понял, что дело плохо. Возле беленых ворот толпились женщины с кувшинами в
руках, прибежавшие от ближнего колодца, а сбоку стоял паланкин с крытым
верхом Возле паланкина в землю был воткнут сторожевой веер с красивой
надписью "Управа аравана Фрасака". Бьернссон хотел повернуться, но поздно:
"Вот он, колдун!" - раздалось сверху, и в тот же миг на яшмового аравана
накинули веревку.
Через полчаса яшмовый араван въезжал в город в бамбуковой клетке.
Белый балахон его был от ворота и до подола залит кровью - стражники
зарезали над ним гуся, что считалось лучшим средством от колдовства.
- Лейте больше, - распорядился сотник аравана Фрасака, а то будет то
же, что в Белоснежной управе! Ведь это такой вредный колдун, он не только
на фениксах летает, он и в земле дырку делает!
Тележка ехала по городу, покрякивая колесами. Невероятная весть об
аресте яшмового аравана распространилась с быстротой ветра, люди толпились
на улицах и вытягивали шеи. Кто-то бросил стражникам под ноги дынную
корку, стражник погнался за обидчиком, но завяз в толпе.
Наконец въехали в ворота аравановой управы. Ворота были увиты спелым
виноградом, и на левом столбе блестела золотая табличка с именем
бога-хранителя Харайна. Солнце важно вышагивало по небу, как красноклювый
журавль. Посереди двора, у каменной галереи, бил фонтан, и блестящие
шарики, красные и желтые, прыгали в струе. Сотник вытащил колдуна из
клетки, и кровь с платья Бьернссона стала капать прямо на мраморные плиты
пола.
- На колени, - собачье семя, - громко возгласил сотник, пихнул
Бьернссона в ребра и тихо добавил: "Будешь знать, как пировать с
изменником Ханалаем". "Вот - подумал Бьернссон, - этого-то я всегда и
боялся - попасть между двумя большими чиновниками. Ведь этот Фрасак,
пожалуй, добьется признания и в том, что я улетел из Белоснежной управы на
повозке с фениксами, и в том, что молнию на амасский склад тоже я
напустил".
А такое признание многого стоило, Бьернссон в этом не сомневался.
Атмосфера в стране изменилась ужасно, изменилась за месяц. Еще летом
просвещенные чиновники смеялись над россказнями о колдунах. А уже месяц
назад, в столице, во время бунта, - или революции, - заклинания, судя по
слухам, были одной из действеннейших форм политической пропаганды.
Араван Фрасак выскочил на галерею второго этажа.
- Господин араван, - провозгласил сотник, - согласно вашему
приказанию, колдун пойман!
Яшмовый араван и араван из плоти и крови встретились взглядами.
Яшмовый араван упал на колени. Араван, на галерее вверху, схватился за
столбик и рухнул грудью на резные перила.
Командир стражников с воплем отскочил от своего пленника.
Перила под араваном Фрасаком подломились, грузный чиновник сложился,
как бумажная фигурка, и полетел с галереи вниз, в фонтан, где на солнце
весело подпрыгивали в струе красные шарики.
Сбоку, из женских покоев, донесся нехороший вопль.
На галерею второго этажа вышел человек с секирой в руке, а вслед за
ним, засовывая меч в ножны, вышел наместник Ханалай.
Бьернссон встал с колен и отряхнулся. Стало очень тихо. Араван Фрасак
лежал в бассейне, ногами в воде, а головой на бортике. Из него капала
кровь, и было видно, как в прозрачной воде под капли крови с интересом
собираются пестрые рыбки. Бывший разбойник спрыгнул вниз, вытащил дротик
из тела мертвого аравана Фрасака, вытер его о сапог и сказал командиру
стражников:
- Вы с ума сошли! Арестовать такого почтенного святого, как яшмовый
араван! Желтые монахи сеяли порчу в провинции и понесли кару по заслугам!
Уж не заодно ли вы с теми изменниками, которые в столице обманом пленили
государя!
Сотник, арестовавший Бьернссона, поглядел на людей наместника вокруг,
на неподвижного проповедника, подумал, стоит ли кончать жизнь
самоубийством, решил, что не стоит, повалился Бьернссону в ноги и сказал:
- Смилуйтесь, почтеннейший! Я был введен в заблуждение бесчестным
приказом!
А Ханалай пихнул мертвеца сапогом и заметил:
- Дурак был покойник! С его ли умом торговать травкой!
Через два часа Бьернссон сидел во флигеле, в саду наместника.
Его поездка от управы аравана была поистине триумфальной. Бьернссон
ехал на низеньком лошаке, в чистой льняной рясе, наспех наброшенной на
плечи.
Сзади, на могучем боевом коне, с лентами, вплетенными в расчесанную
гриву, ехал наместник Ханалай. Толпа на этот раз не безмолвствовала. Она
орала, приветствуя мудреца и правителя. Она орала так, что, если бы у
яшмового аравана было что сказать, его все равно никто бы не расслышал.
Впоследствии агенты Ханалая, рассеянные среди народа, подсчитали, что имя
яшмового аравана было выкрикнуто десять тысяч и еще двести семьдесят три
раза, а имя наместника Ханалая, - три тысячи и еще пятьдесят семь раз, и
наместнику Ханалаю эта арифметика не очень-то пришлась по душе.
И вот теперь Бьернссон вернулся туда, откуда убежал вчера ночью, - во
дворец наместника.
Деревянная дверь раздвинулась: на пороге беседки, неслышно ступая,
показался наместник Ханалай. Ханалай сказал:
- Нынче основы земли и неба поколеблены, мир нуждается в переменах.
Когда мир нуждается в переменах, небо возвещает свои указания через
великого праведника. Великий праведник находит правителя, готового
следовать его указаниям. Вдвоем мы перевернем ойкумену!
И бывший разбойник, почтительно склонившись, поцеловал колени нищего
проповедника.
Так Свен Бьернссон, который хотел ни от кого не зависеть, оказался
самым влиятельным землянином в империи - то есть игрушкой в руках Ханалая.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА
15
Прошло три дня, и Киссур ворвался в кабинет Арфарры.
- Этот Ханалай, - закричал он с порога, - отложился от столицы! Он
назвал вас самозванцем, а себе добыл того харайнского проповедника,
которого величают настоящим Арфаррой! Назвался первым министром государя,
до тех пор, пока к нему не объявится Нан!
Арфарра сидел, нахохлившись, в кресле. Глаза его были полуприкрыты.
На спинке кресла сидели две священных бронзовых птицы, соединенных
цепочкою и неодобрительно посматривали на юношу.
- Когда разбойника делают наместником, - орал в бешенстве Киссур, -
разве это кончится добром! Нан развратил всех чиновников, сверху донизу!
Если бы не вы, я бы развесил их всех вокруг стены, по штуке на зубец!
- Если высшим чиновником может быть каторжник Арфарра, - тихо
проговорил Арфарра, - почему им не может быть разбойник Ханалай?
Киссур словно налетел на камень с разбегу.
- Что вы говорите? Я... волею государя...
Старик засмеялся.
- Три недели назад, - сказал он, - был бунт в столице. Позавчера -
позавчера наместник Кассанданы прислал мне вот этот пакет. В Кассандане,
видите ли, неурожай, и он не сможет заплатить в этом году налоги, а иначе,
как предупреждает он, население провинции будет разорено, и
ответственность за возмущение народа падет на мою голову. Сегодня такое же
извещение прислал мне наместник Чахара...
- В Чахаре отличный урожай, - вдруг взвизгнул Арфарра, - при Нане все
платили налоги! Ханалай! Ханалай взбунтовался первым, потому что глупее
других! А теперь каждый будет делать то, что ему кажется выгодным в
собственных глазах!
- Я вразумлю их, - возразил Киссур.
- Кто вы такой, чтобы вразумлять, - спросил Арфарра. Вы - выскочка, и
я - тоже! Вчера ради вас был брошен в тюрьму Нан, завтра ради вас казнят
половину высших чиновников, а послезавтра, пожалуй, казнят и вас самого!
Каждый думает: когда падают горы, где уж уцелеть муравью? Вы и я имеем не
больше прав на это место, чем разбойник Ханалай. Вы можете обманываться по
этому поводу, государь может обманываться по этому поводу, - цены на рынке
не обманешь!
- Я запрещу рынок, - сказал Киссур.
- Ба, - засмеялся Арфарра, - рынок можно запретить, но цены-то
останутся.
Глаза Киссура стали круглые от бешенства и изумления.
- Вы, - продолжал Арфарра, - обвиняли господина Нана в разорении
государства! Хоть один наместник при Нане бунтовал или уклонялся от
налогов? Полюбуйтесь: за две недели при вас случился бунт в столице и три
непочтительности в провинциях: и это еще только начало! Вы разбили
ойкумену, словно яйцо!
Киссур, как был, в своем атласном кафтане, сел на ковер, закрыл лицо
руками и ничего не говорил. Арфарре вдруг стало жалко юношу. Он выбрался
из кресла и встал у него над плечом.
- А что, - спросил Киссур негромко, - смерть моя что-то исправит?
- А что, - спросил Арфарра, - если разбить второе яйцо, - это починит
первое?
Киссур встал, тряхнул головой, оправил пояс с трехцветной каймой.
- Это хорошо, - сказал Киссур, - что смерть моя ничего не исправит,
потому что я все равно бы не убился.
Помолчал, повернулся и вышел.
Услышав о недостойном поведении Ханалая, к государю явились послы от
чахарских горцев. Послы сказали, что племя их давно мечтает быть в числе
подданных империи, и горит желанием оказать государю услугу - расправиться
с мятежником Ханалаем. В награду за услугу горцы просили позволения
поселиться в провинции Чахар, и иметь на прокорм третью часть чахарских
доходов и земель.
- Ибо, - сказали послы, распростершись крыжом, - по невежеству своему
наш народ не умеет обрабатывать землю.
Государь сказал горцам, что он не нуждается в них для войны с
Ханалаем. Тогда горцы сказали, что это хорошо, но что они все равно хотели
бы поселиться в провинции Чахар и иметь на прокорм треть чахарских земель
и доходов. Тогда государь сказал, что ему очень не хотелось бы, чтобы к
нему обращались с подобными просьбами. Тогда послы горцев сказали, что им
очень не хотелось бы обращаться с подобной просьбой к Ханалаю.
Государь заколебался. Первый министр Киссур заявил, однако, что не
намерен отмечать год своего вступления в должность дурными
предзнаменованиями. Он взял отряд конников в пять тысяч человек, провел
этот отряд по горному перевалу, по которому не ходил никто, кроме
привидений и контрабандистов, зашел горцам в тыл и разрешил проблему
чахарских горцев полностью и бесповоротно.
Перед отъездом Киссур пришел к советнику Арфарре и попросил наложить
на него какой-нибудь зарок: не есть, например, кур по пятницам, или не
ездить на вороном коне, или что-нибудь в этом роде. У предков его было
принято ради победы давать такие зароки. Арфарра подумал и наложил на
Киссура зарок: чтобы ни случилось, не взимать никогда самому налоги с
провинции Кассанданы, смежной с Чахаром.
После победы Киссур собрался навестить мятежника Ханалая, но тут близ
соседней провинции Кассанданы тоже объявились желающие стать подданными
империи. Шестьдесят тысяч их подошло к самой реке; князь их явился в
лагерь Киссура и сказал, что народ его хочет переправиться через реку и
выразить покорность государю. За выражение покорности он просил для своего
народа - треть доходов с земель по ту сторону реки, а для себя просил
должность наместника.
Киссур выслушал его молча, швырнул ему под ноги дырявую корзину и
сказал:
- Собери свои дрянные слова в эту корзинку и убирайся. Или ты не
знаешь, собака, что государь Страны Великого Света, - самый великий
владыка в мире, что одной ногой он попирает небо, а другой землю, и от
слова его расцветают сады и колосья наливаются золотом?
Князь плохо разумел по-вейски, и толмач перевел ему речь так:
- Или ты не знаешь, собака, что господин Страны Великого Света -
самый удачливый князь в мире, и что в великом Государевом Шатре от одного
золотого колышка до другого пролегает дневная кочевка, и благодаря его
удаче осенью в лесах по колено желудей и по локоть орехов?
Горец ответил:
- Я слыхал про государеву удачу, но, видать, государь в чем-то
прогневал богов: съел зимнюю пищу в летнее время, или выпил кислого
молока, не сходя с коня, - потому что со времени опалы господина Нана люди
повадились дергать золотые колышки государева шатра.
- И потом, собака, - прибавил горец, - у меня сорок тысяч войска, а у
тебя - семь.
Киссур задумался и сказал, что он даст на это ответ завтра, но вместо
ответа сам переправился через Бирюзовую Реку. Конники Киссура разгромили
варваров, а наглого невежественного князя Киссур своей рукой убил в
поединке, не желая, чтобы чудесные доспехи варвара достались какому-нибудь
простолюдину.
Как мы помним, эти варвары ничего не хотели, кроме как изъявить
покорность государю. Когда они увидели, что удача государя осталась при
государе, они раскаялись и даже хотели избрать Киссура своим князем.
Киссур отказался, но всех, кого он не убил, он взял в свои войска.
Киссур стал расспрашивать их, как они решились на войну с империей, и
ему рассказали следующее: далеко на запад, по другую сторону гор, течет
большая река. Раньше у этой реки была огромная пойма, а в пойме жил народ
по прозванию "черные шапки". Они жили рыбой и водяной птицей, и устраивали
на воде грядки из плетеных ветвей. Это был мирный народ, и ни соседям не
было дела до черных шапок, ни черным шапкам до соседей, потому что соседи
не могли поживиться черными шапками в их болотах, а черные шапки не ходили
в степь, где не было рыбы и плетеных водяных грядок.
Но тридцать лет назад в горах случился обвал, река изменила русло,
пойма стала сохнуть, и черные шапки оказались без рыбы и плетеных грядок.
Роды и кланы их развалились, а молодые люди с длинными мечами и с длинной
волей сказали, что лучше умереть от врага, чем от голода, и отправились в
степь.
К чему много слов?
Нынче черные шапки завладели половиной степи, и все, кто не стали их
рабами, побежали кто куда: вот они, люди племени Дан, родственники аломов,
побежали в ойкумену.
Самих черных шапок очень мало, тысяч двадцать, и, чтобы люди не
разучились воевать, черные шапки постановили, что своим у человека может
быть только меч и конь, а земля, скот и рабы - это все общее. Еще никто не
побеждал черных шапок. Они не пашут, не сеют, а только воюют.
Год назад у черных шапок были всенародные выборы, на которой один из
вождей хотел принять соседей в союз и идти вместе на ойкумену, но дело
кончилось победой другого вождя, а первого после выборов положили в мешок
и удавили. Потом второго вождя тоже положили в мешок и удавили, потому что
выяснилось, что он был подкуплен министром Наном, и теперь черные шапки
готовятся к походу в ойкумену. К черным шапкам ходили послы от мятежника
Ханалая.
Еще новые командиры Киссура рассказали ему, что в сердцевине поймы
стоит святилище бога войны в черной шапке на золотой голове, и что в
святилище ведут семь дверей, и эти двери так изукрашены, что если бы нужны
были двери на небеса, то непременно бы взяли эти. Глаза у Киссура так и
заблестели, когда он услышал про двери и про сокровищницу: потому что он
хотел проявить щедрость к воинам, но не хотел тревожить государственной
казны.
Киссур рассудил, что войны все равно не миновать, и что справедливей
ему грабить земли варваров, чем варварам - земли империи. И как он
рассудил, так оно и вышло.
Люди Киссура вторглись в этот дикий край, кладя дороги и переправы,
потому что старые торговые дороги империи в этом краю разрушились, а новые
прокладывали только для войны. Киссур шел, высылая вперед лазутчиков и
вешая лазутчиков чужих, или сочтенных таковыми; он двигался так быстро,
что даже не жег деревень на пути.
В это время в ойкумене уже начались зимние дожди, - воздушные течения
разбивались о Западные Горы, лило так, словно из неба выдернули затычку;
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг