увидел нагую рабыню, сжавшуюся в предчувствии неизбежного наказания, и
негра-надсмотрщика, раскручивающего тяжелый чамбок из воловьей кожи.
Лента бича развернулась в воздухе, и измочаленный кончик его чиркнул
под левой грудью непокорной. Девушка выгнулась, по телу ее пробежала
длинная судорога, и рот приоткрылся, пытаясь вытолкнуть крик. Второй удар
отшвырнул ее назад, и рабыня слетела с помоста, в угрюмую толпу живого
товара.
Якоба трясло. Жесткий зимний озноб, озноб среди полуденной сутолоки и
потных тел, и над всем этим - холодное, зимнее лицо шейха секты Вечного
Отсутствия.
- Вот видишь, - проповедник тронул лекаря за локоть. - Ты дрожишь...
А я не могу. Я ночевал в храме, я писал Книгу Небытия, и получил то, о чем
просил. Бесстрастность - вот то, что дал мне Сарт, и бесстрастность стала
сердцевиной дерева моей жизни. Ты говоришь мне о погибших, девушка
корчится под бичом, убийца Лоренцо пьет чужие души - умом я понимаю все
это, но ничто больше не трогает меня! Я просил - я получил. Я шейх, я имею
учеников, душа моя смотрит на мир незамутненным взглядом - и я проклял бы
свою чистую равнодушную душу, если бы не был безразличен к ней... Стоит ли
учить такому, упрямый лекарь Якоб? Я - учу.
Якоб попятился назад. Надежда на Отсутствующего растаяла зыбким
миражом пустыни. Ему было все равно.
- Я не встану на пути Лоренцо, - продолжал шейх. - Я не стану мерить
наш вес на весах судьбы. Может быть, камень моей природы и выдержал бы
огонь его страха, но я просил у Сарта бесстрастность и не просил
бесстрашия. Я не стану искушать небо. Извини - и прощай.
Возможно, все было именно так. От возможного до невозможного - один
шаг в базарной толчее, и вот клетчатое покрывало скрылось за поворотом...
13
...Лишь споткнувшись о что-то мягкое и услыхав нестройный гул
голосов, Якоб пришел в себя. Ноги, еще недавно мерявшие путаницу переулков
Города, принесли его ко входу в один из многочисленных портовых кабаков. А
споткнулся он о пьяного в стельку сапожника Марцелла, доползшего до порога
в поисках отдохновения и решившего, что от добра добра не ищут.
Будь оно все проклято... Чем это место хуже любого другого?! Во
всяком случае, никому не придет в голову искать его здесь. Якоб переступил
через всхрапывающего Марцелла и быстро спустился вниз по скрипучим
ступеням.
На него обрушился пьяный гам, звон посуды, истеричный визгливый смех
девиц, шальная разухабистая песня, обильно сдобренная непристойностями,
стук катящихся игральных костей - забыться, пересидеть, расслабиться...
Забыться - и забыть.
Спросив себе кувшин вина и запасшись грубой глиняной кружкой, Якоб
присел за свободный столик в углу и обвел таверну взглядом. Хорошо было бы
напиться до беспамятства, подобно Марцеллу, и наплевать на все хотя бы на
несколько часов... Он налил полную кружку и залпом выпил, даже не
почувствовав вкуса.
...Спустя некоторое время Якоб сидел, ссутулившись и бездумно вертя
вокруг пальца перстень с бордовым камнем. Он не замечал, что с каждым
поворотом перстня камень наливался густыми отблесками, становясь все ярче,
а свету в таверне становилось вроде бы все меньше.
Непослушные пальцы косо скользнули по граням камня, и тот неожиданно
поддался и отошел чуть в сторону. Уже захмелевший Якоб с минуту тупо
глядел на сдвинувшийся камень, потом надавил сильнее. Открылось небольшое
углубление в оправе, где лежало пять-шесть лиловых ноздреватых зернышек.
"Яд", - безразлично подумал лекарь и вдруг стал мучительно быстро
трезветь. Яд!.. Вот оно - оружие! Нет, этого снадобья он не знал, зато
отлично знал, что обычно хранится под камнями перстней. Вряд ли отрава
действует мгновенно - во-первых, такие яды редки... кроме того, убийце
обычно нужно время, чтобы уйти и отвести от себя подозрение. Значит...
Никто не станет выяснять, отчего умер старый монах Лоренцо; а потом Якоб
придет в канцелярию и скажет кади, что смертей больше не будет. И пусть уж
судья решает...
- Приятно будет встретить христианина в этом языческом вертепе!
Разрешите присесть?..
Якоб поднял голову и судорожно сдвинул камень перстня на место. К его
столу приближался монах в серо-коричневом одеянии с капюшоном. Монах
приветливо улыбался, а Якоб все никак не мог оторваться от его щурившихся
глаз. Фра Лоренцо!..
- Я все же могу присесть, сын мой?
Якоб с трудом очнулся и кивнул, проглатывая застрявший в горле
плотный и шершавый комок. Монах поставил на стол свой кувшин и кружку.
Некоторое время они сидели молча, и Якоб старался не отрывать взгляда от
щербатых досок столешницы. Испуг бился в мозгу лекаря, не находя выхода.
"Догадывается ли он? Да нет, откуда... Случайность. Странная
случайность... Я.... Я боюсь его! Боюсь... Сейчас! Сейчас или..."
В этот момент что-то с грохотом обрушилось в противоположном углу, и
фра Лоренцо неторопливо обернулся на шум. И Якоб решился.
Лекарь, целитель - насилуя кричащее естество, он перегнулся через
стол и одним быстрым движением сдвинул вспыхнувший камень над кувшином
монаха. Лиловые зерна исчезли в винном омуте, и Якоб облегченно
выпрямился. Все. Дело сделано. Сейчас он удостоверится, что Лоренцо выпил
вино, и уйдет - уйдет домой...
Священник наклонил кувшин над кружкой, затем отставил его в сторону и
сделал глоток.
- Вино сегодня не ахти, - заметил он.
Якоб вздрогнул и сжал камень перстня в ладони.
- Вас что-то беспокоит, сын мой? - участливо спросил священник.
- Н-нет, - выдавил лекарь. - Устал.
- Да, труден земной путь человека, - согласился священник.
Якоба не покидало ощущение, что он разговаривает с чем-то
ненастоящим, поддельным; словно приветливо улыбающееся лицо монаха, его
седые волосы, пальцы, сжимающие кружку - все было лишь оболочкой, которая
по привычке продолжала есть, пить, говорить, улыбаться, создавать
видимость жизни до того часа, когда...
- Труден путь человека, - продолжал между тем фра Лоренцо, - труден,
и многими грехами усыпан. Не желаете ли исповедаться, сын мой?
Господи... Исповедь! Человек выплескивает из себя мучившее,
наболевшее, облегчает душу, раскрывает ее - и мрак, демон под личиной
священника впитывает душу в себя, убивая кающегося его же собственным
страхом! Конечно, он может и по-другому, но исповедь... Будь ты...
- Вы боитесь, сын мой, - это прозвучало как утверждение. Как
приговор.
Монах привстал, и Якоб, холодея, впился в неясные образы,
проступившие перед ним в винной духоте погребка. Вот они все четче,
приобретают форму... И в сгустившемся напряжении лекарь не заметил, как
горбатый оборванец за соседним столиком скользнул к компании изрядно
подвыпивших матросов и горячо стал шептать на ухо их предводителю,
показывая на застывшего Якоба и священника. Предводитель, здоровенный
детина с серьгой в ухе, кивнул и сделал знак своим приятелям.
...Тяжелая рука, с размаху опустившаяся на плечо лекаря, вывела его
из болезненного оцепенения.
- Ах ты, поганый соглядатай! - над Якобом возвышался чуть
пошатывающийся моряк в простой синей блузе и красной головной повязке. У
пояса висел тяжелый матросский тесак, скорее напоминающий короткий меч. За
спиной моряка толпилась хмурая компания ему подобных.
- Это вы мне? - Якоб еще не вполне пришел в себя, хотя понимал, что
обязан жизнью вмешавшемуся моряку. Ответ лекаря вызвал у завсегдатаев
взрыв хохота.
- А кому ж еще?! Ну уж во всяком случае, не твоему собутыльнику в
рясе! Тем более, что ворон уже смылся... Точно - смылся! Парни, здесь дело
не чисто! - зарокотал возбужденный моряк, продолжая сжимать плечо Якоба
своей увесистой пятерней.
- Я не соглядатай, - сказал Якоб, стараясь выглядеть как можно
безобидней. - Но если вы настаиваете, я уйду.
- Разумеется, уйдешь! - взревел матрос. - Только не сразу! Вот
станешь совсем красивым - и уйдешь!..
Он на мгновение отпустил Якоба и с неожиданным для пьяного
проворством выхватил тесак. Якоб инстинктивно отшатнулся, и оружие,
очертив сверкающий полукруг, с тупым стуком врубилось в стол. Пальцы
моряка на долю секунды выпустили рукоять, и лекарь понял, что терять ему
уже нечего. Якоб с трудом выдернул тесак и, не целясь, ударил наотмашь.
Удар прошел мимо, и не удержавшийся на ногах лекарь шлепнулся обратно на
скамью, а нож воткнулся в столешницу на локоть левее своего
первоначального места.
Матросы заржали, детина тоже ухмыльнулся и шагнул вперед.
- Нет. Не так надо, - услыхал Якоб над ухом знакомый голос. Сапожник
Марцелл успел к тому времени немного протрезветь и вернулся в таверну -
продолжить. Оказавшись в эпицентре скандала, Марцелл покачнулся, ухватился
за тесак и с легкостью вырвал его из дерева. Детина с нечленораздельным
ревом надвинулся на щуплого, еле держащегося на ногах сапожника, и тогда
Марцелл сделал вкрадчивое, едва уловимое движение. Тесак с хрустом вошел
под небритый подбородок матроса, острие его прорвало головную повязку,
уйдя в череп на всю глубину клинка. Моряка повело в сторону, и в следующее
мгновение сапожник резко вывернул руку, - и голова противника лопнула,
подобно спелому арбузу.
Прошли секунды страшной паузы, и рычащие матросы кинулись на
Марцелла. Сапожник успел нанести еще два удара - Якоб видел, что они
оказались смертельными, - затем он метнул тесак в набегавшего бородача с
зазубренным гарпуном; и Марцелл скрылся под грудой тел.
Якоб понимал, что сапожник уже все равно что мертв, но продолжал
стоять, не двигаясь с места. Поэтому он увидел, как откуда-то сбоку
вынырнул давешний горбун и, уже не таясь, подошел к их столу. Он с
нескрываемым сожалением заглянул в почти пустой кувшин Якоба и немедленно
припал к кувшину Лоренцо. Собственно, из-за этой возможности горбун и
затеял сегодняшнее побоище; и Якобу не пришло в голову предупреждать
провокатора об отраве в вине.
Клубок тел на полу распался на отдельные ревущие кровоточащие части,
и открылось изломанное, еще дергающееся тело сапожника Марцелла. Глаза
сапожника были совершенно трезвыми и странное облегчение светилось в них.
- О Зевс! Наконец-то... - чуть слышно прошептал Марцелл; судорога
свела его туловище, и все кончилось для удивительного базарного пьянчужки.
Для Марцелла. Но не для Якоба. Матросы, пришедшие в себя, вновь
двинулись к лекарю. Якоб извлек из-под одежды небольшой кинжал-ланцет,
почти бесполезный в грозящей свалке, и стал медленно пятиться к выходу.
Оборванец тем временем допил вино, удовлетворенно крякнул и потянулся
к оставшемуся в кувшине Якоба. И за спиной его возникла неясная фигура в
облачении доминиканского монаха.
- Вино отравлено, сын мой; и сейчас ты умрешь, - прозвучал тихий
голос.
Оборванец резко повернулся, опрокидывая второй кувшин, со стоном
рванул ворот рубахи, его выгнуло, и он повалился на пол. Зрачки горбуна
расширились, и в них стоял - страх.
Якоб знал, что горбун умер не от яда.
Лекарь отпрыгнул назад и, повинуясь нелепому наитию, вскинул вверх
руку с перстнем, разжимая пальцы.
Свечи замигали и погасли, тьма окутала гудящий кабак, и во мраке
зловеще засветился багровый глаз камня.
Якоб сжал кулак и наугад кинулся меж столов, сослепу тыча кинжалом во
что-то мягкое и кричащее.
Ему повезло. В грохоте рушащейся мебели и отчаянном женском визге он
прорвался наружу...
14
"Не раз в бездонность рушились миры,
Не раз труба архангела трубила -
Но не была добычей для игры
Его великолепная могила".
Лала-Селах примостился прямо на полу, в дальнем углу курильни Лю
Чина, подальше от презрительно-любопытных взглядов - хотя никому здесь не
было дела до огромного, начавшего заплывать изрядным жирком евнуха
дворцовых гаремов... Кто бы мог узнать в нем бывшего барласа охраны
Свенельда?.. Никто. А вежливый Лю Чин если и подумал лишнее, то это никак
не отразилось ни на его раскосом лице, ни на поднесенной с поклоном
глиняной трубке, уже заправленной зельем. Со всеми посетителями хозяин
обращался одинаково предупредительно - лишь бы платили... А уж денег у
нового клиента хватало.
Впервые искал замерзающий в холоде одиночества Лала-Селах забвенья в
дымных заоблачных грезах - вино уже почти не действовало - и неумело
втягивал он первые порции одуряюще терпкого дыма; и зыбкие видения
вставали перед обмякшим и расслабившимся германцем. Зыбкие, первые,
сладкие - и посторонний шум ворвался в его забытье.
Мутная, тяжелая злоба начала подниматься в душе несчастного евнуха -
не дали забыться, вернули, кинули в проклятый и неправильный мир... Кто?
Кто виноват?!
По лестнице буквально скатился какой-то человек в разорванном плаще,
с окровавленным кинжалом и мечущимися, затравленными глазами. Он пронесся
через курильню, в конце снова упал, споткнувшись о вытянутые ноги
Лала-Селаха; гигант уже протянул руку, чтобы схватить пришельца за шиворот
и размозжить ему голову о стену - когда внезапно узнал его.
- Зачем ты спас меня, лекарь?.. Лучше бы я подох тогда, - пробормотал
евнух, опуская руку.
Беглец поспешно вскочил и прыгнул к стене. К удивлению Лала-Селаха, в
совершенно гладкой стене возник черный проем, куда и нырнул Джакопо
Генуэзец. Он очень спешил - и не успел.
Когда стена становилась на место, по лестнице слетело несколько
полупьяных, измазанных неизвестно чьей кровью матросов с тесаками и
широкими абордажными саблями - и по меньшей мере трое из них видели
потайную дверь.
Преследователи кинулись вперед, и бегущий первым отлетел, с размаху
наткнувшись на вставшего Лала-Селаха. Матросы остановились, и широкоплечий
северянин с шрамом через всю щеку громогласно заржал, тыча грязным пальцем
в грудь евнуха.
- Эй ты, кастрат вонючий! Уйди с дороги, не мешай мужчинам выяснять
свои отношения!..
Кровь ударила в голову германца. Дикая, пенящаяся кровь его лесных
предков - и в толпу мужчин, собиравшихся выяснять свои мужские отношения,
врезался зверь, и зверем этим был неистовый барлас дворцовой охраны,
голубоглазый Свенельд.
Говоривший взлетел в воздух - взлетел, чтобы со сломанной шеей
обрушиться прямо на клинки оторопевших товарищей. Свенельд не помнил, как
попала к нему слишком легкая и короткая сабля - плевать, сгодится! -
покатилась по полу срубленная кисть, треснул череп под волосатым кулаком,
и снова чужой хрип, и снова победный рев, свой, собственный; и боль,
острая боль в боку, и в спине, и снова боль, и узкий стилет в трясущейся
тощей руке - уже падая, он успел опустить на искаженное смуглое лицо
ставшую непомерно тяжелой саблю.
Боль прошла. Свенельд не помнил, в бреду или наяву увидел он
склонившегося над ним лекаря Джакопо с блестящими от слез глазами.
- Я умираю? - прошептал воин.
- Да, - честно ответил лекарь. - Умирающим не лгут.
- Умираю от ран? В бою?..
- Да. И никто из них не ушел.
- Хвала небу! - облегченно вздохнул германец. Веки его сомкнулись, а
на губах застыла счастливая улыбка. Якоб знал, что в глазах умершего не
было страха.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг