отправился в столицу провинции выяснять у храма Шакуника судьбу купленного
им риса. Была середина лета, сушь, в каналах и канавках сухой гной: это
Бажар разрушил дамбы левого Орха, и еще под самым городом гусеницы
перекрошили землю. Во рту у Даттама тоже стало сухо: он почувствовал, что
болен.
Даттам прошел по городу: объявлений новой власти никто не срывал и не
ел. В одном из объявлений за его голову давали две тысячи и говорили, что
это его огненные забавы спалили год назад рисовые склады. Вдруг раздались
радостные клики, загустела толпа. Даттам подошел: посереди ликующего
народа стоял человек в небесно-голубом кафтане и читал такой указ:
- Отчего случилось восстание? Оттого, что чиновники прежней власти
угнетали народ. Души их почернели от жадности, зубы народа - от гнилых
корней. Увы! Мы, император Великого Света, небрежно исполняли веления
богов! Почему же коварные царедворцы не укоряли нас за это? Если бы народ
не угнетали и не обманывали - неужели бы взялись за оружие!
Что это? - стал расспрашивать Даттам, - и что же услышал! Как раз в
это время государь узнал о размерах бедствия и ужаснулся. Сместил
виновников с должностей, а иные умерли от огорчения. Господин Падашна,
мучимый раскаянием, отказался от должности наследника и удалился в
монастырь, а наследником государь по совету людей благоразумных избрал
своего троюродного племянника Харсому. Тот немедленно отправился в
Варнарайн во главе войск.
В списке чиновников, сопровождавших нового экзарха, значился и
Арфарра - не стал-таки монахом... У Даттама в голове все как-то смеялось,
он подумал: Харсома - мой друг, с Харсомой я договорюсь о сдаче. Как
Баршарг... Баршарг, стало быть, действовал тоже по приказу Харсомы...
Даттам отправился в храм Шакуника.
У входа в храм людей было больше, чем травы в поле, - храм раздавал
голодающим рис. Главное здание храма стояло на площади, по витой лесенке
на колокольню бежал монах, и колокольня была такая высокая, что, казалось,
вместо колокола на ней повешено солнце. А сам храм - как колесница: на
восьми стенах - восемь колес, восемь колес о восьми спицах, в каждой спице
восемь шагов. Воры побоялись, власти остереглись - хватать колесо за
спицы...
Вдруг рядом - женский голос:
- Слышь, монашек, - а у входа в храм с утра чегой-то обыскивают...
Даттам вздрогнул и понял, чей рис храм раздает голодающим... Пошел
бочком из толпы. Глядь - в переулке конный патруль:
- Что-то этот монах больно похож на мятежника.
Тут же его схватили четверо за руки и поставили перед начальником.
Тот сидел на коне и держал меч в левой руке, а щит в правой. А начальник,
надо сказать, и не думал, что перед ним повстанец, а просто накануне
проигрался в кости и хотел получить с прохожего на отыгрыш.
- Ты кто таков?
Даттам промолчал, а в народе стали кричать:
- Совести у вас нет! Государь амнистию объявил, а вам - на аресте
нажиться...
Рядом со стражниками стоял мальчишка-разносчик, державший на голове
плоскую корзину с салатовыми кочанами и жареным гусем. Один из стражников
вытащил гуся из корзинки и начал есть. Тут разносчик обиделся, - шварк
корзинкой о голову стражника. Кочны так запрыгали по мостовой. А Даттам
вырвался из рук стражников, подскочил к начальнику и ударил по щиту ногой.
Щит прыгнул и своротил тому всю челюсть. Другого стражника Даттам заколол
ножом и бросился бежать.
- Вот это молодец! - кричали в толпе.
А Даттаму совсем стало плохо. Он добежал до городских ворот, принял
степенный вид и даже понять не может - это желтые куртки или желтые пятна
у ворот. Разобрался, наконец, что куртки. Потихоньку прошел колоннадой
синего храма и вылез из города по старому водопроводу, разрушенному его
машинами.
Даттам побежал по дороге прочь от столицы: солнце палило над самой
головой, все деревья покорежились и увяли, вдоль дороги - только столбы с
предписаниями и без тени. И у самого седьмого столба прямо под
иршахчановым оком - кучка всадников, и свернуть некуда. Поравнялись; на
переднем всаднике бирюзовый кафтан, трехцветный шнур по оплечью, и глаза
золотые, как яшмовая печать - секретарь экзарха, Арфарра.
Арфарра оглядел бродячего монаха, побледнел и ткнул коня носком
сапога. Всадники поскакали дальше. Вдруг один из них обернулся и говорит:
- Слушай, божья птичка, где это ты по такой жаре промок по пояс?
Неужто теперь из города выпускают только по водопроводу?
Тут, однако, иршахчаново око со столба подмигнуло Даттаму, и дорога
вспучилась, и Даттам вместо ответа упал ничком прямо в пыль...
А дух дорожного столба задернул око и доложил:
- Преступник схвачен. Обидно, однако, что обязанности за чиновников
земных выполняет лихорадка, да еще из варварской страны...
Даттаму чудились всякие ужасы, мертвецы на золотых ветвях, приходил
Мереник и хохотал: "Ну, так кто из нас неудачник...", было видно, что у
секретарей в управе Бужвы - сероводород вместо крови.
Через неделю Даттам очнулся: каменный мешок, стены сочатся слезой,
как соевый сыр, руки склеены веревкой, а волосы и платье - кровью и тухлым
яйцом. Каждый день, пока он был без сознания, стражники обкладывали его
бычьими потрохами и били над ним гусиные яйца, - лучшее средство против
колдовства...
Вечером на Даттама надели белый плащ и снесли в судебную залу, где по
семи углам курились треножники и на письменном коврике прилежный секретарь
растирал тушь. Однако, надо сказать, от Даттама так мерзко несло гусиной
кровью, что даже аромат "мира и спокойствия" не помогал. А в восьмом углу
сидит человек - в простом платье без знаков различия, брови - оправа,
глаза - жемчужины, так и чувствуют собеседника. Исхудавший, озабоченный -
Харсома!
Стали оглашать обвинение. Читали долго, однако, о покупке риса у
храма не сказали ни слова, не сказали даже, что Даттама первый раз взяли у
храма и в монашеском плаще, а написали, что колдун проник в город, чтоб
навести порчу на цистерны с водой.
- Ты согласен с этим? - спросил Харсома.
Даттам вспомнил: не хватай колесо за спицы...
- Да, господин экзарх.
Стали опрашивать свидетелей. Мальчишка-разносчик показал:
- У меня в корзинке лежал салат витлуф и жареный гусь. Колдун
выхватил корзинку, закричал: "Оживи!" Гусь перевернулся и ожил, колдун
ухватил за хвост и полетел.
Тут, однако, у Даттама от казенных благовоний закружилась голова, он
потерял сознание и смертного приговора не слышал.
Меж тем дела у мятежников снова пошли на лад: Бажар и Рехетта ссору
свою, что называется, прикрыли шапкой. Бажар захватил половину Иниссы, а
Рехетта обложил столицу провинции и грозился, что превратит в лягушку
всякого, кто обидит племянника. Наследник Харсома приказал не торопить с
казнью и беречь Даттама, как золотую денежку. А тюремщики боялись пророка
и жалели его племянника.
Тюремщики кормили Даттам с ложечки и вздыхали:
- Вот ведь какая глупая доля у колдуна! Летает человек на облаках и
на треножниках, может обернуться уткой и барсуком, а окропишь его гусиной
кровью - и пропало все его умение. А любому мужику эта кровь нипочем, лей,
не лей, глупей не станет.
- А у меня сыну было бы столько же, совсем был молоденький
парнишечка: покойный наместник затравил его собаками.
Как-то раз Даттам проснулся чистенький, как луна в колодце. Тюремщики
собрались вокруг и рассказывали друг другу про него басни.
- Не думай, - сказал один. - Никто про порченные цистерны не верит,
это господин Баршарг сочинил из мести за брата. Всем известно, что ты знал
о приезде экзарха и пришел с ним поговорить. Вы же, говорят, с ним старые
друзья... А злые люди тебя до наследника не допустили.
- А милостив ли наследник? - спросил Даттам.
Тюремщики вздохнули:
- Сад счастья, источник изобилия... Говорят, однако: будто бы
назначили его, чтоб сгубить в государевых глазах... Войска не дали...
Каждый шаг стерегут... Попробуй он тебя помиловать или с тобой поговорить,
тут же и его голова полетит...
Даттам смотрит: седоусый охранник утирает рукавом слезы. Утер и
говорит:
- Если тебе чего надо, ты скажи.
Даттам подумал:
- Плитку туши, да монаха-шакуника, исповедаться.
Тюремщик удивился:
- Я думал, лягушиных лапок или ногтей от покойника. Ты не думай, их
сейчас не трудно достать, ногти-то.
Даттам улыбнулся суеверию тюремщика и сказал:
- Я сейчас не могу колдовать, из-за этой гусиной крови, и еще долго
не смогу...
Следующей ночью охранник пронес в тюрьму набивной кафтан казенного
курьера, завернул Даттама в плащ и вывел через сад на улицу.
- Иди, - сказал стражник.
- Безоружным? - удивился Даттам, - ты мне хоть кинжал какой-нибудь
дай.
Стражник отдал ему свой кинжал, и Даттам в ту же секунду приставил
его к горлу стражника:
- А ну, рассказывай, кто тебе заплатил за мое бегство?
Стражник захныкал:
- Секретарь экзарха, господин Арфарра.
Даттам подумал: "Чтобы спасти меня, Арфарра рискует жизнью! А что,
если этот глупый стражник проговорится? Арфарра займет мое место на дыбе!"
И перерезал шею своему спасителю.
"Теперь-то он точно не выдаст Арфарру", - подумал молодой мятежник,
утопив труп в казенном озерце, том самом, в которое когда-то старый судья
швырнул взятку Бужве.
Ночевал Даттам у казенной гадалки: поел пряженных в масле лепешек и
велел разбудить его в час Росы, чтоб выйти из городу вместе с народом,
ходившим на строительство укреплений; стражники должны были заявить о
бегстве лишь в полдень.
И вот сосед по шестидворке отогнул занавеску и видит: гадалка
принимает то ли любовника, то ли вовсе клиента в неурочный час. А он сам
имел на женщину виды... Разве может такое быть терпимо?
Даттам очнулся оттого, что что-то мокрое капало ему за шиворот.
Дернулся: трое стражников справа, двое слева, а шестой бьет над ним
гусиное яйцо.
- Эй, - кричит один, который слева, - трех яиц хватит, из остальных
яичницу сделаем...
Потом привязали Даттама к лошадиному хвосту и проволокли через весь
город.
На допросе Даттам показал, что свел в камере знакомство с крысой,
обменялся с ней одеждой, а сам утек через нору.
- А крысу, - говорит, - чтобы стража не заметила, проклял до полудня,
- велел носить человечью личину...
Секретарь экзарха, Арфарра, сидел с закоченевшим лицом в углу и вел
протоколы допроса.
Вечером Даттам смотрел через оконце вверху: небо улыбается, цветет
фейерверками, за стенами ликует народ. Даттам понял, что войска мятежников
отходят от столицы и подумал: завтра меня казнят... Стало одиноко и
страшно. В конце концов, двадцать два года...
А потом вдруг пошел дождь: это искренние молитвы экзарха развеяли
злые чары...
Наутро пришли стражники, остригли арестанта, переодели, пряча
глаза... Понесли в паланкине с решетками к площади назиданий. Даттам
глядит: солнце сверкает на мокрой черепице, пахнет свежими лепешками, и
зелень так и лезет, так и тянется, хватает за душу пальчиками. Стоит
Верхний Город, - здания как жемчужины, стены как оправа... осунулся,
погрустнел.
Даттама, однако, пронесли мимо площади для назиданий под самыми
иршахчановыми очами, мимо управ, мимо цехов, через семь ворот, через пять
арок - вниз, вглубь, - крытой дорогой внутрь Шакуникова храма.
Развязали, повели... Сюда мятежники не ходили: лес колонн, кущи
столбов, старая катальпа меж золотых столбиков, нефритовая галерея...
Ввели в павильон: стены - в узорочье, узорочье - в зеркалах, от зеркал
павильон как человечья душа: снаружи - замкнут, изнутри - безграничен.
В зеркальной комнате сидели трое, настоятель храма Шакуника,
секретарь экзарха Арфарра, и сам экзарх. Экзарх обмахивался веером, а
Арфарра прямо на коленях держал обнаженный меч.
Экзарх махнул веером, стражники ушли и затворили за собой дверь, но
рук Даттаму так и не развязали. Экзарх кивнул Даттаму, чтобы тот сел, и
проговорил:
- Великий Вей, как ты бледен! Как спаржа, отлежавшаяся в земле.
Даттам пожал плечами:
- Я так понимаю, - сказал он, - что мой дядя вчера отступил от
города, и меня завезли сюда попрощаться перед казнью.
- Ваш дядя, - сказал экзарх, - вчера был назначен моим указом
наместником Варнарайна, а сегодня утром его войска вместе с моими войсками
выступили против разбойника Бажара. Только злодеяния прежних властей
толкнули народ на мятеж: почему бы не помириться с теми бунтовщиками,
которые, по мере сил, выказывали свою преданность династии?
Даттам помолчал, а потом сказал:
- Я знаю Рехетту. Он отпустит войска, а сам покончит с собой.
Экзарх засмеялся:
- Ты, Даттам, знаешь своего дядю еще хуже, чем черную магию, - и
протянул Даттаму зеленый треугольник.
Даттам развернул письмо: а это был ежемесячный отчет соглядатая.
Адресован он был лично Харсоме, а подписан пророком, и число на нем стояло
за две недели до начала восстания.
Тут-то Даттам понял, и отчего пророк отказался от императорского
титула, и отчего не хотел звать варваров, и отчего поверил Баршаргу.
- Это что ж, - спросил Даттам нового наследника империи, - мы подняли
восстание по твоей указке?
- Разумеется, да, - сказал справа Арфарра. - Истинные причины вещей
скрыты от людских глаз, однако же нет вещей, у которых не было бы истинных
причин.
- Разумеется, нет, - сказал настоятель храма Шакуника. - Провокация
опасная вещь. Если государство играет с огнем, как ребенок, оно, как
ребенок, и обожжется.
Тогда Даттам повернулся к монаху.
- И вы обо всем знали, - спросил он, - еще до того, как продали нам
зерно, содрав за опасность впятеро против обыкновенного?
Настоятель удивился:
- Никакого мы зерна не продавали... В благодарственном манифесте
экзарха как раз отмечено, что монастырь прислал в Анхель рис даром, в дни
народного бедствия...
Помолчал и прибавил:
- Между прочим, наш дар окупился сторицей - господин экзарх пожаловал
нам земли по Левому Орху.
Даттам уронил голову в скованные руки и прошептал:
- Значит, мы даже не могли выиграть. Великий Вей - вождь повстанцев -
провокатор правительства!
И расхохотался. Потом умолк и спросил:
- Ну а мне-то вы зачем все это рассказываете? Перед виселицей? Я-то
милости недостоин, я провокатором не был...
Арфарра молчал.
- Не скрою, - сказал Харсома, - ваши преступления велики, господин
Даттам. Пролиты реки крови, пепел от рисовых хранилищ достигает локтя
толщиной, матери варят младшего брата на ужин старшему... Кто-то же должен
за все это отвечать?
- Тот, кто нанимал провокаторов, - заорал Даттам, вскакивая на ноги.
- Сядь, - негромко сказал Харсома.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг