Айлиль прибежала к брату и рассказала ему правду об Арфарре - то есть
то, что говорил Неревен.
Глупый эконом Шавия сказал, что советник стремится к справедливости и
общему благу, а Неревен объяснил, что советник стремится к мести...
Неревен рассказал правду, потому что такое правда? Это то, о чем можно
спеть песню. Можно спеть песню о человеке, хотевшем мести, а кто слышал
песню о человеке, хотевшем справедливости?
"Справедливости" можно хотеть на вейском. А на аломском и слова-то
такого нет. Есть слово "справедливый". Но опять-таки нельзя быть
"справедливым" просто так. Если ты, скажем, "справедлив" к истцу, то тем
самым несправедлив к ответчику. Арфарра составлял грамматику аломского
языка, там было сказано: у аломов прилагательные, как глаголы, бывают
переходные и непереходные, "справедливый" обязательно требует дополнения.
"Справедливый" к кому?
Айлиль повторила слова Неревена, заплакала:
- Сколько людей не может выбрать между верностью клятве и верностью
королю! А если б могли - мир бы остался совсем без песен. Была бы одна
роспись на стенах. Дивная, как в покоях государыни Касии.
Король велел позвать Арфарру: тот еще не возвращался с дамбы.
И еще этот сон графский... Сну, впрочем, король не верил. Король
рассердился, потому вдруг молвил:
- К вам, сестра моя, сватается экзарх Варнарайна.
Девушка побледнела и упала в обморок. Подбежали с криком прислужницы.
Король сжал зубы: "Значит, правда, о ней и Кукушонке. Не будет,
однако, горевать о разорванной помолвке. А если через шесть лет... Экзарх
глупец: сколько войн начиналось оттого, что король обижался за обращение с
сестрой или дочерью в чужих краях. Ни за что так охотно не воюют верные,
как за честь госпожи".
Варай Алом поднялся в башню к старой женщине, прижался лицом к
холодному стеклу и сказал:
- Великий Вей, что за страна! Только во время войны они и слушаются
короля, и они наглы передо мной, а Арфарра со мной хитрит. Пришел граф Най
и рассказал мне, что видел во сне Золотого Государя, который отдал ему
печать государственного канцлера, и старый Цеб Нахта был с ним. Цеб Нахта
подтвердил этот сон и показал печать, и сказал, что Золотой Государь
назвал Арфарру шпионом империи. Кому отдать ее, графу Наю или Арфарре?
Ведь граф Най, клянусь божьим зобом, глупей настоящего енота, а
Арфарра рад продать меня горожанам и торговцам!
С башни был виден весь ближний мир: горы, как кони, сбежались к морю,
вытянули морды, пили; костры на небе, костры в городе и в замке. А это кто
сел на игреневого иноходца, как козел на бочку? А, это морской торговец...
- Я не могу выбрать, - сказал король.
Старая женщина удивилась:
- Если не можешь выбрать - пусть выберет посторонний.
Ванвейлен еще не успел выехать со двора, когда сзади послышались
крики. Стража с факелами окружила его и привела в высокую башню над
утренней трапезной. Со стен щурились звери, похожие на чертежи: каждый
зверь был как бы разрезан пополам и дважды изображен анфас, чтобы ни один
кусок зверя не остался невидимым.
Ему велели встать на колени - не перед королем, а перед его старой
матерью.
- Я посторонний, - с ужасом сказал Ванвейлен, - я ничего не знаю.
Старая женщина кивнула:
- Ты посторонний, поэтому тебе и решать. Через человека говорит
интерес, через постороннего - бог.
А король оглянулся на вооруженную толпу, набившуюся в башню,
побледнел и сказал:
- Что это, господа! Неужто я ваш пленник?
Граф Най Третий Енот, застеснявшись, отпихнул одного из самых
нахальных дружинников и ответил:
- Отнюдь нет. Но двое человек видело сегодня сон, чтобы вы не верили
лазутчику из империи, и они принесли вам большую печать, и мы хотим, чтобы
вопрос о печати, по обычаям предков, решил посторонний.
В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел Арфарра. Он был в
длинном шелковом платье. Сверху платье было сиреневого цвета, а по подолу
шла широкая полоса, расшитая серебряными зверями меж цветов и листьев. Он
минуту назад явился со строительства дамбы и так и не успел переодеться, и
лапки серебряных зверей были испачканы глиной. Лицо Арфарры было
совершенно бесстрастно, но на лбу выступила кровь. Как всегда, он был
безоружен, если не считать маленькой тушечницы у пояса.
Ванвейлен оглянулся по сторонам. Господи! Небольшой зал был весь
набит вооруженными сеньорами, и за ними на стенах теснились, подбадривая
их, резные кони и страшные рожи предков. Старая женщина, мать короля,
сидела в ворохах палевого шелка и держала в руках подносик, закрытый
большим желтым платком. Вокруг Арфарры не было ни одного человека, и
Ванвейлен вдруг с необыкновенной ясностью понял, что, если он скажет то,
что хочет от него граф Най, эта вооруженная сволочь тут же убьет Арфарру,
а если он скажет не то, что хочет от него граф Най, эта вооруженная
сволочь тут же убьет его самого, Клайда Ванвейлена, а Клайду Ванвейлену
меньше всего хотелось быть убитым. "Черт побери, подумал Ванвейлен, - это
очень хорошо быть посторонним, - только вот что делать, если выбор
предоставляется посторонним".
Старая женщина сдернула с подносика шелковый платок: под платком
лежала большая желтая печать, украшенная изображением человека с головой
мангусты и зеркальной надписью: "то, что касается общего блага, должно
решаться общим волеизъявлением".
У Арфарры на лбу выступила кровь. Он узнал ту печать, которую
позавчера вложил одурманенному королю в руку. Куда-то она пропала в ночной
суматохе. Арфарра полузакрыл глаза. "Этого человека купили, - понял он, -
а печать поднял кто-то из придворных".
- Ты человек посторонний, - сказала Ванвейлену старая женщина, - и мы
все хотели бы от тебя услышать, кому надо отдать эту печать: графу Наю или
Арфарре-советнику.
Король с детским любопытством глядел на Ванвейлена. Рыцари стали
приплясывать от нетерпения. Граф Най оправил реденькую бородку и
улыбнулся. Бывший чиновник империи, Арфарра, стоял совершенно неподвижно.
- Вряд ли, - сказал Ванвейлен, - я имею право называться посторонним,
потому что час назад граф Най встретил меня в Нефритовом Покое, и стал
наставлять меня, что я должен делать. Он говорил мне всякие гадости по
Арфарру-советника, и еще не высохли чернила на его подписи вот под этой
бумагой, за которую он думал купить мою честь.
И с этими словами Ванвейлен вытащил из рукава ту самую дарственную,
которую написал давеча граф Най, и протянул ее королю.
- И я думаю, - продолжал Ванвейлен в полной тишине, - что граф Най
делает странные вещи: он ругает короля за то, что король предоставляет
купцам право на богатство и унижает знатных, - а сам граф Най, как следует
из этой грамоты, делает в своих владениях то же самое. Так что получается,
что граф Най вовсе не хочет заботиться о старых обычаях, а просто хочет,
чтобы от налогов, следуемых с купцов, поменьше досталось государству, и
побольше - графу Наю.
Тут люди стали перешептываться и переглядываться, пораженные:
грамота, данная купцу, возмутила их до третьей души.
А Ванвейлен взял подносик с печатью, подошел к королю и протянул ему
поднос.
- Что же до того, кому отдать эту печать, - Арфарре или графу Наю, -
это, государь, должен решать не посторонний, а ты сам.
Ванвейлен с большей охотой сказал бы не "ты сам", а "народ", но он
был человек способный, схватывал все на лету, и понимал, что вопрос о
правительстве для народа и посредством народа поднимать в данных
обстоятельствах, пожалуй, не стоит.
- Что же, - промолвил король, - я тоже думаю, что решать такие дела
должен я сам, и я отдаю эту печать Арфарре-советнику.
Через полчаса Ванвейлена ввели в личный кабинет Арфарры, затянутом
красными гобеленами, с рисунками, напоминающими окна в иной мир.
- Куда вы спешите? - осведомился советник.
- У нас корабль без хозяина, - ответил Ванвейлен, - я обещал
товарищам вернуться до второй ночной стражи.
Арфарра поднял брови:
- Вы переночуете в замке, в соседних покоях, а завтра я дам вам
охрану, и она проводит вас до корабля. Что же касается сегодняшней ночи -
ночью никакая охрана не убережет вас от арбалетного шарика.
Арфарра помолчал и добавил:
- Когда вы сказали, что вопрос о том, кому отдать печать Великого
советника, должен решать не посторонний, а сам король - королю это
пришлось по душе.
Ванвейлен чуть усмехнулся. А Арфарра поглядел на него и продолжал:
- Вы хорошо умеете говорить, однако только тогда, когда говорите то,
что думаете. Вы бы с большим удовольствием сказали, что вопрос о печати
должен решать не король, а народ.
Ванвейлен хлопнул глазами и сказал:
- Но нет...
- Когда лжете, не прикрывайте рта рукой.
Ванвейлен отдернул руку. А Арфарра помахал дарственной записью графа
Ная и спросил:
- Что это за гадости рассказывал вам Най про меня?
- Он говорил, что два дня назад вы хотели арестовать меня и моих
товарищей, но передумали, когда я застрелил эту глупую птицу.
Арфарра помолчал и сказал:
- Чтобы избежать дальнейших недоразумений между нами, я должен
признать, что это правда.
Ванвейлен не ожидал другого ответа, однако вздохнул и спросил:
- Это из-за моих похождений с Кукушонком?
- Так мне показалось наилучшим для общего блага.
Тут вошли монахи с подносами, и начали расставлять между
собеседниками круглые и квадратные горшочки, с янтарной рыбой и с
розоватым мясом, наструганным колечками и залитым шкворчащим соусом, с
зелеными травами и с красными яблоками, и со сластями, чья сладость
пронзает душу.
Ванвейлен вдруг почувствовал жуткий голод, и без стеснения, как и
подобает варвару, набросился на еду.
- Вы же ничего не едите, - вдруг сказал он Арфарре.
Королевский советник улыбнулся одними глазами:
- Я мало ем, - сказал он, - наверное, что-то с нервами. По этому
поводу ходит слух, что королевский советник Арфарра боится, что его
отравят, и держит у себя в покоях бамбуковый посох. Когда он хочет есть,
он втыкает этот посох в землю, и нижняя половина посоха превращается в
мясо змей, средняя - в мясо зверей, и верхняя - в мясо птиц, и он отрезает
от посоха по кусочку и ест.
Ванвейлен невольно рассмеялся.
- А правда, что вы были наместником Иниссы?
- Да.
- И где хуже, - в Иниссе или здесь?
- Господин Ванвейлен, - это удивительный вопрос. За такой вопрос
половина наместников империи обрубила бы вам уши.
- Но вы принадлежите к другой половине.
Арфарра медленно пил из хрустальной, обсыпанной золотой пылью чашки
коричневый отвар со склизкой пленкой, и золотые блестки от чашки
отражались в его глазах. Он внимательно разглядывал своего молодого
собеседника.
- Вас назначил наместником наследник Харсома? Это правда, что вы его
школьный приятель?
- Да.
- А за что вас прогнали?
- За доклад.
- А о чем был доклад?
- Наследник Харсома - приемный сын государя. Сын чресел государя был
сослан в монастырь восемь лет назад, за развратную жизнь и угнетение
народа. Долгое время Харсома не имел при дворе соперников, но два года
назад одна из наложниц государя очаровала его до того, что стала
государыней Касией. Когда у государыни родился сын, она стала требовать от
императора, чтобы ее годовалый сын был поставлен на место человека,
который правит десятой частью земель империи и половиной ее денег. Молодая
женщина не имела своих денег и не знала, как ей лучше сколотить свою
партию. И вот она упросила государя построить новый дворец, и она раздала
нужным ей людям подряды на строительство дворца. И они стали ее
сторонниками, потому что от этого строительства они имели огромную выгоду
и стали, вдобавок, соучастниками в ее преступлении.
- А вы?
- Я подал доклад о злоупотреблениях при строительстве. Этих людей
сослали, и государыня вновь осталась без партии. А чтобы помириться с ней
и доказать, что он к этому непричастен, Харсома подарил ей мою голову.
- Послушайте, советник, но ведь когда вы писали доклад, вы думали о
справедливости, а не о нуждах Харсомы?
- Побывав наместником Иниссы и советником короля, я отучился от слова
"справедливость", господин Ванвейлен. Сухими руками пожар не тушат.
- А этот... первый государев сын... Из-за чего его сослали? Тоже
стараниями Харсомы?
Глаза Арфарры сделались как у больного воробья.
- Господин Ванвейлен, мне неприятно рассказывать о тех событиях, так
как я принимал в них участие на стороне экзарха Харсомы.
Ванвейлен помолчал.
- А экзарх Харсома - хороший правитель?
- Когда Харсома пришел в провинцию, матери варили старшего сына,
чтобы накормить младшего, воды озер были заражены трупами... А сейчас
провинция доставляет пятую часть доходов империи, занимая тридцатую часть
ее территории.
- Разве только доходы делают страну счастливой?
- А что же?
- А что случится в провинции с человеком, который станет ругать
экзарха?
- Вряд ли в Варнарайне найдутся люди, которые будут ругать экзарха.
Он содержит десять тысяч шпионов, и эти шпионы рассказывают каждый день
чудеса о Харсоме, и он выходит к простому народу и читает его жалобы. А
когда какой-нибудь чиновник предаст его или обленится, он следит за этим
чиновником, пока тот не совершит что-нибудь против народа, и карает его
только за то, что было сделано против народа.
- Вы очень откровенны со мной, господин Арфарра.
- Вы спасли мне жизнь.
- Полноте, - там были боевые монахи, - они не дали бы вас в обиду. Я
всего лишь помешал драке.
- Я считал вас умнее, господин Ванвейлен. Это были монахи из свиты
Даттама. Они не стали бы вмешиваться без его приказа, а он бы такого
приказа не дал.
- Но ведь вы его друг!
- У Даттама есть только один друг, которого зовут Госпожа Алчность.
Торговцу Даттаму не нужны горожане, которые будут его конкурентами.
Торговцу Даттаму нужны рыцари, которые будут его покупателями и которые
будут обирать крестьян, чтобы заплатить Даттаму за дивные ткани империи.
- Но он хотя бы делает вид!
- Он делает вид, что я его друг, потому что за предательство друга
можно выручить кучу денег, а за предательство врага не заплатит никто.
Даттам не прогадал. Позавчера граф Най Третий Енот подарил ему право
распоряжаться серебряными рудниками, - граф Най дорого меня оценил.
Арфарра помолчал и добавил:
- Извините, господин Ванвейлен, я, кажется, порчу ваши отношения с
Даттамом, а между тем вам действительно не проехать без него в империю.
- А из-за чего, - спросил Ванвейлен, - Даттам стал монахом? Смирения
у него меньше, чем волос у лягушки.
- Господин Даттам, - сказал Арфарра, - будучи девятнадцати лет,
возглавил в провинции Варнарайн восстание Белых Кузнецов. Вешал людей
сотнями и тысячами. Он, однако, был и тогда человек аккуратный и вел
восстание, как предприятие, где в графе расходов - тысячи жизней, а в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг