Опять ни звука.
- Как вас зовут на самом деле?
- Это больше не имеет значения. Я потерял имя, как вы потеряли
власть.
- Вы, - прошептал государь, - не любите Ханалая. Этот указ о Киссуре
у меня выманили обманом: я хочу написать, что он подложный. Еще я хочу
написать указ, чтобы в городе не слушались никаких указов, на которые меня
вынудит Ханалай.
"Да, - подумал Бьернссон, - этот человек так и будет искупать свои
грехи не раскаянием, а указами". Усмехнулся и сказал:
- За такой указ Ханалай вас - выпорет, а меня - повесит. Я мало что
могу: Ханалаю в нас обоих нужно только имя.
Варназд глядел искоса на яшмового аравана. Он видел, что этот человек
его презирает. Это было обидно: ведь если Ханалай их обоих употребляет
сходным образом, то чем один умнее другого?
- Это неправда, - сказал Варназд, - я сам видел ночью... Великий Вей,
как вы меня напугали! И потом, - от ваших слов плачут тысячи, как же мог
неграмотный разбойник перехитрить вас?
Бьернссон вдруг захихикал:
- Перехитрить? Меня? Да я его насквозь вижу! Только мне теперь все
равно, какая крыса съест другую крысу последней.
- А мне не все равно, - возразил Варназд.
Свен Бьернссон был не совсем прав, утверждая, что столица была
спасена, так как конница Киссура налетела на семитысячный отряд мятежников
и утопила его: мятежники задержались на берегу канала потому, что увидели
с другой стороны неизвестно откуда взявшееся городское ополчение.
Дело в том, что едва в городе огласили указ об измене Киссура, глупый
народ счел указ подложным. Поползли самые вздорные слухи: говорили, что
государя умыкнули и держат силой, что в указе имя Чареники было подменено
именем Киссура, что Арфарра не болен, а отравлен, что Чареника в сговоре с
мятежниками, и что вообще у Чареники рыбья чешуя на боках.
В городе стали собираться, как год назад при бунте, отряды
самообороны, поймали одного из гонцов Чареники, - и подняли тревогу.
Представители от цехов и лавок явились к Арфарре, потребовали с него
клятвы не умирать до победы над Ханалаем, и высыпали еще целую корзину
слов.
Арфарра вздохнул, понимая, что войск у него нет, а те, которые есть,
вооружены не мечами и копьями, а орудиями собственного ремесла, кому как
сподручней - булочник - ухватом, а кожевник - кочедыком.
Делать нечего, - Арфарра повел своих лавочников к Левому Орху,
половину посадил в засаде на вражеском берегу, а другую половину посадил в
реке, на лодках, и велел жечь прямо на лодках костры. Арфарра рассчитывал,
что передовые отряды Ханалая, незнакомые в деталях с местностью, в темноте
примут костры на воде за костры на суше, и храбро кинутся в атаку, - и как
он рассчитывал, так оно и получилось.
Два ханалаевых полка, Мелии и Аххара, утопли в реке и перетоптали
друг друга, а тех, кто остался в живых, зарезали разъяренные ополченцы. И
хорошо же потрудились ремесленники! Булочник работал ухватом, а сапожник -
кочедыком, а красильщики построились в полк и лупили теми железными
прутьями, которыми мешают индиго в чанах, и многие потом признавались, что
со своим-то ухватом сподручней, чем с незнакомым мечом.
Возможно, Ханалай был неправ, приказав эту ночь войскам отдыхать, а к
столице послав лишь две отборные части. Будь он сам во главе солдат, а не
на пире по правую руку государя, кто знает, чем бы кончилось дело? Но
войска наместника Ханалая прошли семь дневных переходов в два дня, не
спали и не варили каши, а войдя в богатые пригороды, перестали слушаться
командиров и начали грабить и... да что тут говорить! Не то что Ханалай, а
сам государь Иршахчан не смог бы остановить грабеж и веселье.
Но самое главное - в глазах Ханалая и его войска война, с пленением
государя, была закончена. Так оно, собственно, до сих пор и бывало. И
поэтому Ханалай попридержал свои войска, чтобы дождаться на следующей день
депутации из столицы, войти в нее мирно и спасти ее от потока и
разграбления. И поэтому Ханалай безумно удивился, когда выяснилось, что
лавочники в столице вовсе не считают войну законченной.
Да, признаться, и лавочники удивились тоже.
Через три дня Арфарра, покинувший постель, показал Киссуру
погребальную корзинку. Корзинку доставили вчера вечером от яшмового
аравана, лже-Арфарры, в порядке обычного обмена дипломатическими
любезностями. В корзинке лежал протухший кролик, а к ручке был привязан
указ самозванца. Указ, с самыми непристойными проклятиями, извещал, что
если поганый Арфарра не положит свои гнусные кости в корзинку и не
уберется из города, то будет превращен в протухшего кролика.
Арфарра спросил Киссура, что он об этом думает. Киссур сказал, что
проклятие вряд ли подействует, потому что в указе многовато грамматических
ошибок.
"Да, - подумал Арфарра, - а меж тем соглядатаи уверяют, что этот
самозванец весьма учен". Он выписал все ошибки, и некоторое время ломал
над ними голову. Потом он позвал одного из людей, которым он доверял, и
они вместе вспороли протухшего кролика. Они вытащили из кролика пакет из
пальмовых листьев, а из пакета, - письмо государя, написанное якобы до
того, как государь попался в плен. В письме было сказано, что указ против
Киссура - подлог и подделка изменников; что, узнав об этом указе, государь
приказал арестовать Чаренику; что, услышав об измене Чареники, государь
понял, что погибнет или попадет в плен, и в последнем случае он запрещает
всем подданным слушаться любого его указа, вырванного у него в плену
насилием.
Арфарре эта бумага показалась весьма ценной, и, что еще важнее, - в
пакете, помимо бумаги, лежала личная печать государя, - та самая печать,
чей шорох разносится от дворцовых покоев до тростниковых хижин, и чей стук
заставляет трепетать богов и демонов.
Арфарра был поражен, что у государя достало силы духа написать такую
бумагу. Но этот самозванец, яшмовый араван! Он что - сумасшедший? И
притом, откуда такое знание науки о шифрах?
В это время в провинции Чахар жил парень по имени Каса. В конце лета
разбойники сожгли его дом, а Каса уцелел. Каса не знал, куда идти, и решил
пойти в столицу, в правительственные войска. Он дошел до столичной области
и стал спрашивать, чьи войска правительственные - Ханалая или Арфарры.
В одной пустой деревне крестьянин сказал ему:
- Не знаю, но думаю, что правительственные войска, - это там, где
государь.
Молодой Каса пошел к Ханалаю и дошел до следующей пустой деревни.
В следующей пустой деревне крестьянин ему сказал:
- Думаю, что правительственные войска, - это которые взимают налог, а
разбойники, - это которые грабят подчистую. И я, конечно, не знаю, а
только приходили от Арфарры, забрали десятину и заплатили, а люди Ханалая
выгребли все, и с досады порубили собак и коз.
Каса растерялся и не знал, куда идти.
Он пошел куда глаза глядят и за околицей увидел молодого человека в
конопляных туфлях с завязочками, зеленой куртке и красной пятисторонней
шапке. Тот сидел на камне, резал большим ножом вяленую собачью ногу,
заворачивал куски в лепешку и ел. Это был не кто иной, как Шаваш, бывший
секретарь Нана. Каса подсел к нему и сказал, что не понимает, чьи войска -
правительственные, и поэтому не может решить, куда идти.
- Если не можешь решить, куда идти, - пошли со мной, - сказал Шаваш и
дал ему кусок лепешки с сыром и мясом. Крестьянин обрадовался, что больше
ему не надо решать, и пошел за ним.
Вскоре к Шавашу присоединились другие люди, и отряд Шаваша вырос до
тридцати человек. Шаваш предложил им уйти из разоренной столичной области
в Голубые Горы. Шаваш сказал своим людям, что все они - верные слуги
государя, но так уж повелось, что во время смуты людям искренним надо быть
подальше от столиц и управ. Он сказал, что когда в государстве хорошее
правление, стыдно быть в тени; а когда в государстве смута, стыдно быть на
виду.
Голубые Горы, где искренние люди обосновались вдали от столиц и
управ, были очень удобным местом: они разделяли провинции Чахар и Харайн,
ими кончалась серединная равнина и начиналась западная, в них брали начало
Левая и Бирюзовая река.
Отряд Шаваша рос медленно, так как начальник соблюдал строгую
дисциплину. Как-то в одной деревне крестьяне пожаловались Шавашу, что
он-де велел брать одно зерно из десяти, а людей не трогать. Между тем двое
его ребят сначала испортили девку, а потом задушили.
Шаваш приказал привести этих двоих к местной речке. Крестьяне
навалили на них камни и бревна, так, чтобы они не могли пошевелиться, и
Шаваш лично отсек обоим головы.
Крестьяне принесли из речки воды и вымыли меч Шаваша. Шаваш поцеловал
чистый меч и сказал:
- Никто из людей нашего отряда не имеет права чинить зло и насилие;
среди людей нашего отряда нет ни больших, ни малых; и все мы должны быть
как братья, то есть делить добычу поровну.
После этого Шаваш ввел должности ответственных за доставку сведений и
за продовольствие, учредил наблюдающих за наказаниями и провиантом, и
велел изготовить соответствующие печати, потому что все в его отряде
сражались за справедливость, а за справедливость нельзя сражаться без
дисциплины.
Вскоре об отряде Шаваша прошел хороший слух. Многие сильные люди и
крестьянские общины, учредившие отряды самообороны, предложили ему союз.
Шаваш никому не открывал своего настоящего имени.
Со дня ареста первого министра Шаваш не сомневался в смысле
происходящего. Страна Великого Света часто расширяла свои владения,
способствуя, словами и деньгами, сварам между варварскими племенами и
дожидаясь, пока ее пригласят в миротворцы. Шаваш не сомневался, что именно
люди со звезды были причиной опалы первого министра Нана и смуты. В
противном случае они были бы пареные жуки, разгильдяи, и лишены
очевиднейших понятий о выгоде государства. А что они не вмешиваются в
смуту до поры до времени, - это умно, чем меньше жителей в ойкумене - тем
выгодней для людей со звезд, легче брать землю у умерших, чем у живых.
Шаваш понимал, что миротворцам будет удобно сохранить в ойкумене
пять-шесть государей: почему бы не быть одним из них?
В конце осени Шаваш вошел в столицу провинции Чахар и взял себе имя
Чахарского князя. Он очень изменился, - брови его стали гуще, плечи -
шире, и на поясе он теперь носил не тушечницу, а старинный меч Чахарских
князей. Часто вспоминал он о красной сафьяновой книжечке, отправленной им
в столицу как подарок самому себе: в сафьяновой книжечке была последняя
уцелевшая копия хитроумных устройств, придуманных яшмовым араваном, но...
что вспоминать! Чахарский князь не мог захватить столицу, а если бы мог,
то и книжечка была б ему не нужна.
Приближалась зима. Ханалай, так и не сумев взять столицу,
расположился под ее стенами лагерем, надеясь на голод и измену.
И, действительно, к зиме государев Малый Дворец был не так уж пуст.
Сотни столичных чиновников перебрались, изменив Арфарре, в стан Ханалая.
Впрочем, измена тут - слишком громкое слово, а просто точки зрения горожан
и чиновников на то, в чем состоит конец войны, разошлись. Большинство
чиновником, особенно из связанных дружбой с Чареникой, рассудило, что раз
Ханалай захватил государя, - это и есть конец войны. И они поехали в
Ханалаев городок. А большинство лавочников рассудило, что конец войны
наступит тогда, когда Ханалай захватит их лавки. И лавочники стали
прилагать все усилия к тому, чтобы этого не произошло.
Дело в том, что бывший разбойник Ханалай так и не сумел справиться со
своей сказочной репутацией. Войско росло, подобно заброшенному саду, за
счет сорняков, и у Ханалая не было ни желания запретить ворам и шельмам
приходить в его войско, ни силы их перевоспитать. Чем больше росло его
войско, тем больше оно съедало, чем больше оно съедало, тем меньше пищи
оставалось в округе, чем меньше пищи оставалось в округе, тем больше люди
Ханалая разбойничали.
Все амбары под столицей опустели; избы свезли в зимний город, и
некоторые из военачальников обзавелись пятью-шестью избами, которые,
впрочем, то и дело меняли хозяев, проигранные в карты. Люди Ханалая
гостили в дальних селах, и после их гостевания из окошек глядели мертвые
мужики. Женщин люди Ханалая убивали редко, а чаще брали в лагерь и держали
у себя на постели. Дальние села опустели, жители побежали в леса или
маленькие городки, и в этих городках оборонялись от Ханалая.
В это время все городки вокруг столицы разделились на дружеские и
враждебные Ханалаю, а различие между ними было вот какое: дружеские
городки были те, которые присылали деньги для содержания армии, а
враждебные городки были те, которые платили дань, чтобы избежать
разграбления.
Жители ойкумены замечательно обучились летать. Летали и перелетали из
столицы к Ханалаю и обратно. В стычках бились брат с братом и отец с
сыном. Брат бился с братом вот отчего: в этот год держали много семейных
советов, и старые женщины посылали одного брата в один лагерь, а другого -
в другой. И если один из братьев попадался в плен к противнику, другой
брат приходил, скажем, к Ханалаю и говорил:
- Господин министр! Мой брат - ваш пленник. Освободите же его: он
станет вашим дружинником, а я - вашим рабом. Или казните меня вместе с
ним, ибо я не прощу его смерти.
И Ханалай освобождал брата. Словом, если бы в этот год брат не бился
с братом и дядя - с племянником, мертвецов было бы гораздо больше.
В провинциях между тем наместники выясняли отношения с араванами. Те,
кто кончили со своими домашними делами, обратили взоры к столице и вели
себя по-разному. Одни по-прежнему тянули к столице. Трое послали Ханалаю
хлебные обозы и предложения союза. Но большинство ждало, кому достанется
столица и собирало собственные войска, полагая, что победитель с большим
уважением отнесется к тем, кто может постоять за себя.
Но, как уже выше было сказано, во многих провинциях объявились новые
чиноначальники, из разбойников или простолюдинов. Таким людям Ханалай и
Арфарра наперебой давали чины и звания, и в это время любая деревенщина
могла за год стать чиновником девятого ранга. Эти простолюдины охотно
получали чины и заключали с Ханалаем и Арфаррой договоры, обещаясь во всем
помогать союзнику, если, как бесхитростно гласило дополнительное условие,
"господин союзник будет в силах меня к тому принудить".
В этом году у многих детей в ойкумене были седые волосы.
Ханалай, следуя указаниям своего пророка и Айцара, признал право
собственности священным и неотъемлемым, но вслед за этим, из-за военных
тягот, был вынужден ввести такие налоги, что было б правильней их назвать
конфискациями.
Богачи в его совете раскудахтались, и Ханалаю показалось нужным
арестовать их для предотвращения измены. А вскоре ему пришлось издать
указ, что тот, кто не пожертвует своим священным и неотъемлемым имуществом
для борьбы с врагами государства, подлежит казни.
Так что и Ханалай и Арфарра одинаково нуждались в деньгах, но
разрешили свою нужду по-разному, - Ханалай взял зажиточных людей и стал
выжимать их, как губку, а Арфарра распродал зажиточным людям все
государственные земли, - и они теперь держались за Арфарру когтями и
зубами, опасаясь, что при победе Ханалая земли отберут обратно в казну.
И вот, по мере того, как чиновники и воры перебегали к Ханалаю,
степенные люди из цехов и лавок сплачивались вокруг Арфарры. Словно им и
дела не было, что позапрошлым летом одно его имя вызвало бунт!
Теперь, наоборот, люди достаточные полагали, что Ханалаева шушера,
ворвавшись в город, учинит резню и грабеж, а потом, чего доброго,
разбежится.
Запасов продовольствия в осажденной столице могло хватить года на
два-три. Те склады, что могли достаться Ханалаю, Арфарра успел сжечь.
Рынки, однако, были почти закрыты. Рис отпускали со складов степенным
людям и начальникам цехов, а те продавали зерно по справедливым ценам.
Господин Нан, несомненно, помер бы со смеху при слове "справедливая
цена" - это в осажденном-то городе!
И тем не менее это было так. Гм... Почти так.
Чиновников, воров и бездельников в городе было мало, а были большею
частью лавочники и ремесленники, издавна организованные в цехи и крепко
державшиеся за свое имущество. И те же самые механизмы солидарности внутри
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг