель Жан-Пьер Тулузец обнаружил бы рядом с
собой безумца.
Хуже.
Он обнаружил бы рядом с собой растение.
Иногда Михал недоумевал по поводу своего выбора. Пробиться в
церковные иерархи, как старший брат Ян; стать примерной женой
удачливого краковского купца и рожать ему детей, как Тереза;
жить тихой и сытой мышкой при дворе знатной покровительницы, как
Марта - ну что, что мешало Михалеку избрать себе простую и
понятную дорогу, на которой для легкого существования вполне
достаточно время от времени обчищать внутренние карманы нужных
людей, выбирая ту мелочь, что поднимается на поверхность?!
Ничего.
И жил бы себе не хуже других, а то и лучше...
Ведь сумел же он с легкостью заставить чорштынского ректора
состряпать подложные королевские грамоты с настоящими печатями,
а потом явиться с ними к последнему из рода Райцежей, глубокому
старику, впавшему в детство, и спустя некоторое время
окончательно превратиться в пана Михала Райцежа, внучатого
племянника этого самого старика!
Перед отъездом в Италию это казалось необходимым, потому что
иначе пробиться в ученики к кому-нибудь из известных мастеров
клинка было почти невозможно.
Требовались деньги или родовитость; во всяком случае, Райцеж был
в этом уверен.
Если бы Михалу сказали, что флорентиец Антонио Вазари,
отказавший когда-то в обучении младшему брату венецианского
дожа, взял к себе в дом юного шляхтича из неведомых земель
только потому, что рассмотрел в нем незаурядные способности -
Михал никогда не поверил бы этому.
Он страстно хотел заполучить чужой талант, мучаясь
невозможностью сделать это - и не замечал собственного.
Он был вором.
Знание о любом, пусть самом секретном приеме владения оружием
Михал мог выкрасть и крал без зазрения совести. Но лишь тогда,
когда это знание становилось действительно знанием или хотя бы
осознанным ощущением, а не глубинными навыками и памятью чужого
тела, не раздумывающего и зачастую даже не понимающего, что оно
делает! Иначе же любая попытка вторгнуться в сокровенное... нет,
Михал помнил Стражей, охраняющих талант учителя Шаранта, и не
рисковал повторить попытку. А если твое собственное тело не
готово принять чужое знание - краденое или полученное от
учителя; если месяцы, а то и годы изнурительных занятий не
отточили твои собственные возможности до остроты толедского
лезвия; если ты взял, присвоил, но не можешь сделать на самом
деле своим...
Антонио Вазари, Жан-Пьер Шарант, пожилой барон фон Бартенштейн
- любой из них, теряя какое-либо знание, украденное их
проворным учеником, восстанавливал потерю почти мгновенно,
практически не замечая этого, как дерево не замечает потери
листа, если цел ствол, или даже потери молодого побега. Новые
отрастут, не сегодня, так завтра. Зато Михал старательно
приращивал полученные побеги к себе, добиваясь в конечном итоге
нужного результата и не задумываясь над тем, что для подобного
дела нужно по меньшей мере иметь свой ствол - пусть неокрепший,
пусть дикий, но он должен быть.
Нельзя прирастить побег к пустому месту.
Умрет.
А эти - приживались.
Десять лет старушка-Европа пылила под ногами Михала Райцежа,
Михалека Ивонича; десять лет он воровал все, до чего мог
дотянуться, и не щадил себя там, где не мог украсть; вор из
семьи Самуила-бацы плакал по ночам от боли в суставах и мазал
снадобьями кровавые мозоли на ладонях - когда он покинул
Флоренцию, строгий Антонио Вазари вдруг напился допьяна, когда
он ушел из Тулузы, скупой на слова Жан-Пьер Шарант покачал
головой и тихо бросил: "Дурачок..."; бывший драгунский
полковник барон фон Бартенштейн, не отличавшийся щедростью даже
в отношении близких родственников, на прощанье подарил ему палаш
без единого украшения, ибо клеймо на клинке само по себе стоило
целого поместья...
Через год Михал Райцеж стал придворным воеводой графа
Висничского, сменив на этой должности прошлого воеводу -
старого рубаку, показавшего восхищенному Михалу, что такое
настоящий сабельный бой.
Еще через год он женился, несказанно удивив всех и взяв за себя
дочь прошлого воеводы, кроткую девушку по имени Беата.
И, казалось, бродяга Михал прочно осел в Висниче.
3
...Солнце било Марте в глаза, и она щурилась, выглядывая из
похожего на бойницу монастырского окна. Отсюда, от западного
крыла отлично - если бы не слепящие лучи солнца -
просматривалась краковская дорога, и даже сквозь невольные слезы
Марте еще издалека удалось разглядеть крохотную фигурку
всадника, неспешно приближающегося к монастырю со стороны
Тыньца.
За всадником катила, подпрыгивая на ухабах, запряженная вороной
парой карета, а по бокам кареты ехали верхом двое гайдуков.
"Михалек," - поняла Марта и, прикрывшись ладонью, стала
рассматривать брата.
Только сейчас она вдруг остро почувствовала пустоту,
образовавшуюся после слов аббата Яна о смерти отца. Скачущий
Михал непонятным образом превратил отвлеченную и странно
недостоверную смерть Самуила-бацы в свершившийся факт, в
реальность, и Марта призналась себе, что лгала Яну, когда
говорила: "К кому мне еще идти? Отец стар..." Там, где сейчас
было пусто и горько, еще день назад крылась тайная надежда, что
в самом крайнем случае можно будет сбежать в Шафляры, пасть в
ноги батьке Самуилу, тот встопорщит жесткие седые усы, даст
подзатыльник и после этого все будет хорошо.
Не будет.
А в Шафляры действительно придется ехать.
Не на похороны, так на поминки.
Эх, батька Самуил, Самуил-баца...
Солнечный луч обиженно разбился о ладонь Марты, скользнул в
сторону и очень удивился, обнаружив на глазах у женщины слезы.
Откуда? - ведь луч не знал, что люди плачут не только от
солнца.
Всадник к тому времени значительно приблизился, и Марта помимо
воли залюбовалась уверенной посадкой Михала. Отчего-то на ум
пришло сравнение с удирающим от Жабьей Струги конокрадом Друцем.
Юный цыган почти лежал на спине гнедого, всем телом припав к
конской шее, а Михал сидел в седле подчеркнуто прямо, с
небрежностью поигрывая зажатыми в правой руке поводьями, и левая
ладонь его рассеянно поглаживала рукоять драгунского палаша, с
которым Михал по слухам никогда не расставался, беря с собой
чуть ли не на супружеское ложе.
Пятеро верховых, догоняющих карету, которая сопровождала Михала,
Марту поначалу ничуть не заинтересовали.
- Ну что? - послышалось у Марты за спиной.
- Едет,- не оборачиваясь, отозвалась женщина, сразу узнав
голос Яна.- Почитай, у ворот. Ты б сказал своему привратнику,
чтоб не лез с расспросами, а то Михал его длинный нос мигом
укоротит. С него, драчуна, станется...
Аббат Ян, минуту назад освободившийся от службы и успевший по
дороге в келью отдать все необходимые распоряжения отцу-келарю,
подошел и встал рядом с сестрой.
- А это еще что?! - озабоченно пробормотал он, и Марта,
отвлекшись было от происходящего внизу, мигом глянула в окно.
Верховые прибавили ход и оказались у остановившейся кареты
раньше Михала, разглядывающего монастырь. Самый первый из них,
пышно разодетый вельможа, показавшийся Марте смутно знакомым,
спрыгнул с коня и предупредительным жестом распахнул дверцу
кареты. Он учтиво поклонился, переждал короткую заминку и подал
руку выходящей из кареты молодой женщине - жене Михала Беате
Райцеж, в девичестве Беате Сокаль. Когда смущенная Беата
оказалась на земле, вельможа отошел на шаг в сторону и еще раз
поклонился, приложив руку к сердцу.
Гайдуки Райцежа замялись, не зная, что делать, поскольку ничего
особенного не происходило, а задевать без нужды вежливого
шляхтича в присутствии четверых его людей им явно не хотелось.
Марта не заметила, когда Михал успел покинуть седло и быстрым
шагом подойти к жене. Только что придворный воевода графа
Висничского с коня глядел на монастырские стены - и вот он уже
стоит рядом с Беатой и что-то ей выговаривает. Марту и аббата
Яна удивило поведение Михала: если уж кому и стоило
выговаривать, так это прискакавшему невесть откуда вельможе, чья
учтивость и впрямь граничила с наглостью. Видимо, Беату это тоже
удивило, она попыталась возразить мужу - слов не было слышно,
но зато было отлично видно, как пан Михал грубо сжал плечо жены,
силой развернул ее лицом к монастырю и мотнул головой в сторону
ворот.
Подчинившись, Беата двинулась к воротам, опомнившиеся гайдуки
поехали следом, а в окружении вежливого шляхтича громко
засмеялись - смех этот донесся даже до ушей стоящих у окна. Сам
вельможа приблизился к пану Михалу, подбоченился и бросил
несколько коротких резких фраз.
Дальше Марта не смотрела. Повинуясь непонятному порыву, она
выбежала из кельи - аббат Ян, не мешкая, последовал за ней - и
по лестнице помчалась вниз. Спустившись во двор, Марта свистнула
дремлющего в холодочке Джоша, обогнула только что вошедшую в
монастырский двор Беату (беременность последней лишь сейчас
бросилась Марте в глаза) и выскочила в распахнутые ворота
наружу. Карета по-прежнему стояла неподалеку, сонный кучер
дремал на козлах, забыв выпрячь лошадей, но больше никого рядом
с монастырем не было.
Лишь пыль клубилась по дороге, сворачивая влево и вниз, к берегу
речки Тихой.
Марта быстро пошла вслед за пылью.
Джош трусил рядом, временами поднимая голову и заглядывая
женщине в глаза.
На морде собаки застыло то болезненное выражение, какое иногда
бывает у немых, когда им позарез надо что-нибудь сказать, а
мертвый язык еле ворочается и рождает только звериное ворчание.
4
Звон оружия был первым, что услышала Марта, выбежав на кручу.
Отсюда насквозь просматривался песчаный плес реки, прямо под
Мартой у плакучей ивы стояли четверо спутников вежливого
шляхтича и двое гайдуков Райцежа, возбужденно переговариваясь. В
двадцати шагах от них друг напротив друга замерли Михал и его
противник, минуту назад обменявшиеся первыми ударами.
"Господи, да что ж это такое!" - в отчаяньи подумала Марта.
Она никогда не могла понять, как из-за ерунды, из-за пустяковых
мелочей, не стоящих и ломаного гроша, двое молодых здоровых
людей готовы всадить в грудь один другому полтора локтя холодной
стали.
Впрочем, муж ее покровительницы Вильгельм фон Айсендорф также не
был миротворцем, и Марте дважды приходилось видеть поединки
барона с очередным забиякой, случившиеся прямо в поместье
Айсендорфов; а сколько раз щепетильный в вопросах чести барон
Вильгельм дрался не в присутствии компаньонки своей жены?!
Шляхтич неожиданно прыгнул вперед, и кривой клинок его сабли
злобно лязгнул о тяжелый палаш Михала. Полетели искры, шляхтич
отскочил, снова приблизился и попытался достать Райцежа с другой
стороны. Михал не тронулся с места, лишь рука его сдвинулась на
пядь левее, и лезвие кривой сабли вновь наткнулось вместо живой
плоти на драгунский палаш.
Удар.
Еще один.
"Он же убьет этого щеголя!" - внезапно поняла Марта, глядя на
узкое лицо Михала, превратившееся в алебастровую маску. Перед
ней был не вор, а воин, не Михалек Ивонич, а воевода Михал
Райцеж, и первыми, кто после Марты сообразили это, были спутники
шляхтича. Они загомонили и направились к дерущимся с явной целью
разнять их, но не успели - Михал, до того недвижно стоявший на
месте, коротко шагнул вперед, драгунский палаш завертел кривую
саблю в мгновенном страшном танце и, прорвавшись сквозь
сверкающий заслон, до половины погрузился в живот вежливого
шляхтича.
Потом Михал поднял голову, увидел бледную как полотно Марту на
круче, приветливо помахал ей рукой и принялся горстью зернистого
песка отчищать кровь с палаша.
У ног Михала умирал вежливый шляхтич. Судя по ране, умирать он
должен был долго и мучительно.
Когда Марта сверху вниз смотрела на спокойную осанку брата, даже
не повернувшегося к своей жертве, возле которой растерянно
хлопотали четверо спутников - ей подумалось, что Михал
сознательно выбрал для этого человека такую смерть.
Ни минуты не колеблясь.
И Марте стало холодно.
5
Весь молебен во здравие Беаты Райцеж и за ее благополучное
разрешение от бремени Марта простояла как на иголках. Перед
глазами все время всплывал человек, убитый только потому, что
помог выйти Беате из кареты. Чтобы хоть как-то отвлечься, Марта
переводила взгляд с облаченного в подобающее случаю одеяние
аббата Яна на Михала - воевода Райцеж стоял на коленях рядом с
женой, время от времени осеняя себя крестным знамением - и
помимо воли отмечала, что братья столь же разные, сколь и
похожие. Монах и воин, исповедник и убийца... вор и вор. Оба
стройные, сухощавые, с тонкими одухотворенными чертами - и
Марта вдруг подумала, что выражение лица аббата Яна, когда он
слушал Мартину исповедь и потом вдохновенно рассказывал ей про
ересь катаров, было во многом подобно выражению лица Михала,
когда последний играл плещущей сталью и вытирал окровавленный
клинок песком.
"А я? - ужаснулась Марта.- Я сама?.."
После молебна она подошла к жене Михала, была представлена Беате
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг