заметил, что угли в жаровне совсем прогорели. Киссур развел новый огонь.
Через два часа угли прогорели вновь. Киссур набрал полную горсть горячих
углей, подержал немного, потом сполоснул руку и замотал шелковой тряпкой.
Он загадал так: если к утру ожоги пройдут, значит, я не виноват в
распутных мыслях, а если не пройдут, пусть это будет как наказание.
Ожоги не прошли. Днем к Киссуру зашел Мелия, тоже явившийся в
Архадан, принес приглашение госпожи Архизы на вечер. Киссур отказался.
- Отчего же, - удивился Мелия. - Вечер, всем известно, надолго не
затянется. Госпожа Архиза - добродетельная женщина, когда мужа дома нет,
она выпроваживает гостей очень рано... всех... или почти всех.
Тут Киссур вспомнил, что госпожа Архиза вчера дала ему поручение. Она
вышила шелком белку-ратуфу на сосне, в дар храму Исии-ратуфы. Картинка
была готова, недоставало стихотворной подписи. Госпожа Архиза, полагаясь
на вкус Киссура, просила составить и вывести подпись. Киссур понял, что
ему надо обязательно прийти и принести подпись. Спросил робко Мелию -
какой бы цвет тут подошел. Глаза Мелии вдруг закатились внутрь.
- Я бы выбрал розовый, - тоненько сказал он, и продиктовал надпись.
День был бесконечен. Левая рука ныла от ожога, правая - от дурацких
бумаг. Зашел Нахира, тот чиновник, который вместе с разбойником угощал
яшмового аравана, просил в долг. Киссур сказал, что у него самого ни
гроша, - только давеча лавочник прислал из уважения штуку трехцветного
шелка. Нахира ушел с шелком и через час вернулся с сорока "единорогами".
Двадцать единорогов он хотел отдать Киссуру, но тот сказал, что почтет
себя обесчещенным, и заставил взять все деньги.
Вечером Киссур был грустен, держался в стороне: как он мог забыть о
такой просьбе! Госпожа Архиза спросила, что с его рукой. Киссур ответил,
что распоролся о гвоздь. При этом так покраснел, что Архиза подумала:
"Напился, верно, выше глаз, и налетел в потемках, бедняжка". Когда гости
уже расходились, Архиза сказала:
- Да, Киссур! Приходите завтра в полдень, мне нужно дать вам
поручение.
Поручение оказалось самым незначительным. Киссур мял готовую вышивку
в руке. Он догадался, что если унести ее с собой, можно будет прийти еще
раз. Киссур уже откланялся, как вдруг Архиза, вздохнув, строго сказала:
- Друг мой! Я требую от вас объяснений!
- От меня? - пролепетал Киссур.
- От кого же еще! Со времени вашего возвращения вы совершенно
пренебрегаете моим домом. Я понимаю - наше захолустье... Я слышала - вы
часто бываете у господина Афоши.
Архиза вдруг пересела на диван, возле которого стоял Киссур, взяла
его за руку, заглянула в глаза и спросила:
- Скажите честно, - господин Афоша обещал вам покровительство? Вы
пользуетесь каждой минутой, чтоб оказаться в его доме.
Киссур совершенно растерялся от такого обвинения.
- Я... - начал он.
- Не надо, - живо перебила Архиза, - не оправдывайтесь! У вас впереди
жизнь. Я, бедная женщина, мало могу, а от господина Афоши зависит ваше
будущее, - но прошу вас, Киссур, не надо делать этого так явно: ведь и мне
вы чем-то обязаны.
Киссур готов был разрыдаться.
- Но, сударыня, - воскликнул он, - клянусь, господин Афоша ничего мне
не обещал! Я вовсе не для этого...
Он замолк и покраснел.
- Почему же вы избегаете меня, - спросила Архиза.
Киссур молчал. Обожженная рука его заныла. "О, Великий Вей, - подумал
он, - сейчас я все скажу, и она меня выгонит.".
- О, я догадываюсь, - сказала Архиза, - признайтесь, вы влюблены!
Киссур помертвел.
- Да-да, вы влюблены, - продолжала Архиза, слегка сжимая его
запястья, - ваши щеки краснеют, ваше сердце бьется чаще. И я знаю, в кого
- в дочь господина Афоши. Я угадала?
Киссур закрыл глаза и сказал:
- Вы правы, сударыня, я влюблен, давно влюблен... Нет, - не будем
говорить об этом.
"Однако, - подумала Архиза, - либо он слишком играет в робость,
либо... Фи, эти мальчики из окружения Харрады, которые грешат только
задним числом".
- Не бойтесь меня, - сказала Архиза. - Я имею право все знать.
Скажите, любит ли она вас? Встречались ли вы?
- Ни разу, - честно признался Киссур.
- Я могла бы вам помочь, быть вашим доверенным лицом, - продолжала
Архиза, вдруг краснея и пряча глаза. - Ах, Киссур, я не знаю, почему, но я
на все готова для вашего счастья.
- Ах, сударыня, ваше участие бесполезно. Я не люблю дочь Афоши...
Я... Это...
- Так кого?
- Ах, что с того! Эта женщина замужем!
- Да, - сказала Архиза, опустив головку и прикрываясь веером, - так
уж устроен мир. У мужчины может быть две жены, а у женщины не может быть
двух мужей...
Голос ее звучал необыкновенно нежно. В гостиной, несмотря на дневной
час, был полумрак, тростники и травы на гобеленах колыхались, словно
живые, и потолок мерцал янтарными сотами.
- Грех, - сказал Киссур, - любить замужнюю женщину! В древности за
такое рубили голову, а признаться в любви - преступление. Что будет, если
я признаюсь?
Архиза засмеялась и шутливо обмахнула его веером:
- Думаю, что наказание будет равно преступлению.
Киссур упал перед ней на колени и неловко зажал перевязанную руку.
Внутри все так и запылало. Киссур опомнился. Он вскочил, стукнул зубами,
поклонился, и, оборвав занавеску, выскочил в раскрытое окно.
Архиза подбежала к окну, глядя ему вслед, потом повернулась: шелковая
вышивка так и осталась под креслом. Женщина подняла ее. "Составить надпись
под вышивкой" - это была обычная просьба на женских посиделках. Женщина
вышивает, мужчина надписывает. Надпись под белкой-ратуфой была розовая.
Архиза шваркнула вышивкой об пол и начала топтать ее каблуками: "Так я и
знала, - кричала она, - негодяй! Розовенький! Побратимчик! То-то он не
может забыть своего дружка Харраду".
Вечером Архиза, при гостях, смеялась и шутила с молодым господином
Мелией. Когда пришло время прощаться, оказалось, что носильщики Мелии
куда-то пропали, и Мелия остался после всех гостей - дожидаться нерадивых
слуг.
Расставшись на ближайшей развилке с разбойником Нишем, Бьернссон
пошел в городок Ладун, к местному судье, человеку добродушному и почти
честному, одному из немногих чиновников, которых Бьернссон уважал, а от
него, - к начальнику Белоснежного Округа по имени Сият-Даш.
Управа Сият-Даша поражала воображение: на вершине холма, попирая
пятой безобразные глиняные карьеры и похожие на соты домики, со стенами,
такими высокими, словно они были привешены к облакам, она казалась уже не
управой, а замком, равно как и сам Сият-Даш, - не чиновником, а князем.
Сият-Даш встретил яшмового аравана у ворот.
- Большая честь, - сказал он, - приветствовать вас в моей управе!
Великий Вей! Вы поистине творите чудеса! Говорят, во всех тех местах, где
вы побываете, сумма уплачиваемых государству налогов возрастает в два
раза, - даже у злостных неплательщиков пробуждается совесть!
Вечером Сият-Даш, чрезвычайно довольный, приказал начинать домашний
праздник.
Гостей было около шести человек. Стали разносить подарки. Бьернссон
развернул свой короб: там лежал белый шерстяной плащ с капюшоном, и десять
маленьких серебряных слитков с казенной печатью.
Яшмовый араван покачал головой:
- Я не могу принять эти деньги.
Судья Кеш вздохнул:
- Это хорошо, друг мой, что вы презираете деньги и служите нам
укором: если б вся ойкумена следовала вашему примеру, жизнь была б гораздо
проще.
- Я вовсе не служу вам укором и не презираю деньги, - возразил
Бьернссон, выразительно оглядев роскошное убранство зала. - Но я много
брожу, и брожу ночью и по лесам. Сейчас столько обездоленных! Многие знают
о яшмовом араване и о том, что у него никогда нет денег. А если б они
были? Зачем же вводить людей во искушение?
Судья вздохнул и согласился:
- Ваши суждения глубоки и верны. Я думаю, что главное зло от денег -
не в том, что они нажиты нечестным путем, а в том, что они вводят неимущих
во искушение завладеть неправедно нажитым.
Один из гостей наклонил голову и проговорил:
- Это хорошо, что вы не смущаете народ деньгами... Есть, однако, и
другие способы. Вот хотя бы - творить чудеса и называться яшмовым
араваном.
Хозяин всполошился:
- Вы непочтительны к моему гостю, господин Ахотой!
Бьернссон сказал неловко:
- Я не творю чудес, и только невежественные люди называют меня
воскресшим Арфаррой.
Судья поспешил переменить тему, заговорили о музыке и гармонии. Но
гармонии не было, а была ночь, и обрезок луны, и задернутые от оборотней
зеркала, и стена с вертушками и часовыми, и глиняные карьеры далеко внизу.
Плохо, ох, плохо! Доселе только крестьяне называли его яшмовым
араваном, а вот теперь, второй раз за три дня, он слышит это от чиновника.
Бьернссон подумал об аресте, как о вещи неизбежной, и тихонько погладил
роговое кольцо, которое ему дал на прощание недовольный разбойник Ниш.
Бьернссон вдруг представил себя перед первым министром, с руками,
продетыми в деревянные кольца. "Бог мой, - подумал Бьернссон, - ведь он
прикажет меня повесить - и умоет руки".
Наконец подали десерт, и судья, глядя на яшмового аравана, сказал:
- В том, что араван Арфарра в свое время творил чудеса, нет ничего
непристойного. Потому что он был монахом-шакуником, а монахи-шакуники
творили чудеса, не прибегая к сверхъестественному. И я даже слышал, что
когда они вызывали бесов, то бесы рассуждали, придерживаясь рациональных
начал и не очень-то вдаваясь в потустороннее.
Сият-Даш запротестовал:
- Напрасно вы полагает, что колдовства не было. Всем известно, что
шакуники остались в живых после смерти, и в годовщину гибели храма
слетаются в его руины с непристойным хохотом и шутом. В это время смелые
люди могут подойти к ним и узнать о будущем и вечном. Я сам купил за
тысячу золотых книгу, и эту книгу продиктовал лично колдун Даттам, сидя у
чернокнижника в стеклянном кувшине и с жабою, вцепившейся в детородный
орган. И эта книга состоит сплошь из колдовства. А вы говорите -
колдовства нет. Разве я такой человек, чтобы заплатить тысячу золотых за
подделку?
Все заинтересовались редкой покупкой. Принесли драгоценную книгу.
Бьернссон стал перелистывать фолиант, пряча улыбку.
- И что, - насмешливо спросил Бьернссон, удалось ли вам с помощью
рецептов этой книги изготовить философский камень?
- Все дело в том, сударь, - объяснил Сият-Даш, - алхимия не наука, а
искусство. Книга сия подобна учебнику стихосложения. Недостаточно ведь
знать размер и вид куплетов, чтобы слагать стихи, надобно быть великим
поэтом, как Даттам или Адуш.
На следующее утро гости разъехались, а хозяин повел Бьернссона
осматривать усадьбу. Как и накануне, он был необычайно грустен. Яшмовый
араван не мог не спросить о причине.
- Право, - сказал хозяин, - у меня в доме большое несчастье. Я,
видите ли, не досчитался по ведомостям трехсот тысяч, а через полтора
месяца ревизия.
Бьернссон помолчал и сказал:
- Да, это действительно большая беда.
Сият-Даш упал на колени:
- Умоляю вас, - помогите мне!
- Друг мой, - сухо сказал Бьернссон, - все знают, что у меня нет
денег. А если бы они были, я бы роздал их беднякам, а не казнокрадам.
Хозяин заплакал.
- Я знаю свои грехи, - сказал он. Но ведь вы, господин араван,
монах-шакуник, и умеете делать золото!
- Прощайте, мне пора, - сказал Бьернссон.
Хозяин обхватил его конопляные башмаки и закричал с колен:
- Видит небо, нехорошо поступает тот, кто не слушает униженных
просьб, и неправ богач, отказавший нуждающемуся!
Бьернссона, почтительно заломив руки, отвели во флигель. Во флигеле
стояли реторты и перегонные кубы, и за каменными зубьями магического круга
мерцали склянки с алхимическими зельями. Хозяин, кося глазами от страха,
сказал:
- Алхимики, подобные вам, араван Арфарра, часто скрывают свое
искусство, ибо иначе их заточают и преследуют. Но со мною, клянусь честью,
вам нечего опасаться. Слово мое так же верно, как верно то, что небо стоит
на восьми столбах. Сделайте десять тысяч золотых государей, и я отпущу
вас. Вы сами говорили, что искупаете чужие грехи - искупите же мой!
Три дня Бьернссон не разговаривал и не вставал с лежанки. Знаками он
отказывался от еды. Стражники, приставленные к алхимику, видимо жалели
его, но на глазах хозяина поворачивались к нему спиной.
Из окон бревенчатого флигеля была видна управа - шпиль, воткнутый в
небо, и подземелье, куда сажали провинившихся. Бьернссон плохо спал,
забывался только под утро, - но через час его будил петуший крик и дикие
вопли недоимщиков, который пороли у столба с государевым именем.
Он просыпался, таращил глаза и глядел на прозрачные, бесстыдно
изогнувшиеся ряды реторт. В нем пробуждался атавистический инстинкт
физика. Инстинкт уговаривал его сотворить чудо. Бьернссон сжимал зубы,
закрывал глаза и тихонько повторял себе, что такие прецеденты уже были, и
что тот, кто полагается вместо слов на чудеса, кончает обыкновенно плохо.
Вечером четвертого дня во внутреннем дворике флигеля сидело трое
охранников. Двое, постарше, пили вино, а один, помоложе, пришивал, навощив
нитку, к форменной шапке самшитовые колечки от колдовства. Толковали о
том, что яшмовый араван лежит грустный, как копченый поросенок, и ничего
не делает.
- Дурак наш хозяин, - сказал один из стражников. - У нас в деревне на
триста дворов сорок богачей. Разве хоть один разбогател через книги?
- А как?
- Очень просто. Надо незаметно обрезать пуговицу с платья чиновника и
зарыть ее в полночь на перекрестке с некоторыми подробностями. Через
неделю вырыть. Пуговицы уже не будет, будет яичко. Это яичко надо носить
подмышкой три месяца. Из яичка вылупится бес: он-то и будет доставать
деньги.
Стражник покачал головой, попил через соломинку вино.
- Дурак Сият-Даш, - продолжил он. - Трех алхимиков удавил, четвертого
привел. Ведь этот четвертый действительно воскресший араван Арфарра, он
сразу узнает, что с теми тремя случилось. Представляете, что он сделает с
нами и с управой?
- Сейчас по провинции, - высказался молодой стражник, - ездит
господин Шаваш, от первого министра. Почему бы не донести ему о
происшедшем? Сдается мне, что лучше б он об этом проведал от нас, чем
помимо нас.
И все три стражника некоторое время тянули вино. Наконец старший
стражник вздохнул и сказал:
- Ладно, если пошли такие разговоры, придется все объяснить. Это
затея не хозяина, а самого наместника Ханалая. Тот вбил себе в голову, что
в храме Шакуника все могли. Золото - это так, для проверки. А на самом
деле наместнику нужно огненное зелье шакуников, которым по слову Арфарры
уничтожило варварский город Ламассу, и от которого погибли их храмы.
Тут стражники опять стали пить вино и рассказывать друг другу всякие
страсти, а через некоторое время пришла смена.
Стражники отвлеклись. Из-за циновки, завесившей вход во дворик,
выскользнула тень - Бьернссон. Он пошел потолковать со стражей и вот - все
слышал. Бьернссон прошел в большую комнату, вытер пот со лба, зажег
масляную лампу, внимательно оглядел ряды реторт и химикалий. Да, отменная
коллекция. "Ай да молодец простой человек наместник, - подумал Бьернссон,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг