- Сволочи,- ни к кому не обращаясь, выдавил Бакс.-
Мрази поганые... Ишь, расколдовались...
- Папа,-- тихо спросил подошедший Талька,- ты очень
больно ударился?
- Сволочи,- еще раз буркнул Бакс.
- Кто? - я попытался улыбнуться - и не смог.
Он не ответил.
...Через два с половиной часа мы вышли к байдаркам. Моя
жена чуть не убила нас всех, но мы покорно выслушали ее
аргументы в пользу нашей общей никчемности и бестолковости,
и принялись готовить еду.
До вечера мы почти не разговаривали. А перед самым сном
мы с Баксом выпили по два стаканчика. Молча.
Талька сидел рядом.
3.
Люди шли за летом,
осень - следом.
(Ф. Г. Лорка)
Последующие пять дней были до отказа заполнены сбором
ягод, рыбной ловлей, мозолями от весла и прочими прелестями
жизни. Бакс учил Тальку каким-то немыслимым приемам, супруга
моя истекала счастьем и покоем, что с ней случалось отнюдь
не часто, я добросовестно разделял это благостно-
расслабленное состояние, но в действительности не мог
отпустить себя ни на секунду.
Во-первых, меня беспокоил Талька. На поляне, усыпанной
спелой земляникой, он мог застыть, как истукан, уставясь на
неведомый стебель местного лопуха и морща лоб, словно он
(Талька, а не лопух!) видит старого знакомого и никак не
может вспомнить, как того зовут. И место для стоянки он
определял теперь безошибочно - без комаров, с подветренной
стороны; и вообще...
Во-вторых, меня беспокоил Бакс. Он ходил, словно
отравленный, и временами мне казалось, что в добром толстом
дяде Баксе кипит скрытый котел с плотно пригнанной крышкой,
и надо бы успеть увернуться, когда тот взорвется.
Со мной раньше случалось нечто подобное. Это когда
какому-нибудь гаду надо было дать по морде, а ты не дал -
по причинам социальным, этическим или просто от
интеллигентской трусости - и потом ходишь, как дерьма
наелся, и все это перевариваешь, если не сбрасываешь на
кого-то безвинного и случайно подвернувшегося под руку.
Бакс называл это... не помню уже как, но это именно оно
и было.
В-третьих, меня беспокоил я. Я видел туманную паутину.
Я видел ее раз пять-шесть; и более того, я чувствовал нашу
зависимость от ее колыхания. Дернется нить, и рыба на
вечерней зорьке клевать не будет, сколько ни прикармливай и
не чертыхайся шепотом. Или грибов сегодня есть не следует, а
следует давиться макаронами, потому что волнение прошло по
дальним волокнам, и легкая рябь соизволила докатиться до
нас.
Я морщился, как от головной боли, тайно глотал
пенталгин и видел проклятую паутину; Инга поглядывала на
меня с недоумением, а Талька - с сочувствием.
А когда мы добрались до Браншвейга, и Бакс тут же
отправился в местную ратушу, а потом вернулся оттуда злой до
бледности и долго показывал мне, не стесняясь Тальки, что бы
он сделал с местными бюрократами, не желающими приподнимать
свои толстые задницы - я занервничал до рези в желудке.
Я понял, что чувствуют марионетки, когда их достают из
сундука.
- Баксик,- сказал я,- берем билеты и едем домой.
Дома хорошо, дома есть пиво и телевизор, дома есть мягкий
диван - и никаких галлюцинаций. Мы берем отличное купе на
четверых и немедленно едем домой. Ты понял меня, Баксик? Мы
идем с тобой в кассы, достаем из кармана бумажник...
- Да,- ответил Баксик - нет, незнакомый и суровый
Бакс.- Да, пора домой. Ты, Энджи, идешь в кассы, берешь три
билета, ты берешь Ингу, Тальку и одну байду, и вы все
вечером мотаете отсюда к пиву, дивану и такой-то матери от
греха подальше. Займешь мне место на диване и купишь лишний
литр пльзеньского. Жди меня, Энджи, и я вернусь. Позже.
- Хорошо,- сказал чей-то холодный и спокойный голос,
и я с удивлением обнаружил, что этой мой собственный голос.-
- Хорошо, Баксик, но не совсем так... Я беру два прекрасных
билета, и Инга с Талькой едут налегке. Я иду в кассы, не
спуская с тебя пристального взгляда, я иду в кассы...
- Папа, ты возьмешь один билет,- Талька крепко сжал
мою руку и улыбнулся чужой, взрослой улыбкой.- Один билет
для мамы. Иначе я ей все расскажу. Все-все...
И я пошел в кассу и взял один билет. До сих пор не
понимаю, как мне удалось уговорить Ингу уехать.
Но я это сделал.
4.
Мама, хотел бы я стать серебром.
Холодно будет, сынок.
(Ф. Г. Лорка)
...Злосчастный хутор нашелся, как по заказу. Еще с
первой секунды, когда мы только выволокли лодки на берег и
решали, ставить или не ставить палатку - Талька сразу взял
след и двинулся по нему напористо и целеустремленно, вроде
хорошего сеттера. Я только диву давался и временами трогал
карман рюкзачка, где у меня среди прочего барахла болтался
походный топорик с заново выправленной заточкой. Вот
спросите меня, спросите - зачем я взял с собой эту штуку,
да еще полночи провозившись над его упрямым лезвием? -
спросите меня, или нет, лучше не спрашивайте, потому что я
вам все равно не отвечу.
Взял и взял. И все. На всякий случай.
Я предполагал, что случаи - и всякие, и особо
оригинальные - не заставят себя ждать. Не то чтобы это
приводило меня в восторг, но...
Это "но" включало в себя многое. Косой крест над
могилой сумасшедшей старухи, мою захлебывающуюся ярость,
факел в руках бесплотного палача, глаза Бакса на вокзале...
Я не знал, зачем я иду, но за чем-то я шел наверняка.
Иначе до конца дней своих я буду видеть паутину,
бояться паука и радоваться тому, что я не муха, или хотя бы
не ближайшая на очереди муха. Радоваться, захлебываясь сырым
и липким туманом.
И напиваться перед сном. Чтобы не слышать срывающийся
крик моего сына:
- Папа, да сделай хоть что-нибудь!..
Я собирался сделать хоть что-нибудь.
...Ветер, как игривый котенок, трепал струйки дыма над
кирпичными трубами, два молодых парня помогали беременной
женщине тащить тазы с мокрым бельем, три тощие козы глодали
всякую дрянь, временами косясь на расслабленного козла с
мордой арабского шейха; и вообще, хутор выглядел обжитым и
благоустроенным.
- Смотри,- толкнул меня локтем Бакс, и я увидел
лохматого детину, заново крывшего крышу уже знакомого нам
флигеля. В зубах у детины были зажаты гвозди, и новоявленный
кровельщик уставился на нас так, словно полдня мечтал эти
гвозди проглотить, а наш приход нарушил все его планы.
У входа во флигель на крылечке сидел унылый и весьма
пожилой фермер с патриархальной бородищей и приводил в
порядок какую-то мешанину невероятных ремней и пряжек. Где-
то я уже видел эту бороду... да нет, не может быть...
Я глядел на эти ремни, вспоминал, как пишется слово
"чресседельник", и понимал, что говорить не о чем.
Абсолютно не о чем.
- Пошли отсюда, Бакс,- сказал я.
Он кивнул.
Талька выпустил мою руку и решительным шагом направился
к фермеру. Тот поднял голову и воззрился на приближающегося
мальчишку. Глаза фермера бегали, моргали, хмурились -
словно им, выцветшим заплывшим глазкам, ужасно не хотелось
глядеть на пацана в шортах и голубой футболке. Они даже
слезились, эти странные глаза...
Глазам не хотелось, а хозяин их заставлял. Впервые я
почувствовал, что значит на самом деле "глаза б мои тебя не
видели".
- Ганцю! - неожиданно заорал фермер хриплым басом.-
Ганцю, иди сюда! Живо!..
Беременная женщина перестала вешать белье и
вперевалочку подошла к крикуну. Подошла, глянула на Тальку,
на бородатого (мужа? отца?) и быстро опустила взгляд. Я
только успел заметить искорку суеверного страха,
вспыхнувшего в холодной золе ее серых глаз.
- Ну что? - на полном серьезе спросил фермер,
обращаясь к Тальке.- Родит?
- Родит,- так же серьезно ответил мой сын.- К ноябрю
родит.
- Кого?
- Девочку.
- Как назвать?
- Сами знаете как...
Фермер резко встал. Уронил свою упряжь. Сунул пальцы за
опояску. Переступил с ноги на ногу. Снова сел. Закашлялся.
- А может...- начал было фермер севшим голосом, но
Талька грубо перебил его.
- Сами знаете как,- повторил он.- И не вздумайте
увильнуть. Хуже будет...
Талька замолчал и вернулся к нам. Беременная женщина
зашла в дом, пробыла там с минуту и вернулась с трехлитровой
банкой желтоватого самогона (запах мгновенно распространился
во все стороны) и увесистой сумкой.
Она передала все это добро фермеру, а тот прохромал к
Баксу и сунул ему в руки банку и сумку.
- Уходите,- добавил фермер, и в голосе его
промелькнуло неуместное и неприятное сочувствие.- За крест
спасибо. А так... Уходите.
И мы ушли.
5.
В токе враждующей крови
над котловиной лесною
нож альбасетской работы
засеребрился блесною.
(Ф. Г. Лорка)
- Ты знаешь, Энджи,- минут через двадцать заговорил
Бакс,- по-моему, я сошел с ума.
- Поздравляю,- хмуро бросил я.- Крайне своевременно.
- Более того, я совершенно уверен в том, что ты тоже
сошел с ума. Вот скажи мне, Энджи - только честно! - тебе
хочется пить ту сивуху, которую нам презентовал местный
дремучий варвар?
Я подумал.
- Нет, не хочется,- честно ответил я.
- И мне не хочется. Я боюсь. Я трезв, как стеклышко,
но при этом мне все время кажется, что старая ведьма вот-вот
высунется из-за ближайшего дерева, и нам придется хоронить
ее заново. Я боюсь, что с утра поднимется туман, и мы
заблудимся в нем и выйдем на ту сторону, откуда уже не будет
дороги домой; и боюсь кого-то, кто ожидает на той стороне...
Я остановился.
- Талька,- сказал я.- Пойди погуляй. Вон к тем
соснам. На пять минут.
Когда мой надувшийся сын оставил нас с Баксом наедине,
я скинул рюкзак с плеч, опустился рядом с ним на землю и
посмотрел на Бакса снизу вверх.
- Бакс,- спросил я,- почему ты назвал покойницу
ведьмой?
- Ну... не знаю. К слову пришлось...
- Не морочь мне голову. Ты что, слышал когда-нибудь,
как умирают настоящие ведьмы?
- А как они умирают? - ошалело поинтересовался Бакс.-
- В три этапа?..
- Так, с тобой все ясно... Ты честный трудолюбивый
горожанин, ты можешь быстро приколотить вешалку и
отремонтировать телевизор. А я вот, как лентяй и оболтус-
гуманитарий, предпочитаю диван с книжкой. Ты не тратишь
время попусту, а я трачу. И я читал - не помню уже где -
что ни одна природная ведьма не может умереть под крышей.
Под крышей, Бакс!.. Кроме того, она будет мучиться до тех
пор, пока не передаст свой дар, или что там у нее внутри,
кому-нибудь другому по наследству.
- Ну и что?
- А то, что мы все прикасались к старухе перед
смертью. А Тальку она даже держала за руку! Весь хутор
удрал, чтобы не присутствовать при ее кончине, а нас, как
назло, черт дернул заблудиться!.. Три заезжих городских
богатыря на распутье! Помнишь, небось, как оно в сказках-то?
Направо пойдешь, налево пойдешь, но идти волей-неволей
приходится! - иначе мы будем кусать губы от бессилия, видя
то, во что не можем вмешаться. Это ад, Бакс, или хуже ада...
- А может, и не стоит ни во что вмешиваться? Поедем
домой - и гори оно все!..
- ...Папа! Ну папа же!.. Дядя Бакс!..
Я обернулся.
Талька стоял метрах в двадцати от нас, в окружении пяти
парней. Местных. Одного я узнал сразу - это был тот самый
лохматый верзила, который пялился на нас с недочиненной
крыши флигеля. В зубах он на сей раз держал не гвозди, а
дымящуюся папиросу, а в руках - знакомую мне сумку и банку
с дареным самогоном. Зачем Талька поволок все это с собой -
- я не знаю, но у него явно отобрали добычу, и мой сын был
донельзя возмущен.
- Папа! Да идите же сюда!..
Мы подошли. Бакс мгновенно вписался в круг и оказался
рядом с Талькой, а я остался снаружи и расстегнул клапан
рюкзака. По возможности незаметно.
Парни заржали. Лохматый поставил банку на пень и сказал
в пространство с той ласковой интонацией, которая обычно
предшествует глобальным дракам:
- Сдурел батя... совсем свихнулся на старости. Такое
добро раздавать кому ни попадя - а вы, ребятки, идите,
идите себе, вам пить вредно, а ходить полезно...
И тогда я вновь увидел туман-паутину. Я увяз в ней с
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг