Сцепление обстоятельств, приведших его опять в прифронтовой лес осени
сорок первого года, было логически обоснованно и даже неизбежно при данном
раскладе карт (каких угодно - и военно-стратегических, и пасьянсных, если
предположить, что судьба имеет обыкновение раскладывать пасьянсы).
После серьезного, моментами весьма напряженного разговора,
состоявшегося с Антоном в Замке, стало наконец ясно, в чем заключался его
замысел и какая роль отводилась каждому из землян. Антон, конечно, получил
по морде за дело, Воронцов и сам с удовольствием повторил бы Сашкин
демарш. Однако, отвлекаясь от эмоций, нельзя было не признать, что
операцию Антон задумал и провел красиво.
В ней нашлось место каждому человеку и каждому ранее происшедшему
событию, вроде бы не имевшему вообще никакого отношения к конечной цели.
Антон просчитал, предвосхитил и упредил все самые потаенные планы и
замыслы противника, нашел контрходы, которые до последнего момента не
могли ему внушить и тени беспокойства. В общем, партия выглядела
выигранной безусловно, если бы... Если бы ее завершение снова не ложилось
бы целиком на плечи Воронцова, Шульгина и иже с ними.
Разумеется, Антон заверил, что риска практически нет. На больших
трехмерных экранах анализаторов он продемонстрировал варианты, доказывая
безопасность предстоящих действий для их участников.
- Вы же понимаете, - говорил он, - никакой аналогии с вашими
мушкетерско-ковбойскими эскападами нет и быть не может. У нас не тот
уровень. Стрельба, мордобой... - он выразительно глянул на Шульгина, -
гонки на мотоциклах и прыжки с вертолета на плохо натянутый канат
совершенно исключаются. Одно дело, когда инициатива исходила от вас. А
если я беру руководство в свои руки, все будет нормально. Вам и делать-то
почти ничего не придется...
- Ну и сделал бы все сам, - желчно заметил Шульгин. - И никакого
испорченного телефона. Не нужно трудиться, нас дураков учить. Я вот за
себя не ручаюсь. Могу забыть что-нибудь в ответственный момент,
перепутать.
Шульгин говорил это вполне серьезно, якобы болея за дело. Мол,
смелости нам не занимать, а вот ума и сообразительности... Антон тоже, не
поймешь - всерьез или подыгрывая Сашке, ответил успокаивающе:
- Не бойся. Я так объясню, что и захочешь, не перепутаешь. А насчет
чтобы самому, я уже объяснял. Вот Дмитрию, кстати. Земля - ваша, Валгалла
- тоще выходит, что ваша, раз вы ее открыли и застолбили. Пришельцы на
вашу историю посягают, чтобы своих целей добиться, я здесь совсем как бы и
ни при чем. Меня физически не существует. Я могу и уйти, если настаиваете.
Сами во всем разбирайтесь. Когда Дмитрий мне Книгу отдавать не захотел - я
разве спорил? Сейчас тоже не стану. Между прочим, Книга еще свою роль
сыграет. Когда аггры протест заявят, что мы конвенцию нарушаем и землян
против них вооружили, как раз и выяснится, кто ее первый нарушил, когда и
как. Факты там неопровержимые.
Воронцов тогда согласился, что Антон в принципе прав. Да ведь и
нельзя было не согласиться, раз Новиков с Берестиным, вернее их тела
оставались на Валгалле в руках пришельцев и без помощи Антона спасти их
шансов не просматривалось. Дмитрий сам вызвался еще раз сходить в сорок
первый год. Кому же, как не ему? Опыт есть, обстановку знает, форму носить
не разучился. Шульгин, при всех его достоинствах, человек не военный.
Левашов тем более. Вот на втором этапе, на Валгалле, у них лучше
получится.
Дмитрию даже готовиться не нужно было. Броневик его стоял во дворе
Замка, где Воронцов его оставил, вернувшись с Книгой, требовалось только
скорректировать карты с учетом вновь возникших обстоятельств.
Последний час перед отправлением Воронцов провел с Наташей в том
самом кабинете, где они встретились.
- Я боюсь, Дим, - говорила она, держа его за руку. - Ты не обижайся,
но какое-то предчувствие меня мучит. Понимаю, что не нужно этого говорить,
и ничего не могу поделать... Война ведь там настоящая.
- Какая там война... Я в тыл иду. В наш и в глубокий. А что может
случиться в глубоком тылу с личным другом товарища Сталина? Почтительный
прием, оркестр играет встречный марш. Садись перед экраном и наблюдай за
отдаваемыми мне воинскими почестями.
Сказал, и понял, что сказал не то. Хорошо, что Наташа не уловила
прямого смысла последней фразы.
Но он и вправду не видел в намеченном предприятии особого риска.
Появиться в штабе фронта, встретиться с Берестиным, потом вместе с ним
поехать в Москву к Новикову и обеспечить внезапное для пришельцев
возвращение их на Валгаллу. И на этом все. Он с неожиданным удивлением
отметил, что его тянет туда, в войну.
Когда он раньше с ностальгической грустью вспоминал дни, проведенные
на разминировании Суэцкого канала, ему казалось, что он тоскует по
молодости и любимому делу, а теперь выходило, что и воспоминания о риске и
пережитой смертельной опасности тоже имеют свою прелесть. "Блажен, кто
посетил сей мир в его минуты роковые..."
...Он высадился километрах в двадцати южнее Минска. Мощно было бы и
поближе, хоть прямо во дворе штаба фронта, но при этом возрастала
опасность ошибки хронологической.
Выгоднее всего было избрать условный квадрат десять на десять
километров, свободный от войск, появиться в нем в точно определенное время
и добираться до места своим ходом, заодно и посмотрев вблизи, что там
теперь и как.
Воронцов ненадолго задремал, слушая шорох дождя, а проснулся от гула
многих самолетных моторов над головой. Еще не совсем рассвело, вдобавок
самолеты шли выше туч, но ясно было, что летят немцы, звук их Дмитрий с
прошлого раза запомнил хорошо. "Минск пошли бомбить", - подумал он. Здесь
немцы для массированных налетов предпочитали ночные и предутренние часы,
днем им слишком мешали советские истребители. Тоже примета иных
стратегических взаимоотношений.
Минут через пятнадцать издалека донеслись глухие взрывы и частые
залпы зениток.
Воронцов свернул тент и не спеша тронулся в путь. Через полчаса налет
наверняка закончится, и он проскочит в город.
Наверное, так бы все и получилось, если бы не вмешались высшие силы.
В данном случае - ОКХ (главное командование сухопутных войск вермахта).
Война продолжалась уже третий месяц, а ничего почти из намеченного по
плану летней кампании выполнено не было. Стратегической внезапности не
получилось, завоевание господства в воздухе оставалось недостижимой
мечтой, Красная Армия хоть и отступала, но возмутительно медленно, фронт
каким-то чудом держался, многообещающие прорывы неизменно парировались
ударами из глубины, и были все основания предполагать, что на "линии
Сталина" русские надеются перейти к позиционной обороне.
Позиционная же война для вермахта являлась синонимом поражения. Опыт
первой мировой войны его генералы и фельдмаршалы помнили слишком хорошо.
Следовало немедленно принимать решительные меры.
И как раз утром 30 августа войска Второй немецкой армии перешли в
наступление, нанося удар тремя танковыми корпусами по кратчайшему
направлению на Минск, одновременно выбросив в тыл обороняющихся частей
Красной Армии крупные воздушные десанты.
Одновременно отвлекающие операции начались на стыках с Юго-Западным и
Северо-Западным фронтами.
Вводя в бой свои основные резервы, гитлеровское командование шло на
серьезный риск, но расчет строился на том, что после прорыва главной
полосы обороны Западный фронт рухнет и сил для выполнения задачи летней
кампании все-таки хватит. Другого выбора у него все равно не было.
"Вот тебе и гарантии безопасности", - удивительно спокойно подумал
Воронцов, увидев бледно-серое небо, сплошь покрытое медленно опускающимися
парашютами. Под самыми облаками скользили десятки угловатых, только что
отцепившихся от буксировщиков десантных планеров. Раскинувшееся справа
обширное поле отлично подходило для их посадки.
Воронцов затормозил, соображая, что теперь делать. Напрямую не
прорваться, дорога уже перерезана. Множество брошенных парашютных полотнищ
белело вдали по ее обочинам.
Он включил заднюю передачу, надеясь успеть скрыться в лесу, до
которого было не больше километра.
Но все равно опоздал. Из кустов, покрывавших взгорок в сотне метров
левее, короткими прицельными очередями застучал пулемет "МГ". Похоже, что
немцы давно уже заметили броневик, рассчитывали взять языка и открыли
огонь, поняв, что добыча уходит.
Целились они точно, несколько пуль ударили по башне и лобовым листам
брони, и тут же машина осела набок. Пробило сразу оба левых ската.
Дергаясь из стороны в сторону, скрежеща сминаемыми дисками, броневик
кое-как прополз еще полпути до спасительного леса и стал окончательно.
Одна из тяжелых бронебойных пуль влетела в щель приоткрытых моторных
жалюзи. Густо запарил пробитый радиатор. Еще два пулемета заработали с
правого фланга.
Инстинктивно Воронцов сделал движение в сторону своего башенного
"ДТ", из которого так удачно стрелял прошлый раз, но тут же осознал
нелепость своего порыва. Что он, с десантным полком воевать собрался? Не
тот случай. Надо хватать автомат, планшетку, вещмешок и ходу. Но и на это
времени ему не дали. Сразу три тяжелых удара почти без пауз встряхнули
неподвижный броневик, в лицо Воронцову плеснуло желтое пламя.
Он вывалился на дорогу. Не разум, а интуиция, основанная на множестве
прочитанных книг из партизанской жизни, подсказала ему единственно
правильное решение. Хотя левая обочина была ближе, Дмитрий рывком
перекатился через грунтовку, упал в неглубокий кювет, прополз метров
двадцать и осторожно выглянул. Но полю в его сторону бежало до десятка
парашютистов, но далеко. Раньше чем через пять минут не успеют.
Внутри броневика ухнуло, огонь и дым выхлестнулись через дверцы и
верхний люк.
Пригибаясь, падая и вновь вскакивая через неравные промежутки
времени, чтобы не дать пулеметчикам прицелиться, Дмитрий пересек
обращенный к немцам склон лощины, перевалил через гребень, еще не меньше
километра бежал перпендикулярно дороге, путаясь ногами в густой траве, и
только врезавшись в плотные заросли орешника, упал на землю, запаленно
дыша.
Еще раз вывернулся. Судьба, значит.
Только здесь, успокоившись, он понял, что заставило его выбрать,
смертельно рискуя, именно это направление, а не скрыться в близком лесу по
ту сторону дороги.
Кажется, Вернигора в "Людях с чистой совестью" писал, что самое
трудное и опасное во вражеском тылу - форсирование дорог.
Если немцы действительно прорвали фронт - а на это похоже, иначе к
чему десант - очень скоро рокадное шоссе будет сплошь забито колоннами
танков и мотопехоты, и кто знает, когда ему удалось бы выбраться за кольцо
окружения.
Не зря утверждают, что мозг превосходит любой компьютер. Как он сумел
в считанные секунды вспомнить строки давно уже всеми забытой книги,
оценить не только сиюминутную, а и стратегическую ситуацию, принять
парадоксальное, но спасительное решение?
Судя по всему, Берестин должен будет спешно перебазировать штаб
фронта на северо-восток, в Борисов, или в Оршу. Еще один вариант -
Могилев, но вряд ли. Главные бои все равно развернутся на Смоленском
направлении, туда и нужно выбираться.
Третий месяц полыхала над страной самая страшная с достопамятного
тринадцатого века война. Несравнимая количественно, потому что в одном
дневном бою погибало подчас больше бойцов, чем их было во всех княжеских
дружинах и Владимира, и Суздаля, и Рязани, но сходная по масштабам
бедствий, человеческих потрясений, судеб страны и истории.
В двухсоткилометровом предполье перед линией укреплений старой
границы сгорали полки и дивизии, атакуемые с фронта и флангов, попадающие
в клещи и вновь вырывающиеся из них, сражающиеся с гораздо более сильным и
опытным противником, но страшным напряжением сил не дающие ему вырваться
на оперативный простор и значит - выполняющие свою главную и единственную
задачу.
Что позволяло до сих пор войскам сдерживать немыслимый напор врага?
Прежде всего - эшелонированная, пусть и не в той мере, как планировалось,
линия обороны, сильные группировки танковых и механизированных корпусов во
втором эшелоне, которыми Берестину удавалось парировать наиболее опасные
прорывы и вклинения гитлеровцев. И еще - практически неограниченное
количество боеприпасов с выдвинутых в свое время к самой границе окружных
складов, которые в прошлой истории в первые же дни войны попали в руки
немцев.
По числу же артиллерийских и пулеметных стволов Красная Армия даже в
сорок первом году значительно превосходила вермахт.
Вдобавок достаточно надежное воздушное прикрытие. Люфтваффе так я не
сумели завоевать превосходства, понесли совершенно неожиданные и
немыслимые для них потери, уже к исходу первой недели значительно снизили
свою активность и, несмотря на непрерывные жалобы ОКХ самому фюреру,
ничего, кроме непосредственной поддержки пехоты и ночных бомбежек
прифронтовой полосы, сделать пока не могли.
Да и Геринг вполне резонно не желал в угоду Гальдеру и прочим
браухичам, бокам и леебам оставаться перед решающими сражениями без
самолетов, а главное - без лучших своих летчиков.
Казалось бы, Новиков имел все основания гордиться достигнутыми под
его мудрым руководством успехами. Потери Красной Армии в людях и технике
были не сравнимы с потерями в "предыдущей редакции" тех же событий.
Стратегическая обстановка на фронтах напоминала ситуацию примерно ноября
1941 года, когда немцы при полном напряжении сил еще могли наступать, но
каждый километр оплачивали ценой вдесятеро выше той, чем могли себе
позволять. Только происходило все не на окраинах Москвы, а у старой
границы.
Однако при всем этом Новиков впервые в жизни испытывал нравственные
терзания в духе Достоевского. До поводу цели, которая то ли оправдывает
средства, то ля нет. Раньше ему просто не приходилось всерьез о таком
задумываться. И очутившись в роли практически единоличного вершителя судеб
миллионов людей, поначалу тоже не до конца осознавал, какую принимает на
себя тяжесть. Разработанный стратегический план казался ясным и логически
оправданным.
Конечно же, это вполне разумно - отразить первый, самый страшный и
внезапный натиск гитлеровских войск силами кадровых частей, одновременно
создавая в тылу практически новую армию, которая и нанесет по измотанному
и потерявшему наступательный порыв противнику сокрушительный удар,
перейдет в контрнаступление и погонит его на Запад, до Берлина, а то и до
Атлантики. Новиков и сейчас по-прежнему считал, что в военном смысле план
безупречен. А в моральном?
На войне никто никому не может дать гарантий личной безопасности.
Солдаты погибали и продолжают погибать в больших и малых войнах. До должно
существовать равенство шансов.
Недопустимо обрекать людей на участь смертников. Почему так неприятно
читать о последних днях обороны Севастополя в сорок втором? Все уже ясно,
город удержать не удалось, командование отбыло на Кавказ, а кому-то
приказано - оставаться, биться до последнего, в буквальном смысле, солдата
и патрона, потому что права на плен тоже нет.
То же самое - идея камикадзе. Наша мораль ее отрицает. Почему? Вроде
бы летчики сорок первого года были такими же камикадзе, готовыми на
гибель, на таран, на подвиг Гастелло, и никто почти из них не дожил до
победы. Неужели все дело как раз в этом "почти"?
Если бы погибающие сейчас на западе дивизии имели нормальные шансы -
через положенное время отойти на переформирование, на отдых, получить
подкрепления, потом снова воевать - все их жертвы выглядели бы совсем
иначе. Но возможности вывести их сейчас из боя не было. Им нужно любой
целой продержаться еще минимум месяц. А для скольких такая необходимость
означает верную смерть?
В общем, известная страсть российского интеллигента к рефлексиям не
миновала Новикова и здесь. Он даже подумал, что главное преимущество
Сталина и ему подобных в том и заключается, что на пути к достижению цели
- неважно, какой - они свободны от расслабляющей способности войти в
чье-то положение, ощутить чужую боль, задуматься: а вдруг кто-то другой
прав не меньше, чем ты? Как без такой способности лидеру? Ибо, если он
будет исходить из чувств, обычных для нормальных людей, то как сможет
принимать решения, гибельные для отдельно взятых личностей, но необходимые
для чего-то высшего?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг