наверху бы - еще горше: жил бы, как бабка, на отшибе один-одинешенек, без
пользы да без радости. А так пораздумаешь: "Ну что ж, если самому от жизни
радости нет, надо на других ее потратить, вот и будет мне утешение".
Чудное сегодня со мной случилось. Стоял рядом с Наставником - и
застыдился вдруг. Рубашонка-то на мне давно сопрела, ходил в чем мать
родила: все равно для глаза его звукового тряпки - как воздух. А тут
застыдился. Попросил его одежду мне сделать.
Он, само-собой, удивился, спрашивает, зачем. Я ему и говорю, что там,
мол, на земле, температура меняется: летом - зной, зимой - холод, вот мы и
носим одежду, чтобы предохраниться, значит. И это, говорю, не только
необходимость, но и обычай - мы, мол, так привыкли, что нам без одежки
неловко.
А он послушал и говорит:
- Ты становишься взрослым, Ули!
Давний это у нас разговор: все я ему не мог объяснить, что малый я.
Не того ради, чтоб меньше спрос, а чтоб не всякое лыко в строку. Что
делать, раз он всех верхних по мне меряет?
У них-то все по-другому. И дети не так родятся и растут не так.
Какие-то три стадии проходят, а как придут в такой вид, как Наставник, так
уже взрослые.
А математику я все-таки осилил. Не всю - еще и начала не видать, не
то что конца, - а уже получается. А с химией и посейчас никак. Что шаг -
то в стенку лбом.
Чудной у нас с Наставником разговор вышел. Приметил я вдруг: ус у
меня пробивается. А там ведь, наверху, как ус пробился, так и засылай
сватов. Кто до полной бороды не женится - считай, старый бобыль. Ну и
полезло всякое в голову. Я и спрашиваю у Наставника, дети-то у него есть?
А он опять не поймет:
- Как, - говорит, - я могу это знать?
- А кто, - спрашиваю, - это еще знать может?
Он и рассказал, что они на второй личиночной стадии размножаются,
когда еще ни ума, ни памяти. Отложат яйца и закуклятся, а за детьми
разумные смотрят. Потому-то взрослыми они о том ничего не помнят, все дети
для них свои. Так и живут: все родичи, все чужие. Я, так, честно, и понял,
и не понял.
- Неужто, - говорю, - вы так никого и не любите? Неужто в вас такой
надобности нет? Мы, - говорю, люди, - без любви - как без свету: нам, если
не любить никого, так и жить не надо.
А он подумал и отвечает:
- Наверное, такая потребность все-таки существует, иначе бы я так к
тебе не привязался. Видимо, на ранних стадиях нашей цивилизации подобные
связи все же были, и какие-то атавистические механизмы сохранились.
- Скажи, - спрашиваю, - а неужто вы так друг другу безразличны, что
никому и дела нет, где ты на столько лет затворился?
- И да, - отвечает, - Ули, и нет. Пока ты спишь, я бываю среди
соплеменников. Для общения вполне достаточно.
Вот к чему я никак не привыкну - что они совсем не спят. Наставник
мне, правда, говорил, что у них мозг по-другому устроен, ему такой смены
ритмов не надо. Он у них как-то по кусочкам спит, весь не отключается.
Ладно, тут я ему и говорю:
- Наставник, а не пора нам о людях подумать? Время-то идет, а лучше
нам чай не становится. Что я, не гожусь еще, чтоб твоим меня показать?
А он мне:
- Не спеши, Ули. Ты, - говорит, - уже сейчас многих заставишь
задуматься, но нам нужны не сомнения, а полная уверенность. Нам, -
говорит, - со многим придется столкнуться, а твоя психика еще неустойчива.
Помни, что чем полней будет наша победа, тем вероятнее благоприятное
решение.
А я сегодня себе сделал штуку, чтобы время мерить! Сам придумал, сам
смастерил. Им-то не нужно, у них счет по внутренним ритмам, а у меня-то
ритмы медленные, со всяким счетом пролетаю. А тонкий отсчет у них по длине
волны зрительного звука, тоже не годится. Прежде-то, как какой точный
процесс, я от Наставника - ни на шаг. А теперь - красота! Сколько надо,
столько и засек.
Одно плохо: раньше-то я времени и не видел, а тут вдруг почувствовал,
как бежит, и душу придавило. Свыкся я что-то с подземной жизнью, за
работой и думать о прочем забыл. Оно понятно: день на день не похож, я уже
белый свет стал забывать. А тут гляжу, как оно мигает, - и на душе тень.
Застрял я между двух миров: от одного отошел, к другому не прибился, -
глядишь, скоро позабуду что человек я. И так уж, как отсюда глянуть, такой
глупой жизнь деревенская кажется! До того мои соплеменники тупые да
жалкие! Вот выйду я на свет божий, как мне меж них жить? А потом и
спохвачусь: совсем ты, Ули, зазнался! Ты-то какой сюда попал? Только и
было в тебе, что тоска неприкаянная да задор щенячий. Большое богатство! А
душу сводит. Ну выйду, ну объявлюсь, - все одно не станут они у меня
учиться, ни к чему им. На что они, науки твои, короткоживущим? И тут ровно
у меня перед глазами посветлело. Ну да, короткоживущие они - здесь. Отрава
тут такая, что жизненный цикл сдвигается. А я-то ведь родом из других мест
- там полный век живут. Не знаю, какая там беда, а все-таки может что и
выйдет?
Свершилось: накрыли нас все-таки! А все из-за счетчика моего.
Генератор-то я так настроил, чтоб он Наставнику не мешал, а паразитных
гармоник не учел, вот они, проклятые, и вылезли где-то. Ну, вот и пришли
выяснить, откуда помеха.
Я-то заработался, не почуял, а Наставник в экранированной комнате
был, тоже не услышал. Так что картина: входит гость неожиданный, а я с
вибратором сижу, насадку чиню к микроскопу.
Я сперва удивленье почуял, потом страх - оборачиваюсь, а он в дверях
стоит, крюки выставил, рука - в сумке, что в ней - не пойму, а похоже,
излучатель. И стало мне тут весело чего-то.
- Наставник! - кричу, - выходи, гости пожаловали!
Он так и вылетел. Смотрит на гостя, а тот все меня щупает:
- Что Это? - говорит.
А Наставник этак с холодком:
- Представитель наземной формы разумной жизни.
А гость будто обеспамятел. Стоит столбом, не пойму даже, что у него
внутри делается. А мне еще веселей. Глянул на Наставника, вижу: молчит, и
говорю ему:
- Боюсь, для нашего гостя это слишком неожиданно, Наставник. Ты уж
ему скажи, что в излучателе надобности нет, ничего ему здесь не грозит.
Тот то ли понял, то ли нет, а руку разжал. Встал, зацепился. И опять:
- Что Это?
А Наставник еще холодней:
- Разумное существо, как вы убедились. Просто осуществляется право на
эксперимент, я не счел нужным оглашать результаты предварительных
исследований. - И спрашивает: - У вас ко мне дело, коллега?
Ну, тот объясняет нехотя, что от нас идут какие-то паразитные
колебания, которые сбивают ему настройку приборов. Наставник вроде
удивился:
- У меня, - говорит, - работает только стационарная аппаратура. Она
не должна давать помех. Может быть у тебя, Ули?
- Да нет, - говорю, - у меня ничего не включено. Разве что счетчик
мой?
- Тогда попробуй, - говорит, - его выключить, а коллега проверит,
исчезнут ли помехи.
Ушел тот, а я гляжу - затуманился Наставник.
- Брось, - говорю, - может так и лучше! То бы ты тревожился, себя
изводил, а так само вышло. Ты что, сомневаешься во мне?
- Нет, - говорит, - только в тебе я и не сомневаюсь. Я, - говорит, -
горжусь тобой, Ули. Из нас троих ты один сейчас вел себя как разумное
существо.
И не стали мы больше об этом говорить.
А на другой день вызывают Наставника. Там у них селектор такой есть,
так за все-то годы впервые увидел я, как он работает.
Собирается, а я чую: неспокоен.
- Может мне, - говорю, - с тобой?
- Да нет, Ули, - отвечает, - сегодня только предварительное
сообщение. Еще успеешь наслушаться.
Ушел он, а я... вот только тут и уразумел, что кончился для меня еще
кусок жизни. Зашел я к себе, на постель свою глянул, на приборы мои, чтоб
мышцы упражнять, на аппаратик, что в воздух нужные ионы мне добавляет, - и
в горле ком. Какой же он, Наставник-то мой, великий ученый, коль сумел,
ничего о верхней жизни не зная, здоровым меня вырастить! И какой он...
если я здесь... столько лет взаперти... и одиночества не знал! И ежели
теперь из-за меня... Хоть прочь беги, чтоб по-старому все оставить! А
потом думаю: "Нет! Я его даже ради него самого не предам. Столько-то лет
работы - и зря? Хошь не хошь, а победить надо. Для людей и для него."
Вот он и пришел, этот день. Ждал я его, звал, а теперь боюсь. Что-то
оно будет? Боязно и противно как-то, что меня показывать будут. А тут еще
и дорога... Впервой-то я из лаборатории вышел, а уж ездить сроду не
приходилось... что страху, что стыда натерпелся, вспомнить тошно. Вроде и
отошел, а душе тесно:
Идем, темь кругом непроглядная... совсем я в этой темноте бессильный.
Шли, шли, и вдруг чую: уши заложило, давит, сил нет. Хотел спросить, да
сам понял: пришли. Знать, полно народу подземного, все смотрят, вот мне и
больно. И тут стенка, по которой я рукой вел, пропала, а Наставник мне
говорит: "Пришли. Держись, Ули!"
Легко сказать! Тьма хоть глаз вон, и все на меня смотрят. Если б
смотрели только! Прямо кричит все: какой я не такой, какой противный. Как
стена на меня упала: любопытство, удивление, отвращение - еле-еле я на
ногах устоял. Давит, гнет, наизнанку выворачивает. Я в этом Наставника
потерял, забили они его. Чуть себя не потерял, когда их чувства на меня
навалились: тяжелые все, неприятные, одинаковые. Еще бы чуть-чуть - и без
памяти свалился, но тут на мое счастье Наставник заговорил. Ну, они не то
что забыли про меня - слушать начали, сразу давление поослабло. Подался я
немного назад, нашарил стенку, прислонился, а после и вовсе сел. Это у
меня всегда: чуть что, сразу ноги подгибаются.
Сперва просто отходил, а потом и заслушался. Он-то быстро-быстро
говорил, мой разговорник за ним не поспевал, слова рваные выходили, ну да
я привык разбирать. Оно так и раньше бывало, когда он увлечется и на
обычную скорость перейдет. Еще хорошо - он передышки делал, когда им
записи показывал. Я-то, конечно, с кристалла не читаю, мне для того
машинка нужна, ну да я и так вспомню, со мной ведь было.
И вот чудно: все знаю, а заслушался, захватило. Потому как в первый
раз со стороны увидел, что мы с ним сделали. Какой я был и какой стал. И
вот тут, как понял я, нет, не то, что понял - нутром почувствовал, какая
же это была работа, сколько ума и сил она от нас взяла, так и стало мне
страшно. Потому что понял вдруг: повезло это нам с ним, один это такой
случай, когда могло получиться.
Ну знал я, что не такой, как другие. Не хуже, не лучше - просто не
такой. Оттого и с людьми мне худо было, что они это чуяли. И не только,
что долгоживущий я, - это они мне простили б, а что есть у меня дар живое
понимать. Ничего бы у нас с Наставником без этого не вышло. Потому чудо
это чудесное, диво дивное, что мы, такие не похожие, друг друга поняли.
Надо было чтоб не боялся я его, всей душой полюбил, и чтоб он мне
откликнулся. Надо было нам с ним позарез захотеть друг друга понять, день
и ночь о том думать, всякую мелочь подмечать. Но не помогло б нам ничего,
когда б нам до того, как друг друга понять, самой малости не осталось. А
когда б не я это был? Нет, про людей худо не думаю. Из всяких троих, поди,
двое посмышленей меня будут. Только и того, что смалу за них жизнь
берется, по-своему гнет. Это я на отшибе жил, у бабки за спиной, а она
меня и не обламывала. А будь мне что терять, разве мог бы я так к
Наставнику прилепиться?
Мутные какие-то думы, не ко времени вроде, а я чую: что-то за ними
важное, такое, что прямо сейчас додумать надо. Сколь ни бейся, а одно
выходит: нельзя мне теперь ни в чем оплошать.
Один это был случай - боле не повторится. Может и есть наверху такие,
как я, может и есть внизу еще такой Наставник, да когда они встретятся? А
времечко-то идет, люди-то мрут. Один я за все в ответе, ни спуску мне не
будет, ни послабления.
И тут чего-то успокоился я, даже весело стало. Потому, когда все
решено, оно как-то проще.
Тут как раз меня Наставник и позвал. Поднялся я, взял засечку и пошел
к нему по маячку. И что ни шаг, то трудней, потому что опять они на меня
уставились. Уши давит, нутро выворачивает, а я зубы сцепил: нет, думаю, не
сломаете!
Опять им Наставник про разговорник мой напомнил: какая частота и
какая скорость речи, и вопросы предложил задавать. Тут, вблизи, я его
почувствовал, наконец, и как ему за меня страшно почувствовал. Мне его
прямо жаль стало, я-то уж ни чуточки не боялся. Стоял как дурак перед
оградой, и ждал чего ж у меня сейчас спросят. А они все молчат, не знают с
чего начать. Наконец, выскочил один, и вопрос самый дурацкий, как водится.
Кто я, спрашивает.
- Человек, - отвечаю. Это я на своем языке сказал и пояснил сразу: -
Так зовут себя разумные, что живут наверху.
Ну, тут сразу другой. Сколько вас, спрашивает. Вот это уже в точку!
- Не могу сказать, - отвечаю. - По причинам, от нас независящим, люди
сейчас разобщены. Та община, в которой я вырос, отрезана от мира
непроходимыми ядовитыми пустынями. Знаю только, что здесь прямо у нас над
головой, живет три-четыре сотни человек.
Это их маленько зацепило, но тут, как на грех, следующий вылез и
сразу все дело повернул. Как нам удается защищаться от температурных
скачков и жесткого излучения солнца, спрашивает.
Ну, сказал я про одежду, про жилища, что излучения никакого мы не
чувствуем, приспособились, наверное, и уж тут вопросы, как из мешка
посыпались. Есть ли на поверхности другие формы жизни, и как мы пищу
добываем, и правда ли, будто мы улавливаем электромагнитные колебания, и
какие у нас органы чувств, и как мы друг с другом общаемся, и какая у нас
общественная структура. Успевай отвечать! Честно сказать, так я на добрую
половину ответа не знал. Ну да мне не зазорно, так и говорю: не знаю, мол.
До того-то наша наука не дошла, о том-то и не задумывались, слишком
привыкли, а то-то сам узнать не успел, потому что маленьким был.
А потом один вдруг спрашивает, как я к Наставнику попал. Чую,
напрягся тот, а мне смешно.
- Из чистого любопытства, - отвечаю. - Захотелось в колодец
заглянуть.
А он свое гнет: как возникла идея такого эксперимента? По своей воле
я в нем участвую?
- Ах ты, - думаю, - вон ты куда заворачиваешь!
- Да, - говорю. - Как понял, что вы разумны, захотел узнать, что вы
такое. А потом убедился, насколько больше вы знаете, и поучиться решил. У
нас, у людей, - говорю, - дела сейчас незавидные. Нам очень нужна ваша
помощь или хотя бы знание ваше.
Тут они примолкли наконец, и почуял я, что переломил их отношение.
Любопытство, удивление остались, а вот отвращения и брезгливости той уже
не было. Признали они меня.
То и Наставник понял, вмешался скоренько. Намекнул, что устал я,
потому как день для меня сегодня тяжелый. Может, мол, есть смысл отложить
остальные вопросы? Я-то теперь в их распоряжении.
Ну что ж, они не против. Их-де сегодняшний разговор отчасти врасплох
застал. Им бы теперь все обдумать, подготовиться, чтобы знать, значит, с
какой стороны за меня крепче взяться. А тот, что все хотел Наставника
подловить, спрашивает вдруг, не соглашусь ли я пройти психофизическое
обследование. Прислушался я к Наставнику, а он весь сжался, не хочет на
мое решение влиять.
Почему бы и нет? - говорю. - На куски-то меня не порежете?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг