подстрелен лазутчик. Таши плыл, прижимая к себе девочку, терпеливо
сносившую передряги последних часов, и старался не думать, сколько
мёртвых тел колышется сейчас у самого дна на радость сомам и мелкой
уклейке, что первой обсасывает утопленников.
На правом берегу сородичи занимались не слишком весёлой, но
необходимой работой. Стаскивали убитых согнутых, чтобы сжечь тела, а
потом закопать обугленные кости. Кто остался в реке, с теми вода
разберётся сама - это её доля. А погибших на землях рода надо зарыть -
нечего зря плодить стонущих духов. Мангасы лежали отдельно, их
предназначили в жертву камням - так будет спокойнее.
Пока Ромар и чудом спасшийся Тейко рассказывали вождю о новой
напасти, объявившейся на том берегу, Таши подошёл к лежащим на земле
мангасам. Теперь он мог рассмотреть их как следует.
Все четверо были очень разными. Это только в сказках мангас всегда
великан, на самом деле он страшен не столько силой, сколько
неустрашимой жестокостью, презрением к боли и смерти и полным
безразличием ко всему на свете. Природа лишила мангасов способности
продлить свой род, и они мстили природе, вымещая своё убожество на
всяком живом существе, до которого могли дотянуться. Во всём мире одни
только согнутые терпели и даже боготворили мангасов, хотя и страдали
от них более всего. Никто не мог знать за верное, но рассказывали, что
когда охота у согнутых бывала неудачна, то мангас убивал первого
попавшегося сородича и жрал его на глазах у остальных. При взгляде на
убитых уродов в это легко верилось.
Белого мангаса Таши разглядывал особенно долго. Не хотелось
верить, но это бесполое существо было ближе к женщине, чем к мужчине.
Круглая голова со стёртыми ничего не выражающими чертами лица,
безволосое, отвергающее загар тело, грудь широкая и плоская, как
лощильная доска, бугры мышц на изломанных топором руках. Но когда Таши
опустил взгляд на то место, куда пришёлся удар его ноги, он увидел,
что чудовищное существо всё-таки было женщиной.
"На мангаске женись!" - вспомнил Таши, и его затрясло от страха,
отвращения и ненависти к себе самому.
- Таши! - раздался крик. Вождь звал его к себе, чтобы выслушать
рассказ о случившемся на том берегу.
* * *
Победители возвращались домой. Шли споро, ибо никакой добычи у
согнутых взять было нельзя. Обрывки плохообработанных шкур и каменные
рубила - к чему они? Главным в походе была победа, а ношей - свои
товарищи, раненные и убитые. За полтысячи согнутых род отдал семь
десятков воинов, и ещё несколько человек были серьёзно ранены, так что
из пришлось нести. Почти половина погибших нашла смерть на том берегу,
и это омрачало радость. Ведь карлики не понесли никакого урона,
остановила их только вода. Стоит ли радоваться гибели согнутых, если
на их место пришёл столь опасный враг?
Таши шёл вместе со всеми, неся на руках уже двоих детей. Воин,
переправивший через реку дочь Линги, остался складывать костры для
чужаков, и как-то само получилось, что вторая малышка тоже осталась у
Таши. Кроме того, за плечом у Таши висел огромный лук, прежде
принадлежавший Туне. Когда Таши принёс лук вождю, тот слепо посмотрел
на оружие брата и тихо произнёс:
- Возьми себе. Я видел, как ты стрелял. Только не размахивай им
прежде времени.
Топор и птичье копьецо Таши тоже сохранил. А вот боло пропало,
осталось намотанным на страшную лапу пернатого чудовища. Хорошо хоть
сам жив остался.
Таши шёл и в тысячный раз представлял подробности кровавой
схватки, случившейся на берегу. Хотя, какая это схватка - чистый
разгром. Налетели враги как дрозды на рябину, в минуту всех поклевали
и дальше понеслись. Копьём такую птицу не остановишь, разве что бревно
ставить вместо ратовища. Луки бы были с собой... хотя, что луки?..
Таши вспомнил плотные, внахлёст лежащие перья, по которым бесследно
скользят наконечники копий, и понял, что никакой лук эту броню не
пробьёт. Ничем птицу не взять. В одном лишь загадка: почему неуязвимые
птицы позволяют чужинцам влезать себе на спину, зачем воюют за них?
Надо бы Ромара спросить, не знает ли он такого колдовства? И конечно,
в бою следовало сшибать чужинца. Хотя, что бы это изменило? Птица всё
равно осталась бы. Да ещё не больно-то достанешь карлика, он за своим
скакуном как за деревом прячется... И всё-таки, что-то надо придумать.
Река рекой, но признавать, что какие-то уроды оказались сильнее людей,
нельзя.
Другие мужчины тоже были озабочены случившимся. До Таши долетали
обрывки разговоров:
- За городьбой укрыться и бить из луков в глаз. В глазу всегда
слабина.
- Так она и будет у городьбы стоять и глаз тебе подставлять, на,
мол, стрельни...
- ... экие громады, какие у них яйца должны быть. Я бы
попировал...
- А вот ямы ловчие на узких местах нарыть. Это же гадина тяжёлая,
ногу переломит - уже не подымется.
- С мангасами бы их стравить...
- Они и без тебя схлестнулись. Думаешь, от кого согнутые на наш
берег дёру дать хотели?
- И всё-таки, хорошо, что у нас река. Не достанут.
- А хоть бы и не было реки, что они с нами смогут сделать?
Городьбу на птице не пересигнешь.
- И ты весь век за забором не просидишь. Спасибо предкам, что река
течёт.
Вновь разговоры возвращались к лукам или возможности опрокинуть
птицу, захлестнув ей обе ноги, или накинуть на неё рыболовную сеть.
Таши подошёл к одиноко бредущему Ромару. Спросил:
- Всё-таки, кто они такие? Как птиц смогли приучить? Если бы не
птицы, мы бы их походя в порошок перетёрли...
Старик поднял голову, тихо ответил:
- Не знаю. Серьёзного колдовства я в них не заметил - так, сущие
пустяки. Птицы тоже обычные - вроде дрофы, только громадные. Так что,
драться с ними не мне, а вам. А кто они такие?.. Про диатритов слыхал?
- Слыхал... - протянул Таши. - Но ведь диатриты это оборотни,
люди-птицы. Крылья у них вместо рук. И потом, их же в древние времена
богатырь Параль перестрелял всех до единого. И гнёзда сжёг.
- Это в сказке. А сказка, мой милый, только наполовину правдой
бывает, потому она и сказка. Многое в ней додумано, многое позабыто.
Но кое-что не грех и на ус намотать.
Таши вопросительно вскинул глаза. Ромар перехватил его взгляд,
усмехнулся и пояснил:
- Сам видишь, птицу диатриму ни копьём, ни стрелой, ни боевым
топором не взять. А богатырь Параль тебе выход подсказывает: где-то у
птицы гнездо есть, а в нём - голые птенчики. Туда и бить надо, если
дотянуться сможешь, - Ромар прищурился, глядя вперёд и добавил, не
меняя выражения: - Ну да это потом, а сейчас тебя никак ищут. Давай,
иди.
Навстречу им от городища бежала женщина. Через минуту Таши смог
разглядеть, что это Линга. Кто-то из ушедших вперёд парней принёс в
селение новости, и Линга, услышав, что нашлась её дочь, побежала
навстречу отряду. Другие женщины остались в селении, они ждали воинов,
и обычай велел им хранить спокойствие, даже если уже пришла тяжкая
весть. И они стояли в общей толпе, продолжая на что-то надеяться. А
Линге, которой некого ожидать, дозволено встретить войско на полпути.
Запыхавшись, Линга подлетела к Таши, выхватила у него из рук обеих
девочек, прижала к груди...
- Спасибо, спасибо... - твердила она, не глядя на Таши.
Опустившись на землю, Линга выудила из сумки долблёнку с козьим
молоком, пристроила на горлышко соску из рыбьего пузыря, сунула
младшей девочке, быстро нажевала кусок ячменной лепёшки, замесила в
ладони тюрьку с тем же молоком, принялась прямо из ладони кормить
старшую, и всё это смеясь и плача одновременно, и успевая свободной
рукой гладить то одну, то другую девочку, и выбирать из детских
головёнок насекомых, и делать ещё что-то.
С минуту Таши стоял рядом, молча глядя на смешную картину счастья,
потом пошёл догонять ушедших вперёд мужчин. За детишек можно больше не
опасаться, они пристроены надёжно.
Почему-то Таши было грустно.
* * *
Лето вершилось странное, исполненное мрачными знамениями и
скверными приметами, хотя в жизни недоброе случалось не чаще чем в
обычный год. Речные божушки упорно не желали видеть людей, замечать их
жертвы и приветственные заклятья. Но рыба ловилась на диво, обезумело
бросаясь на любую приманку, наполняя бредни и мрежи. Муха, впрочем,
говорил, что волшебство тут ни при чём, ни своё, ни странных существ,
а просто река обмелела, как ни в какую засуху не бывает, вот рыба и
мечется.
Вода и впрямь стояла низко. Сухой остров раздался вширь чуть не на
полреки, и даже в омутах вода заметно спала; старые ивы стояли теперь
отдельно от воды, впервые за свою неизмерянную жизнь обсушив корни.
Дождей не случалось, хотя тучи, бывало, проходили в поднебесье, и
солнце палило не то чтобы слишком, а как и полагается в это время
года.
Охотники тоже не оставались без дела, хотя жертвенный дым стлался
по земле, а идолы звериных хозяев недовольно кривили измазанные салом
губы. Но как ни криви лик, а звери с того берега шли ходом, переплывая
обмелевшую реку. Шли не только туры, лошади и горбоносые сайгаки, но и
куланы, онагры и тонконогие джейраны, которые обычно в эти края не
забредали. Каждый день сторожевые отряды возвращались с добычей, и
мясо люди ели словно осенью.
Случалось, шли через реку и люди. Несколько раз дозорные замечали
разрозненные группы согнутых. Их подпускали ближе и расстреливали из
луков, не дозволяя коснуться берега. Однажды на том берегу появились и
настоящие люди. Было их чуть больше десятка, и потому Муха, заметивший
пришельцев, попытался заговорить с ними, но незнакомцы ответили
камнями из пращи и скрылись в кустах. Камни упали в воду, не долетев и
речного стрежня, однако, и этого было достаточно. Незваных гостей
выследили, когда они пытались пересечь реку в другом месте, привычно
подпустили на выстрел и, уже не пытаясь разговаривать, отправили их
всех к придонным мавкам.
В селении тоже продолжалась жизнь. Помалу, женской да детской
силой убрали и свезли хлеб, тем паче, что урожай был невелик и большой
тяготы не приключилось.
Последний сноп - праздник, какие в году не часто бывают. Сноп
нарядно украсили и с песнями таскали по полям, кланялись ожнивкам,
оставленным по обычаю волотку на бородку, полевику на поиграние.
Вечером жгли костры.
Первый костёр Матхи подпалил священным тёртым огнём. Огонь
вытирали парни, не луком, не колком, а целой жердиной. Вращали
бешенным хороводом, покуда не затлел алым углем вставленный в липовую
колоду комель. Огонь, щедро сдобренный соломой, взметнулся чуть не
выше перелесков, окружавших поле. Стадо, выгнанное на жнивьё,
шарахнулось в сторону; пламя, безумно змеясь, отражалось в жёлтых
козьих глазах.
У малого костра бил в бубен Матхи, Ромар заклинал потрудившееся
поле бесконечной песней: долго тянул каждое слово, покуда воздуха
хватало в калеченой груди, и вдруг вскрикивал отчаянно и звонко. Иных
стариков в эту ночь в поле нет, семейный люд сейчас пиво ставит с
нового урожая, затирает на кислом молоке дежень, женщины пекут
замешанный на меду пряник. Общий праздник будет завтра, а сеночь
бесится молодёжь, которая и без пива пьяна.
Великий костёр трещал посредь поля на самой горушке. Валки соломы
светились изнутри золотым жаром, оседали, рассыпаясь черными нитками
пепла, огненные смерчики кружили созвездья искр. Жар от костра шёл
нестерпимый, и храбрецы, наметившие первыми скакнуть через огонь,
отбегали, прикрывая растопыренной ладонью ошпаренное лицо.
Эту песню мы хлебу поём,
Так поём, хлебу честь воздаём!
Девичья запевка приглушила унывную жалобу Ромара. Девчонки по
одной набегали к пламени, издали бросали венки, свитые из ячной
соломы, кисти рябины да калины: в награду полевикам, соломенным дедам
- кормильцам, добрым охранителям. Завтра старшие на поле выйдут,
кропить межу пивом, сваренным с первого снопа. Это будет настоящая
жертва, а тут просто игра, чтобы девушки прежде времени от огня не
бежали. Вот когда парни через костёр сигать начнут - тогда иное дело.
А пока - пойте и дарите хлебным божкам вязки рябиновых бус.
Костёр ещё пылал в полную силу, окружённый нерассыпавшимся валом
жаркого соломенного праха, когда Тейко рванул вперёд, словно метнув
себя из пращи, и одним невероятным прыжком пролетел через огненный
столб. Он приземлился в тлеющую труху по ту сторону костра и тут же
выпрыгнул из пламени, прежде чем оно успело опалить его. Круто
развернувшись, Тейко выхватил из огня занявшуюся с одного конца ветку,
с торжествующим воплем взмахнул ею в воздухе и с выжидающей улыбкой
шагнул туда, где плотной кучкой стояли девушки. Те с визгом кинулись в
разные стороны. Ещё бы не бежать, когда у парня в руках дымится
головня. Догонит, мазнёт по волосам - и всё, теперь ты меченая
невеста, палёная коса. И захочешь, а на смотринах догнавшему отказать
нельзя. А то, бывает, разыграется парень и начнёт метить головешкой
всех подряд. Что тогда? Хорошо коли разом у многих в руках огонь,
тогда можно и поддаться, позволить избраннику подпалить волос, а потом
вздыхать притворно: судьба мол, не убереглась в сумятице... Но сейчас
- иное дело, другие женихи и близко к огню шагнуть не смеют, а этот
уже головню добыл.
Кто-то из девушек бросился спасаться к темнеющему под горушкой
стаду: не так-то просто преследователю прорваться сквозь плотно
прижатые бока овец, преимущество в быстроте мигом сойдёт на нет, да и
спрятаться в стаде проще простого - натянешь на голову овчинную
телогрею, пригнёшься пониже - вот и нет тебя, растаяла девка в ночи,
растворилась меж бараньих шуб.
Но всё же, большинство девчонок понеслись к темнеющей за полем
роще. Попробуй, поймай бегунью меж стройных стволов, да ещё огонь
сбереги, а то получится, что зря бегал, только лоб ветками исхлестал,
а суженой не словил. Тоже, кто захочет - спасётся, разве что очень уж
быстроногий парень положит на тебя глаз. Но тогда, значит, и впрямь -
судьба. Зато в лесу хорониться куда как веселей.
Тейко свистнул и припустил за бегущими.
- Горим!.. - молодечески крикнул Ташин одногодок Малон и тоже
метнулся сквозь костёр. Разом перепрыгнуть ему не довелось, и Малон
выскочил из огня палёный словно боров, после того, как освежуют его
охотники. Крякнув с досады, прыгун сунулся было за головнёй, отскочил,
отогнанный жаром, но потом достал-таки огня и тоже помчал к лесу.
- Горим! Горим!.. - один за другим парни прыгали через пламя и,
размахивая факелами, бежали искать кто единственную, заранее
высмотренную зазнобу, а кто и просто куда глаза глядят, задыхаясь от
радости и сладкого предчувствия нечаянной встречи в потайной глуби
леса. Заметить метнувшуюся тень, облапить, что медведь охотника,
ощутить, как рвётся из рук тонкое девичье тело, а потом потребовать
непреклонно: "Целуй, тогда пущу!" - и ждать, когда пленница
приподымется на цыпочки и чмокнет в щёку, а то и прямо в губы.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг