имя.
Теодор наелся, от горячего его сразу разморило, Кристиан отнёс его
в шалаш, прикрыл своей курткой. Гелия с виноватой улыбкой наблюдала за
ним.
- Это мой племянник, - вполголоса сказал Кристиан, - Савелов сын.
У Савела четверо детей - одни парни. И мать они весной похоронили,
умерла родами.
- Замечательный у тебя братишка, - согласилась Гелия, - личико
смышлёное...
- Вот у дяди Петера в семье девок больше чем парней, а я свою мать
даже и не помню. У нас одна Рада - сеструха моя. Порченая она, замуж
ей нельзя. Хотели в монастырь отдать, да только куда мы в семье без
бабы? Обшить да постирать и петеровы невестки смогут, но для малышей
они всё-таки не родные. А Рада и мне вместо матери была, хотя старше
всего на семь лет. Это неправда, что все горбатые - злые, Рада добрая,
хотя и ворчит и пристукнуть под горячую руку может. Ты только не
смейся над ней, когда увидишь. Хотя где же вам увидеться? Не выйдет
никак.
- Хороший ты человек, - сказала Гелия, увидев, что собеседник
замолчал, - и брата любишь. Только как вы жить будете - ума не
приложу. У вас там страшные вещи творятся - родители приезжали,
рассказывали такое, что не поверить. Убивают... И здесь вам тоже век
не отсидеться. Кристиан, я прошу, будь осторожен и, пожалуйста, не
становись как те.
- Ты чудесная девушка, - сказал Кристиан, - и, действительно,
словно ангел. Это даже хорошо, что ты меня не слышишь, иначе я бы не
смог этого тебе сказать.
Кристиан поднялся, принёс охапку нарубленного хвороста, начал
подкладывать на потухающие угли. Гелия тоже собрала ветки, натасканные
малышами в подражание дровяным заготовкам гостей, сложила на то же
место, где виделся бесплотный огонь, рассеивающий мрак чужой ночи.
Сбегала в дом за зажигалкой.
- Здесь нельзя жечь костры, - сказала она, - ну да ладно. Пусть
горят вместе.
* * *
"Ну вот, всё хорошо, всё обошлось, Таточка рядом, живая, засыпает.
Для неё всё обернулось забавными чудесами... Правда, этот мальчишка...
но Гелия сказала, что это обычный славный мальчишка, только грязный
очень. А так - всё хорошо."
Инна подняла глаза от кроватки. Темно в комнате, свет погашен,
окна плотно зашторены, и всё же - светло. Там, рядом - светло, и ничто
не закрывает от солнца. Какое странное ощущение - темнота и солнце
одновременно!
Тата завозилась под одеялом, не просыпаясь, потребовала:
- Мама, пой!
- Баю-баюшки, баю
Живет барин на краю.
Он ни беден, ни богат,
У него много ребят, -
затянула Инна, но голос задрожал, продолжать она не могла. Перед
глазами качались картины сегодняшнего утра, мгновенно сменяющиеся,
словно неведомый оператор передёргивал рамку со слайдами.
Старик лежит, откинув руку с зажатой палкой, до блеска
отполированной ладонями, а жирное лицо убийцы глумливо лыбится на
Инну.
Мгновенная смена кадра - и вот от сарая тяжело бегут пятеро мужчин
с вилами и занесёнными косами в руках, солдаты разворачиваются, и один
из мужиков падает, пробитый арбалетной стрелой, но из дома вырывается
низкая скрюченная фигура, в которой невозможно узнать женщину.
Перекосив в крике рот, горбунья голыми руками хватает с огня котёл и
выплёскивает варево на спину так и не успевшему застегнуться
командиру. Взблескивают косы, растерявшиеся ратники падают один за
другим, мужики поднимают раненого товарища, кто-то бежит к убитому
старику и девочке - боже, как она похожа на Таточку! - а горбунья всё
пронзает вилами уже переставшие вздрагивать тела.
- У него много ребят,
Все на лавочках сидят.
Все на лавочках сидят,
Кашу с маслицем едят...
Теперь всё вокруг напоминает об этом: случайный отблеск на
полированной поверхности, неловко сказанная фраза, даже колыбельная
песня - она с тех времен, она о тех людях. Инна вдруг представила, как
изнывшаяся по недоступному материнству горбунья поёт племяшечке:
- Кашка масленая,
Ложка крашеная.
Ложка гнётся, нос трясётся,
Сердце радуется.
- Не-ет! Я так не могу! Таточка спит наконец-то, а я больше не
могу!
Инна быстро вышла из номера. В холле она увидела Регину. Та
расположилась в кресле у мягко светящегося торшера. Окна и здесь были
зашторены, хотя отгородиться от призрачного дня не удавалось. Услышав
шаги, Регина спокойно подняла голову, улыбнулась.
- Ну как, Ин, всё в порядке?
Инна села напротив, сжала лоб руками.
- Я всё время вижу кровь, - сказала она.
- Они опять дерутся? - удивилась Регина.
- Я говорю про утро, сейчас-то вокруг спокойно, ты разве сама не
видишь?
- Нет, не вижу. Мне сообщили прекрасный способ, - Регина вытащила
из кармана аптечную упаковку. - Вот, пожалуйста, по полтаблетки два
раза в день - и никаких неприятностей.
- Азолеум, - прочла Регина. - Им же душевнобольных лечат!
- Пусть, - коротко сказала Регина. - Главное - проглотил таблетку
и не видишь всего этого безобразия. Азолеум галлюцинации снимает. Я,
например, ничего сейчас не вижу, и мне хорошо.
- Это не галлюцинация, они живые, и они нас тоже видят.
- Всё равно, их нет! Их даже сфотографировать нельзя, их солнце
фотопленку не засвечивает! К тому же, учёные говорят, что подобных
событий на Земле никогда не было. Это неправда, что мы прошлое видим,
просто массовая галлюцинация или гипноз.
- Но ведь азолеум вредный. Детям его нельзя.
- Ты не ребёнок! - усмехнулась Регина.
- Я про Таточку подумала, - призналась Инна. - Её бы я от этого
закрыла. А сама - не могу, я должна знать, что видит моя дочка.
- За всем не уследишь. К тому же, детей можно собрать и отвезти
туда, где у этих пустыня, необитаемый остров или вообще...
- ...куда-нибудь подальше, - подсказала Инна. Она поднялась из
кресла и уже от дверей произнесла: - Тебе хорошо, ты умеешь жить
нормально, а я такая дура - за всех болею.
В номере ничего не изменилось. Тата спала, казалось будто её
постель висит в метре над лугом, и метёлки цветущего овсеца касаются
сбившегося одеяла. Инна долго сидела молча, думала про необитаемый
остров. Пожалуй, так действительно стоит сделать, временно, конечно,
пока всё не утрясется.
На столике чуть слышно вякнул аппарат. Инна, не включая экрана,
сняла трубку.
- Инночка, - услышала она голос Регины, - мы с тобой в соседних
номерах, заклинаю: посмотри хорошенько - никого рядом нет?
- Да нет никого, - растерянно сказала Инна. - Что ты боишься, они
ничего не могут тебе сделать, ты их даже не видишь.
- Как ты не понимаешь, - жарко зашептала в трубку Регина, - я же
занимаюсь своими делами, мне, например, переодеться надо, а наверняка
кто-нибудь из этих спрятался поблизости и подглядывает за мной!
- Делать им больше нечего, - устало сказала Инна. - Раздевайся
спокойно.
* * *
Вечером мужчины собрались на совет в томасовом доме. Был он и
ниже, и теснее, но в светлой горнице большой хаты лежали на сдвинутых
лавках порубленные дед Матфей и правнучка его Николь, а в тёмной
хрипел и булькал просаженной грудью младший петеров сын - Андрон.
Напуганных детей загнали в комнатёнку наверху, наказав сидеть тихо.
Внизу оставались лишь Ксюша, прижавшаяся к оцепеневшей матери, да
Матюшка, безмятежно досапывающий в скрипучей люльке последние
несиротские часы. Катерина, увидав раненного мужа обмерла, да так и
сидела бесчувственная, лишь застонала один раз, словно это у неё Рада
тащила из груди короткую неоперённую стрелу. Рада, которой злая судьба
оставила единственную возможность: стать травницей и ведьмой,
суетилась вокруг умирающего кузена, кривобокая тень птицей металась по
стенам.
Остальные женщины были в светлице: Ханна и петерова Марта обряжали
деда, Ева сдавленно выла над дочкой.
Пятеро мужчин сидели в тёмной комнате вокруг стола, на котором
громоздилась нетронутая корчага с пивом. Тяжёлый шёл разговор,
медленный, и не нужен ему был ни свет, ни пиво. Младшие: Атанас, Марк
и Савел молчали, спорили Петер и Томас, оставшиеся после гибели отца
ответчиками за свои семьи - за детей, невесток, внуков. Не было в доме
одного Кристиана, уже два дня как угнавшего скот за топкое болото на
Буреломье. Кристиан, впрочем, как неженатый, права голоса на совете
ещё не имел.
- Куда пойдем? - говорил Петер. - Животы без нас пограбят, дома
пожгут. Хлеб посеян - как обходиться будешь? Сенокос идет, сейчас на
болоте проспасаешься, чем зимой скотину кормить?
- Сена на Буреломье накосим, - отвечал Томас, запустив пятерню в
неровно, пятнами поседевшую бороду.
- Осоки, что ли?
- Хоть бы и осоки. Здесь нам всё одно не жить. Думаешь, граф
простит за солдат?
- Не было солдат! - возвысил голос Петер. - Не видел их никто. А
копья их в речке потопи, от греха подальше.
- Что с копьями делать, я знаю, - отрезал Томас. - Ты смотри,
солдаты новые набегут, так в другой раз косами не отмашешься.
- Найдут оружие - головы не сносишь.
- На Буреломье уйду. Землянку выроем, хлеб ночами уберем.
- Легко тебе с одними парнями. А у меня полон двор девок. К тому
же, сейчас бежать - всё одно, что на весь свет кричать: "Виноватый
я!". А уж в чём тебя завиноватить, люди отыщут. Отец велел на земле
сидеть, никуда не двигаться. Мы на этой земле были, когда немцами тут
и не пахло. Попробуй её из рук выпустить - потом не вернешь. Имя можно
сменить, веру сменить, но землю - нельзя. Турки придут - я тюрбан
надену, магометом стану, а землю не отдам. На том стою и стоять буду
твёрже камня.
- Головы не станет - не на что тюрбан будет надевать. Священник
обещал, кто нежитью не прельстится, тот пусть живёт спокойно.
Посмотрели мы на его покой... Больше я ему не верю! И графу - не верю!
Живы будем - землю вернём. А сейчас мы у графа как вошь под ногтем -
раз уж послал войско, то придавит не думая. Скажи, куда ты тут
денешься, если вдруг беда? В подполе не отсидишься, там ты как в
ловушке.
- У отца, - медленно сказал Петер, - из подпола лаз прорыт - в
овраг. Давно уж, ты маленький был, не помнишь.
- Так он, небось, обвалился...
- Поправим.
- И всё-таки, надо уходить. Отстроимся на Буреломье, на будущий
год можно и делянку расчистить. Скот сбережём и сами целы будем. Ты
как хочешь, а я своих отсылаю завтра. А то Кристиан с Теодором одни
долго не вытерпят. А на работу будем выходить.
- Ты, Томас, всегда был упрямцем.
- Да и ты не мягок.
- Хоть бы отца сначала похоронил, а то бежишь, срамно глядеть.
Томас повернулся к светцу, застучал кресалом. Потом сказал:
- Похороним. Схожу с утра в монастырь, позову отца Иоганна, он
лишнего любопытствовать не будет. А ты, Савел, - Томас повернулся к
сыну, - собирай своих, забирай Раду и отправляйтесь на болото.
Землянку копайте по-зимнему, бог знает, сколько там сидеть придется. С
собой волов угонишь и жеребую кобылу. А конь здесь на сенокосе нужнее.
- Куда волов угонишь?.. - ощерился Петер. - Ты, Томас, что-то
много себе власти забирать стал!..
Спор готов был вспыхнуть вновь, но в этот момент отворилась дверь
и на пороге появился Кристиан, пришедший узнать, долго ли ещё ему
маять скот и племянника в лесной глуши.
* * *
Без малого сто лет назад воины христовы, отняв этот край у племён
частью языческих, а частью отравленных учением схизматиков, заложили
город и крепость. Знатные рыцари, скинув плащ с крестом, начали
строить замки, а истинные монахи воздвигли монастырь. Тогда же
выстроили и резиденцию архиепископа. Мудрый предшественник Феодосия
предусмотрительно выбрал место для дворца в стороне и от города, и от
монастыря. Архипастырь понимал, что в городе верх рано или поздно
возьмут купцы, склонные мамоны ради изгонять неугодных им духовных
наставников. А с монахами белое духовенство дружило непримиримо и
яростно, так что попадать в зависимость от настоятеля, келаря и
последнего ключаря не хотелось.
Дворец был поставлен на совесть и считался дворцом лишь по
названию. Ни единый выступ не украшал неприступные стены, узкие окна
располагались высоко и были на деле бойницами. Глубокие подвалы
хранили провиант на случай осады, а колодец во дворе, славившийся
целебной водой, хотя и приносил доход в мирное время, но тоже был
вырыт в ожидании войны. Vole pace - para bellum! [Хочешь мира - готовь
войну! (лат.)]
С того времени и повелось, что все архиепископы края были горячи
ревнивым вере сердцем, но утверждались холодным разумом. Обрушившееся
бедствие преосвященный Феодосий расценивал не аллегорически, а
напрямую принял, как видение далёкого будущего. И следовало из этого
видения немало. Прежде всего - замку предстояло рухнуть, а городу
расти. С первым Феодосий был согласен, со вторым же - нет. Дьявольский
посад выплеснулся далеко за городские валы, дотянулся к самой
архиепископской резиденции. Дворец с трёх сторон окружали стеклянные
башни, а шпиль собора казался приземлённым рядом с их взметнувшейся
высотой. Впрочем, и дворец, и собор видение повторило, хотя и внесло
свои насмешливые поправки. Всё оказалось не таким, искаженным и
испорченным. В первое мгновение Феодосий, как и многие, потерял голову
от страха, служил молебен, произносил экзорцизмы, запрещал и
проклинал. Успех был невелик, но зато на второй день призраки дружно
убрали большинство своих произведений и ушли, оставив дворец хозяину.
Феодосий объявил, что отлучение возымело действие, хотя сам в то не
слишком верил. Утешало иное: призраки безропотно и чуть не своей
охотой оставили дворец, значит есть нечто, чего они боятся настолько,
что заискивают перед духовным владыкой, невзирая на свою утонченную
неуязвимость. Оставалось лишь найти это больное место.
Шабаш, свершающийся попущением господним, переводил в область
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг