рядом.
- Привет,- не поднимая головы, кивнул он. Я знал, что
могу называть Харона уменьшительным, домашним именем, но сегодня
это прозвучало донельзя некстати.
- Мне скучно, бес,- хмуро бросил Харон, ломая свой
прутик.- Скоро Игры, а мой каркас не способен даже сорвать
свист с галерки. Я никудышный ланиста. Ноздри глупого Харона
забиты песком арены, и им никогда не вдохнуть чистого воздуха
Ухода.
Я улыбнулся про себя. Никогда... Что смыслишь ты в этом,
свободный человек? Ветер взъерошил плотную крону кипариса, и я с
наслаждением глотнул ненадежную прохладу.
- Не болтай ерунду,- я тронул плечо ланисты, и он
машинально повернулся ко мне - словно осенний лист незаметно
спустился на задумавшегося человека, и человек не может понять
- было прикосновение или нет?
- Не болтай ерунду. Ты прекрасный ланиста. Лучший из... из
ныне живущих. И ты не виноват в бездарности своих
"пищиков". Набери новый каркас. А этих..
- А этих отправь на рудники,- тихо сказал он, избегая
встречаться со мной глазами.- Это не твой совет, Марцелл.
Это скользкая жалость прошипела чужим голосом. Человек с твоим
именем не должен давать таких советов.
Меня звали Марцелл. Вернее, так раньше звали одного рыжего
веснушчатого беса, который так умел поднимать настроение в
казармах, что даже Кастор - самый старый из нас, вечно
сонный и просыпавшийся лишь перед выходом на арену - даже
замшелый Кастор улыбался, попадая под Марцеллово обаяние.
Мы делили с ним комнату, и только я знал, что веселый Марцелл
стал пропадать по ночам и приходить пьяным, я протаскивал его
через окно в спящие казармы... а потом он исчез.
Он исчез во время дежурства Харона - тогда еще совсем
молодого и незнакомого с хандрой. Они долго говорили в темном
коридоре, после я услышал крик Марцелла и топот ног. Он не
появился на следующий день, он не появился через месяц, и тогда
на утренней поверке я вышел из строя и сказал Претору школ
Западного округа:
- Меня зовут Марцелл. С сегодняшнего дня. Разрешите встать в
строй?
И встал в строй, не дожидаясь разрешения. Поправляя сползший
пояс, я поймал на себе взгляд Претора и другой,
недоверчиво-нервный взгляд Харона, и понял, что шагнул в
недозволенное. Как давно был тот день... Как недавно он был.
(Был. Быть. Буду. Дурацкое слово. Быть или не быть... А если нет
выбора?!)
...Мы помолчали. Ветер осторожно ходил по двору, огибая нашу
скамейку, ветер хотел вступить в беседу, но все не решался; и
тишина отпугивала робкий осенний ветер.
Не нужно, Харон, молчал я, всякое бывает... Оступись -
случайно, поступись - хоть чем-то, никто не заметит, не
поймет, они слепы, и лишь завизжат, когда жало изящно впишется в
счастливое тело, выпуская тебя на волю...
Спасибо, бес, молчал Харон, я люблю тебя, лучший убийца из
созданных отцом моим... Спроси у учителя своего - пошел бы
он на такой путь, продал бы звон имени за купленный ложью
Уход?... спроси, бес...
Хочешь, молчал я, я выйду на арену в твоем каркасе, хочешь?
- ты же знаешь, что я могу...
Да, молчал он, ты можешь... Я - не могу. Пойми, бес...
прости, бес... пойми...
Я поднялся и направился к выходу со двора. На ноге слабо
звякнули узкие медные обручи - в случае необходимости ими
можно будет расплатиться в городе. У самых ворот меня догнала
фраза, брошенная вслед Хароном.
- Тебя искал Пустотник. Не наш. Чужой. Среди тех, кто
поставляет бойцов в школы Западного округа, его лицо никогда не
появлялось.
- Никогда? - безучастно переспросил я.
- Никогда на моей памяти,- поправился Харон.- Я
сказал, что ты на арене.
- Хорошо,- ответил я и вышел на пропыленную улицу.
Беспокойство прошмыгнуло в собачий лаз под забором и, озираясь,
затрусило за мной.
4
Когда на беса находило, и все его поведение начинало излучать
некую заторможенную растерянность, словно нашел бес то, что
давно искал, а оно оказалось совершенно ненужным и вдобавок
сломанным - бес зачастую сбегал из школы и поселялся
где-нибудь на отшибе, в полном одиночестве. Он забирался на
Фризское побережье, или в отроги гор Ра-Муаз, строил там
грозящую рухнуть развалюху и сутками сидел на ее пороге.
Горожане говорили про таких - "ушел в кокон", и
очень сердились, когда пропадал боец, на которого были сделаны
крупные ставки. Начальство, выслушав донесение об очередной
самоволке, лишь поднимало брови и равнодушно сообщало:
"Перебесится - вернется..."
И обычно...
Обычно начальство оказывалось право, хотя мы молча чувствовали,
что из кокона не возвращаются такими, какими ушли. И именно
вернувшиеся бесы первыми срывались на досадных мелочах, или
кидались в амок прямо на улицах, или поддавались на уговоры
разных извращенцев, чье Право жгло им руки - в основном,
кстати, женщин. Свободных женщин, потому что я никогда не видел
беса-женщину...
Я не понимал самозванных отшельников. Да и отшельничество
их было каким-то неправильным, надуманным, истеричным
- хотя я и не знал, каким должно быть настоящее... Когда
осеннее половодье захлестывало меня, подкатывая под горло,-
я шел в город. Протискивался через тесноту переулков, плыл в
сутолоке базаров, мерял шагами плиты набережной...
Один среди многих, ненужный среди равнодушных, и мне начинало
казаться, что я один из них, свой, свободный; что я тоже умру,
шагну в никуда, и сам выберу день и способ; что я волен
выбирать, отказываться или соглашаться... Наивно - да,
глупо - конечно, ненадолго - еще бы, но... Дышать
становилось легче. А в одиночестве я, наверное, захлебнулся бы
сам собой. Человек не должен быть один. Если я - человек.
Если я могу быть.
- Ты чего! Чего! Чего ты...- забормотал мне прямо в ухо
отшатнувшийся кряжистый детина в замызганном бордовом переднике.
Видимо, задумавшись, я случайно толкнул его, и он воспринял это,
как повод к скандалу. Бедный, бедный... плебей, чье Право придет
слишком не вовремя, когда руки станут непослушны, и городской
патронат зарегистрирует совершеннолетие детей, а более удачливый
сосед в обход очереди сбежит в небо, как сделал это утренний
коротышка с ржавым топором... Жена, небось, пилит, стерва
жирная...
Я извинился и пошел дальше. Он остался на месте с разинутым ртом
и долго еще глядел мне вслед. По-моему, извинение напугало его
еще больше. Завтра он явится в цирк, и будет надрываться с
галерки, забыв утереть бороду.
Таверна была открыта. Всякий раз, когда я разглядывал огромную
вывеску, где красовалась голая девица с искаженными
пропорциями, а над девицей каллиграфическим почерком была
выписана надпись "Малосольный огурец" - всякий раз
мне не удавалось сдержать улыбку и недоумение по поводу
своеобразной фантазии хозяина. Весь город знал, что хозяин
"Огурца" - философ, но это не объясняло вывески.
Впрочем, я приходил сюда не за философией.
...Округлость кувшина приятно холодила ладони. В углу
ссорилась компания приезжих крестьян, но ссора развивалась
как-то вяло и без энтузиазма. Просто кто-то называл сидящего
рядом "пахарем", а тот прикладывал к уху руку, сложенную
лодочкой, и на всякий случай сипел: "Сам ты!.. Сам ты,
говорю!.. А?.."
Я проглотил алую, чуть пряную жидость и вдохнул через рот,
прислушиваясь к букету.
Задним числом я никак не мог избавиться от фразы, брошенной
Хароном. Меня искал Пустотник. Незнакомый. Зачем? И почему он
ушел, не дождавшись?!
Пустотники поставляли гладиаторов в школы всех округов. Никто не
знал, где они их брали. Вернее, где они брали - нас. Бес на
дороге не валяется... Значит, места знать надо.
Вот Пустотники и знали. С виду они были такие же, как и мы,
а мы были такие же, как все. Но ни один бес с завязанными
глазами не спутал бы Пустотника с человеком или другим бесом.
Годы на арене, века на арене - и тебе уже не обязательно
видеть стоящего напротив. Ты приучаешься чувствовать его. Вот
гнев, вот ярость, вот скука и желание выпить... Вплоть до
оттенков. А у Пустотников все было по-другому. Стоит человек,
толстенький иногда человек, или горбатенький, а за человеком
и нет-то ничего... Вроде бы поверху все нормально, интерес там
или раздражение, а дальше - как незапертая дверь. Гладишь по
поверхности, гладишь, а ударишь всем телом - и летишь,
обмирая, а куда летишь, неизвестно...
Не чувствовали мы их. Самым страшным наказанием для манежного
бойца была схватка с Пустотником. Я ни разу не видел ничего
подобного, да и никто из нас не видел, не пускали туда ни бесов,
ни зрителей, но зато я видел бесов, сошедших после этого с ума.
Буйных увозили, сомнамбул увозили тоже, а тихим позволяли жить
при казармах. Комнату не отбирали даже... Вроде пенсии.
Они и жили. И бес, задумавший неположенное, глядел на
слоняющееся по двору бессмертное безумие, вечность с лицом
придурка, затем бес чесал в затылке и шел к себе. Уж лучше
рудники...
Я внимательно пролистал ближайшее прошлое. Вроде бы никаких
особых грехов за мной не числилось, приступов тоже давненько не
случалось... Тогда в чем дело? И почему надо лично приходить,
когда достаточно вызвать через Претора, или и того хуже -
через канцелярию Порченых... Не договаривал чего-то Харон, ох,
не договаривал! То ли меня жалел, то ли сам не уверен был...
Я отпил вина и прижался к кружке щекой.
- Не занято?
Я и не заметил, как она подошла. Пожилая высокая женщина, даже
весьма пожилая, одета скромно, но дорого, есть такой стиль;
осанка уверенная, только не к месту такая осанка, в
"Огурце"-то...
- Свободно,- сказал я без особой вежливости.- И вон
там свободно, и там... Почти все столы пустые. Так что
рекомендую.
- Благодарю,- она, не сморгнув, непринужденно уселась
напротив и потянулась за кувшином. За моим кувшином, между
прочим... Широкий рукав льняного гиматия сполз до локтя, и я
заметил литое бронзовое запястье с незнакомым узором. Кормилица
чья-то, что ли, до сих пор оставшаяся в фаворе? Варварский узор,
дикий, не городской...
- Хорошее вино,- сообщил я.- Дорогое. Очень вкусное,
но очень дорогое. Если не верите, спросите у пахаря. Крайний
стол у двери. Кстати, у них свободны два табурета.
- Отличное вино,- подтвердила она с еле заметным
акцентом, и слой белил на сухом остром лице дрогнул, придавая
женщине сходство с площадным жонглером.- Только эти
невоспитанные селяне предпочитают недобродившую кислятину. А я в
последнее время люблю сладкое.
Игривость тона вступала в противоречие с возрастом. Я промолчал,
разглядывая сучки на столешнице, и внутренне прислушался. Что ж
ты хочешь от меня, неискренняя гостья? Чего ты так сильно хочешь
от меня, что зябко кутаешься в притворство и болтовню, и все
равно я слышу легкий аромат опаски пополам с настороженностью...
- Я тоже,- ответил я.- Я тоже в последнее время
предпочитаю сладкое. Последние двести семь лет, старая женщина,
я всегда предпочитаю сладкое.
Я пристально посмотрел на нее, ожидая дрожи насурьмленных век,
брезгливости жирно намазанного рта, отстраняющего жеста высохшей
руки... Стоп, бес, неужели ты начал завидовать приметам
времени?.. Не надо, не тот случай... Люди не любят себе
подобных, а уж подонок-бес наверняка не вызывает особых
симпатий. Мы хороши на арене, и в сказках... Сколько легенд
доводилось мне слышать о ночных похождениях нашей касты, и губы
бесов щедро пачкались чужой кровью, и выли изнасилованные
красавицы, а на заднем плане обычно изображался черный Пустотник
- внимал, ухмылялся и ждал...
Чего ждал? Конца сказки?
Впервые понял я, что людская молва объединяет нас в одной
упряжке - и это покоробило меня. Интересно, я смогу сегодня
расслабиться?..
- Сможете,- заявила ненормальная старуха и залилась
смехом. Чужим каким-то смехом. Краденым.
- Вы говорили вслух,- поспешно добавила она, подливая
мне в кружку.- Это у вас часто?
Вопрос прозвучал на удивление серьезно.
- Нет. Это я готовился к нашей встрече.
- Ладно. Допустим... Пойдемте со мной. У меня есть место,
куда я вас отведу, и дело, на которое вы могли бы согласиться.
Она поднялась и тут же отлетела прямо ко мне на колени.
Оказывается, ругань за соседним столом успела перерасти в такую
же унылую потасовку, и выпавший из свалки пахарь сшиб с ног мою
работодательницу.
Я тщательно прицелился и пнул невежу в объемистую округлость,
выпиравшую у него сзади. Он крякнул, вернулся вперед головой в
лоно драки, но через мгновение уже несся ко мне, набычившись и
извлекая из-за пазухи самодельный нож.
- Ах ты...- проревел взбешенный пахарь и осекся, тщетно
подыскивая нужное слово.- Ты и твоя... да я тебя...
Нет, слов ему положительно не хватало.
- Ты меня,- подбодрил я пахаря,- ты меня и ее, и
вообще всех нас... Дай сюда ножик.
Как ни странно, он повиновался. Я взял нож, передвинул с колен
на лавку притихшую женщину и положил ладонь на стол. Потом
примерился и поднял клинок, держа нож в правой руке.
- Tы меня вот так,- сказал я, с хрустом отхватывая левый
мизинец.- И еще вот так...
Указательный палец свалился на пол.
- А потом..
А потом наступил момент Иллюзии. Я только успел заметить, как
стекленеют и расплываются обрубки: один - на столе,
другой - на полу. Я перекинул нож в левую руку, крепко сжал
лезвие всеми пятью положенными пальцами, сжал так, что
проступила кровь - и вернул нож окаменевшему владельцу.
- Все? - поинтересовался я.- Иди воюй
дальше...
До определенных пределов мы ощущали боль так же, как и все. Но с
какого-то невидимого рубежа боль превращалась в цвета и звуки.
Например, отрубленную голову я воспринимал, как ярко-кобальтовую
вспышку под гул накатывающегося прибоя; вспоротый живот -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг