Даттам вспугнул у Кукушонка адвоката, защищавшего его в суде. Адвокат
раскланялся и пропал. А Кукушонок, хромая, подошел к столу и закрыл
толстый свод законов. Даттам вспомнил, как сам переменился после тюрьмы, и
подумал: "Да, вот уж кто ненавидит и Арфарру, и горожан".
Даттам начал с того, что пересказал свой разговор с
Арфаррой-советником, и при имени Арфарры Кукушонок побледнел и часто
задышал. "Эге", - подумал Даттам.
- Вы ведь, конечно, знаете, - продолжал Даттам, - что это Арфарра
подстроил обвинение. Он ведь с самого начала знал, что вы были не на
корабле, а с Белым Ключником.
"Вот сейчас, - подумал Даттам, - он кинется меня душить".
Кукушонок равнодушно улыбнулся и сказал:
- Я, однако, сам виноват, что не признал этого на суде.
Однако!
- Что же до господина советника, то я сначала стребую с него долг, а
потом буду рассказывать об этом.
Даттам усмехнулся и сказал:
- Вряд ли вам будет так просто стребовать этот долг. Потому, что
завтра на вашей стороне будет немногим больше народу, чем те, что играют
во дворе в мяч, хотя это и очень широкий двор...
- Вы можете предложить мне другое войско?
- Несомненно. Потому что Арфарра очень скоро нападет на империю.
- Предлагаете, чтобы я, как Белый Эльсил, стал вассалом Харсомы?
- Ну почему же, как Белый Эльсил? Экзарх Харсома не столь самонадеян,
чтобы сажать имперских чиновников на здешние земли. И не забыл, что в
древности короли Варнарайна были из рода Белых Кречетов.
- Да, - сказал Кукушонок, - ваши слова - очень хорошие слова. Однако,
став вассалом экзарха, я вряд ли смогу говорить завтра на Весеннем Совете.
А я буду завтра говорить, потому что мало нашлось охотников зачитать наше
прошение.
Даттам засмеялся и сказал:
- Если вы станете королем, обещаю вам, экзарх Варнарайна согласия на
такое прошение не потребует... А знаете, что будет с вашим прошением
завтра?
Кукушонок улыбнулся:
- Еще никто не посмел отказаться от поединка только потому, что знает
о поражении.
Даттам покачал головой:
- Вот на этом-то Арфарра вас и ловит, как зайцев. А еще, говорят, в
тюрьме вы изменились.
Кукушонок долго думал, потом сказал:
- Может быть, я приму ваше предложение - завтра. Если вы от него не
откажетесь.
Даттам выехал из ворот замка очень задумчивый. "Что этот бес
затевает?" - думал он. Даттам хорошо помнил, как сам после тюрьмы
притворялся хромым. И это после тюрьмы в империи, где не сидят - висят. А
с этим, скажите на милость, что плохого делали? Придушили слегка - и
все...
А к Марбоду Кукушонку меж тем опять просочился адвокат и спросил:
- Ну что, вы идете к гостям?
- Нет, - ответил Кукушонок, - сначала я сам схожу в гости.
А в то время, пока Даттам беседовал с Марбодом Кукушонком, послушник
Неревен вышивал в покоях королевны Айлиль.
Месяц назад Айлиль показала ему портрет в золотой рамке и грустно
сказала:
- Расскажи мне все, что знаешь об экзархе Варнарайна. Он за меня
сватается.
С тех пор Неревен молился ночами старцу Бужве, чтоб тот устроил этот
брак. Неревен видел: Государь Харсома в небесном дворце, государыня Айлиль
под хрустальным деревом, а у ее ног сидит Неревен и играет на лютне, и
Харсома смотрит на него своими мягкими жемчужными глазами. Великий Бужва!
Пусть экзарх возьмет к себе Айлиль, а Айлиль возьмет Неревена в Небесный
Город.
Айлиль часто звала Неревена, чтобы советоваться с ним о подарках и
платьях, боялась, видно, прослыть дикаркой.
И сегодня Айлиль примеряла наряд за нарядом, а девушки бегали за ней
с булавками и шпильками.
Айлиль надела красную юбку и поверх - кофту с распашными рукавами,
унизанными скатным жемчугом, завертелась перед зеркалом и решила, что
шлейф у юбки слишком широк, и поэтому она некрасиво вздергивается кверху.
- Ведь вздергивается? - спросила Айлиль у Неревена.
Неревен отвечал, что не вздергивается ничуть, а вот если надеть к
такому платью белую накидку, то наряд будет в точности как тот, в котором
Зимняя Дева пленила государя Миена. Принесли целую кучу накидок и стали
примерять.
Неревен спросил:
- А правду говорят, что Марбод Кукушонок взял вдову суконщика второй
женой?
- Ах, вот как, - сказала Айлиль, и тут же разбранила служанку,
ползавшую у подола: та невзначай уколола ее булавкой так, что на глазах у
Айлиль выступили слезы.
Ни одна из накидок Айлиль не угодила. Наконец, взгляд королевны упал
на неревенову вышивку: белую, плетеную. Неревен свивал последних паучков:
послезавтра уходил в империю храмовый караван, и с ним вместе подарки от
короля будущему шурину и, кстати, неревеново рукоделье.
Девушка накинула покрывало на плечи, повертелась перед зеркалом и
сказала:
- Подари!
Неревен побледнел и покачал головой.
Айлиль закусила губу, потом сняла с себя жемчужное ожерелье и
обмотала его вокруг шеи Неревена.
Неревен готов был заплакать.
- Сударыня! Я по обету шью его в храм Парчового Бужвы! Я... я...
обещал ему три таких покрова... Два отослал, это последний...
И Неревен действительно расплакался.
Девушка стояла в нерешительности. Ей вдруг очень захотелось
покрывала, но и бога обидеть было неудобно. Айлиль снова закружилась:
серебряные знаки обвили ее с головы до пят. Айлиль замерла от сладкого
святотатства: покрывало, посвященное богу, напоенное светом, теплом и
тайным смыслом от старых знаков, утративших значение и потому трижды
священных.
- Ну, хорошо, - сказала грустно Айлиль, - оставь мне его на ночь и
день: я его сама уложу в походный ларь.
Тут Неревен не посмел отказать.
А вечером, когда Айлиль продевала вышивку сквозь золотое кольцо, в
окошко влетел камешек. Девушка вспомнила про Зимнюю Деву, обернулась белым
покровом и сбежала в сад.
Рододендроны у бывшего Серединного Океана цвели золотым и розовым, а
в кустах ее ждал Марбод Кукушонок. Марбод взял ее за руки и хотел
поцеловать. "Интересно, сколько раз он так в тюрьме целовал ту, другую,
горожанку", - подумала она.
- Говорят, - спросила Айлиль, - вы берете к себе в дом вдову
суконщика?
- Говорят, - спросил Кукушонок, - вы выходите замуж за экзарха
Варнарайна?
- Мне велит брат, - ответила девушка.
Тут Марбод засмеялся своим прежним смехом и спросил:
- А если брат велит вам выйти за меня?
Айлиль склонила голову набок и вдруг поняла, что Кукушонок не шутит,
а знает способ заставить короля отказаться от сватовства.
- Экзарху Варнарайна, - продолжал Марбод, - тридцать шесть лет, у вас
будет шестилетний пасынок, он и станет наследником.
Айлиль сняла с цепочки на шее медальон и стала на него глядеть. Ночь
была светлая: портрет в медальоне был виден в малейших чертах. Девушка
взглянула на Марбода, - а потом на портрет. Кукушонок сидел, завернувшись
в плащ, на краю болотца с кувшинками: на нем был пятицветный боевой кафтан
с узором "барсучья пасть", и на плаще поверх - золотая пряжка. Рука лежала
на рукояти меча. Рукоять перевита жемчужной нитью, и рукав схвачен золотым
запястьем... Глаза его, голубые, молодые и наглые, которые так нравились
Айлиль, снова весело блестели в лунном свете. "И стрелы его, - подумала
Айлиль, - подобны дождю, и дыханье его коня - как туман над полями, и тело
его закалено в небесных горнах..."
А портрет? Марбод сказал правду: экзарх Варнарайна был, - странно
думать, - лишь на год младше Арфарры-советника. На портрете, однако,
следов времени на его лице не было: художник выписал с необыкновенной
точностью большие, мягкие, жемчужные глаза, которые глядели прямо на тебя,
откуда ни посмотри. Экзарх был в белых нешитых одеждах государева
наследника: просто белый шелк - ни узоров, ни листьев, и этой шелковой
дымке, за спиной, Страна Великого Света: города и городки, леса и поля,
аккуратные каналы, розовые деревни, солнце зацепилось за ветку золотого
дерева...
Закричала и кинулась в болото лягушка... Разве можно сравнить? Этот -
герой, а тот - бог...
- Я, - сказала Айлиль, - хочу быть государыней Великого Света.
Марбод подскочил и выхватил бы портрет из рук, если б не цепочка на
шее.
- Не трогай, - закричала королевна, - дикарь!
Марбод Кукушонок выпустил портрет и отшатнулся.
- Это колдовство! - закричал он. - Вас опутали чарами! Этот маленький
негодяй Неревен! - и вдруг вгляделся пристальнее в белое покрывало Айлиль
и сорвал его, - серебряные паучки треснули, ткань взметнулась в воздухе...
Девушка вскрикнула, а Марбод выхватил меч, подкинул покрывало в воздух и
принялся рубить его. Айлиль давно уже убежала, а он все рубил и рубил,
потому что легкая тряпка рубилась плохо... Наконец воткнул меч в землю,
упал рядом сам и заплакал. Так он и проплакал целый час, потом встал,
отряхнулся и ушел. Ветер зацеплял клочки кружев и волок их то в болотце,
то к вересковым кустам.
Королевская сестра, естественно, не сказала Неревену, как и кто
порвал его вышивку. Положила в ларь золотой инисский покров, и все. Наутро
караван отправился в путь, и вместе с ним уехали пятеро заморских
торговцев со своим золотом. Королевский советник Ванвейлен остался потому,
что он вообще оставался в королевстве, а Сайлас Бредшо остался потому, что
уезжал через три дня вместе с Даттамом, рассчитывавшим налегке нагнать
грузный караван.
14
Утром первого дня первой луны начался Весенний Совет. Все говорили,
что не помнят такого многолюдного совета.
Тысячу лет назад на побережье вынули кусок Белой Горы, в вынутом
овале прорезали ступеньки. Во время оно на ступеньках сидели граждане,
слушали говоривших внизу ораторов и решали городские дела. Потом, при
Золотом Государе, внизу стали выступать актеры. Государи внизу не
говорили, а приносили жертвы на вершине государевой горы. Потом на
ступеньках Белой Горы пересчитывали войска. Теперь ступенек не хватило, и
люди заполнили еще и равнину. Слышно, однако, было очень хорошо.
Настлали помост. Король сел под священным дубом, триста лет назад
проросшим у основания скалы. На южной стороне дуба сел Арфарра-советник, в
простом зеленом паллии, издали почти горожанин. Справа от него - советник
Ванвейлен, слева - обвинитель Ойвен, и еще множество горожан, рыцарей и
монахов, в простых кафтанах и разодетых.
На северной стороне дуба собралась знать. Людей там было куда меньше,
чем простонародья, зато все они были в разноцветных одеждах и с отменным
оружием.
Даттам и его люди расположились особняком на западном склоне горы,
где обрушились зрительские трибуны и удобно было стоять лошадям. Заморские
торговцы сегодня утром уехали с торговым караваном. Кроме Ванвейлена,
остался еще Бредшо. Теперь Бредшо сидел рядом с Даттамом, потому что под
священный дуб его бы не пустили, а в общую давку ему не хотелось. Даттам
был весьма задумчив. Бредшо спросил его:
- Чем, вы думаете, кончится дело?
Даттам рассердился и ответил:
- Если бы было известно, чем кончаются народные собрания, так во всем
мире было бы одно народовластие.
Облили помост маслом, погадали на черепахе - знамения были
благоприятны. На Весеннем Совете имел право выступать каждый свободный
человек, и, пока он держал в руках серебряную ветвь, никто не мог его
унять. Почему-то, однако, простые общинники редко брали в руки серебряную
ветвь.
И сейчас первым говорил королевский советник Ванвейлен.
Советник Ванвейлен зачитал соборное прошение от городов и
присовокупил свои слова.
Советник Ванвейлен говорил и глядел то снизу вверх, на народ, то
сверху вниз, на королевский дуб.
У левой ветви сидел советник Арфарра, и кивал ему, а слева от Арфарры
сидел обвинитель Ойвен и очень вежливо улыбался.
Дело в том, что городское прошение должен был зачитывать обвинитель
Ойвен. И это было, конечно, естественно, что прошение зачитывает человек
из самого крупного города и представитель Ламассы в королевском совете. И
говорить Ойвен умел хорошо, и выглядел бы хорошо в строгом черном кафтане
и с серебряной ветвью в руках. Одно было плохо: то, что вчера, как всем
было известно, господин Даттам взял обвинителя Ойвена за воротник и
размазал о столб для коновязи. И хуже всего было даже не то, что
обвинитель после этого не выхватил меч и не бросился на Даттама, - тут уж
как случится, бывает, растеряется человек. Хуже всего было то, что сам
Даттам и не подумал брать меч и резать Ойвена, а так, сгреб и притиснул.
Лучше всего было бы, выступать, конечно, самому Арфарре-советнику, но
тот никогда не мог перебороть свойственную подданному империи боязнь
публичных выступлений. И правильная, между прочим, боязнь. Вот поругайся
Арфарра и Даттам вчера с глазу на глаз, и что бы было? А ничего бы не
было.
Мог бы, конечно, прочитать прошение представитель другого города. Но
тут бы пошли страшные склоки, потому что каждый город королевства считал
себя вторым после Ламассы.
И поэтому прошение огласил советник Ванвейлен.
Его слова всем настолько пришлись по душе, что, когда он закончил,
люди подставили щиты, чтоб ему не спускаться с помоста на землю, и так
понесли. Ванвейлен запрыгал по щитам, как по волнам, и подумал: "Весенний
совет имеет такое же отношение к демократии, как золотая ярмарка к рынку.
Облеките законодательной властью вооруженный митинг..."
Выпрямился и еще раз закричал:
- Люди объединились в общество, чтобы пресечь войну всех против всех,
а сеньоры смотрят на жизнь как на поединок...
Все вокруг закричали установленным боевым криком радости. А потом
вышел Марбод Белый Кречет. На нем был белый боевой кафтан, шитый облаками
и листьями, и белый плащ с золотой застежкой.
Даттам издали увидел его, хлестнул подвернувшийся камень плеткой и
сказал:
- Так я и знал, что сегодня он хромать не будет.
Марбод вспрыгнул на помост, взял в руки серебряную ветвь и сказал:
- Много слов тут было сказано о своеволии знати и о ее сегодняшнем
прошении - раньше, чем оно было зачитано. И гражданин Ламассы Ванвейлен
даже сказал, что не меч, а топор палача ждет тех, кто такие вещи
предлагает народу и королю.
И знатнейшие люди королевства, подумав, решили, что гражданин
Ванвейлен прав, и отказались от своего прошения.
Две вещи сказал гражданин Ванвейлен. Один раз он сказал, что не
всякое своеволие называется свободой и что тот, кто хочет свободы для
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг