авиационного бензина и дюраля уст героев люфтваффе.
Наверное, происходящее можно сравнить только с тем, что должно было
произойти не с немецкими, а с советскими ВВС в это утро, когда пылали
забитые рядами самолетов аэродромы, и те, кто не был убит сразу, еще во
сне, в отчаянии матерились, глотая слезы бессильной ярости, или пытались
взлететь под огнем, зачастую даже с незаряженными пулеметами.
Наверное, первым ударом было сбито не менее полусотни
бомбардировщиков. Но бой потерял стройность. Если бы на "ишаках" и
"чайках" были радии, если бы летчики имели боевой опыт... Но таких
(испанских, халхингольских, китайских) бойцов были единицы: Строй полков и
эскадрилий рассылался, каждый начал свою личную войну, хорошо еще, если
ведомые не теряли ведущих. Гонялись, догоняли, сбивали, но и сами попадали
под огонь кормовых, верхних, нижних блистеров, расположения которых на
юнкерсах толком и не знали отчаянные лейтенанты.
Постепенно немцы начади оправляться от растерянности. Сбиваясь в
тесные группы, вывалив вниз бомбовый груз, бомбардировщики разворачивались
на обратный курс, прибавляли газу, огрызаясь плотным организованным огнем.
И, натыкаясь на густые потоки трасс, вспыхивали и падали вниз верткие
лобастые машины - гроза испанского неба.
Но свою задачу они выполнили до конца. Сокрушающего и внезапного
удара по ничего не подозревающим аэродромам, военным городкам, местам и
складам у немцев не получилось. Генерал Захаров докладывал Рычагову через
час, что его дивизия, потеряв около сорока машин, уничтожила примерно сто
пятьдесят - сто шестьдесят. Потери один к четырем. По сравнению с тем, что
было - десять к одному, - успех блестящий. Примерно такое же соотношение
выходило и по другим дивизиям.
Даже как итог первого дня это было бы прекрасно, а на самом деле
разыгрывался только дебют.
Еще садились опаленные огнем истребители первого эшелона, а навстречу
им уже шли скоростные бомбардировщики "СБ" и пикировщики "Пе-2" под
прикрытием "Чаек", на две тысячи метров выше - "Ил-4", а с превышением еще
в километр - три полка "ЛАГГов" и "МИГов".
Все дальнейшее происходило как на плохих учениях, где заранее
расписаны победители и побежденные.
Взлетевшие на прикрытие своих избиваемых бомбардировщиков "мессеры" в
упор наткнулись на волны "СБ" и ввязались в бой с "Чайками". Известно, что
"Мессершмитт" превосходит "Чайку" в скорости на полтораста с лишним
километров, но тут бой диктовался скоростями "СБ", и верткие бипланы, по
маневру явно переигрывая немцев, при необходимости легко уходили под
защиту огня своих бомбардировщиков.
И пока воздушная карусель, стреляющая, ревущая моторами и
перечеркнутая сверху вниз дымом горящих машин над самой землей медленно
(триста пятьдесят километров в час) смещалась к западу, группы "Ил-4" и
"ДБ-Зф" почти незамеченными проскочили выше и накрыли бомбовым ковром
аэродромы, где только что приземлились остатки первой волны немцев.
Всегдашней слабостью германского командования, что кайзеровского, что
гитлеровского, оказывалось то, что оно легко впадало в состояние, близкое
к панике, при резком, непредусмотренном изменении обстановки.
Вот и сейчас торопливые команды снизу заставили повернуть свои
истребители на парирование новой непосредственной опасности. Воздушное
сражение происходило на весьма ограниченном театре, и маневр силами не
составлял труда. В иных обстоятельствах это могло быть и плюсом для
немцев. Не исчерпав и половины своего запаса горючего, "Мессершмитты"
повернули на запад, к своим базам, рассчитывая на значительный выигрыш в
скорости. И успели перехватить бомбящие с горизонта "ИЛы".
Ловушка сработала. С высоты на немцев обрушились "МИГи" и "ЛАГГи",
как раз те самолеты, которые превосходили "мессеров" по своим
тактико-техническим данным, и вдобавок с полным боезапасом.
Наконец-то, впервые за два года, люфтваффе почувствовали, что значит
воевать хотя бы с равным противником.
И, наконец, садиться выходящим из боя истребителям пришлось как раз в
тот момент, когда к цели начали подходить приотставшие "СБ".
В подобной ситуации, наверное, за всю мировую войну оказывались
только японские летчики во время сражения у атолла Мидуэй.
Когда же ожесточение воздушных схваток на какое-то время стихло -
все, кому было суждено, догорали на земле, а уцелевшие, на последних
литрах бензина, садились, кто куда мог, - в очистившемся небе появились
"ТБ-3", массивные, неуклюжие и медлительные, но несущие огромный по тем
временам бомбовый груз. Десятки тысяч мелких осколочных бомб они стали
вываливать на разворачивающиеся в боевые порядки, только что начавшие
форсирование границы гитлеровские войска.
Мотопехота на грузовиках и бронетранспортерах, забившая асе
прифронтовые дороги, огневые позиции открыто стоящей артиллерии, танковые
колонны - такая цель, что лучше и не придумать. И потери сухопутных войск,
еще даже не успевших вступить в боевое соприкосновение с частями Красной
Армии, оказались для немцев немыслимо большими.
...Есть в объективных законах войны один, не до конца, кажется,
проясненный. Закон, по которому ничем не примечательная точка фронта вдруг
становится объектом приложения главных сил противоборствующих сторон и
центром лавинообразного нарастания масштабов операций. Такими точками,
например, становились Верден и Перемышль в первой, Сталинград во второй
мировой войнах. Упорное сопротивление на одном участке вдруг вызывает у
противника непреодолимую потребность подавить это сопротивление именно
здесь, потребность ничем разумным не диктуемую.
И наши, и немецкие историки, задним числом пытались обосновать некую
особую важность именно Сталинграда. Узел коммуникаций и так далее. Но кто
мешал тем же войскам Паулюса свободно, под прикрытием уже идущих боев
внезапно перенести направление удара на полсотни километров южнее,
десятком дивизий форсировать Волгу там, где почти не было советских войск,
и взять Астрахань - вместо того, чтобы с бессмысленным упорством сжигать
людей и технику в уличных боях Сталинграда? И с другой стороны: кто и что
заставляло Сталина губить десятки тысяч бойцов на ликвидации котла? Ведь
куда как проще было оставить немцев вымерзать в разрушенном и
блокированном городе, а наличными силами стремительно прорываться к
Таганрогу, отрезая на Кавказе всю группу армий "А".
Вот этот иррациональный закон и заставил командование люфтваффе
бросать все, что у него было, в отчаянные воздушные бои над Белостоком,
далеко превосходящие по ожесточенности битву за Англию.
Рычаговская карусель, при которой две трети истребительной авиации
округа непрерывно крутились над полем боя севернее этого, не такого уж
значительного города, притягивала к себе все, чем располагали здесь
сначала второй, а затем и части первого и четвертого воздушных флотов. И в
этом как раз и заключалась для них главная стратегическая ловушка. Прежде
всего, бои шли над советской территорией, значит, наши самолеты имели
лишних полчаса по запасу горючего, во-вторых"МИГи" значительно
превосходили "Ме-109" по скорости на высотах и, ходя над главным
горизонтом схваток, могли безнаказанно перехватывать их тогда, когда те
пытались реализовать свой главный козырь - скороподъемность и маневр на
вертикалях. Да горизонталях же "И-16" и "И-153" имели серьезное
превосходство.
И, разумеется, все больше и больше срабатывал тот фактор, который
немцы так и не научились учитывать - безусловное моральное превосходство
русского, а теперь советского солдата.
К двум часам дня обе стороны понесли очень тяжелые потери, наверное,
самые тяжелые за все известные воздушные битвы современности. Только если
учесть, что по сравнению с предыдущим вариантом истории советская авиация
в первый день войны потеряла самолетов в три раза меньше, а немецкая
вчетверо больше, то реальный итог выглядел совсем иначе, нежели при чисто
арифметическом подходе. Как под Курском в сорок третьем году был сломан
хребет немецких танковых войск, так сегодня, 22 июня, может и не сломался,
но крепко затрещал хребет люфтваффе.
Нельзя быть сильным везде, говаривал Наполеон, а может, и
Мольтке-старший. Сейчас Рычагов вполне сознательно решил быть сильным в
одном месте и ни разу не позволил своим комдивам выпустить самолеты
меньше, чем полком, как и учил Марков. И плоды были налицо.
К вечеру немцы почти не летали, даже на поддержку своих штурмующих
границу и избиваемых с воздуха войск.
А на ночь у него было и еще кое-что. Тоже из других времен. Собранные
по всем учебным полкам и аэроклубам две сотни "У-2" и "Р-5". Опять же по
совету Маркова. Пять групп по сорок машин для непрерывного воздействия по
ближним тылам осколочными бомбами и просто ручными гранатами.
Вот примерно с семнадцати часов 22 июня и начало проясняться то, что
история все-таки перевела стрелку.
...Берестин провел этот день так, как и хотел, как полагалось
крупному полководцу. Без лишних нервов, без паники, без надрыва и
суматошно-бессмысленных выездов в войска. Как это отличалось от того, что
было на самом деле - когда несчастный Павлов находил тень успокоения,
метаясь по тем корпусам и дивизиям, куда мог прорваться, и окончательно
теряя управление остальными.
Берестин сидел в своем огромном и прохладном кабинете в Минске.
Высокие готические окна, столетние липы за ними, зеленый полумрак и тишина
создавали атмосферу отстраненности от шары, дыма и крови, что царили
сейчас за пределами двухметровых стен, на западе самого западного из
округов.
Он мог позволить себе быть полководцем, экспертом и аналитиком,
потому что работала связь, операторы штаба исправно наносили на карты
обстановку, Минск не превращали в щебенку армады "юнкерсов" и начальник
ВВС не застрелился от нестерпимого чувства вины и отчаяния, как сделал это
в иной реальности полковник Колец. И сам Берестин, командующий теперь уже
не округом, а фронтом, мог руководить войной - тяжелой, конечно, на
которой ежеминутно сгорали сотни жизней, однако - нормальной войной.
Правильной, если брать это слово в научном, а не нравственном смысле.
Враг превосходил пока что в живой силе и технике, однако не мог
делать того, что готовился и хотел. Не было прорывов фронта в первые же
часы, потому что не было линии фронта в том смысле, как его рассчитывали
видеть немцы. Одно дело, когда подвижные соединения уходят на оперативный
простор, как хотят рубят незащищенные тылы, оставляя позади растрепанные и
неуправляемые массы людей, и совсем другое, если танковые клинья на
главных направлениях обязательно натыкаются на хорошо подготовленную и
эшелонированную оборону, а прорывы, если и происходят, то в пустоту,
словно с разбегу в отпертую дверь, а пока встаешь - сзади поленом по
затылку.
К исходу дня, судя по картам, немцам нигде не удалось захватить
стратегическую инициативу, в отдельных местах они продвинулись на
пятнадцать-двадцать километров, но это и предполагалось, зато в других
точках фланги атакующих соединений подвергались непрерывным ударам и
потери вражеских вторых эшелонов были тяжелыми.
Нигде наши войска не побежали и не были окружены, от самой границы
немецкая пехота вынуждена была развернуть боевые порядки в полном
соответствии со своими уставами, то и дело натыкаясь на плотный
заградительный огонь артиллерии, залегая и местами даме окапываясь. Тем
самым все графики выполнения ближайших и последующих задач оказались
сорванными в самом начале.
И если бы гитлеровский генштаб к вечеру первого дня боев посчитал
темпы продвижения и потери, соотнес их с расстоянием до Москвы или хотя бы
Смоленска, то, возможно, пришел бы к оптимальному решению оттянуть, пока
не поздно, армию вторжения назад, за линию границы и выдать все
случившееся за крупный пограничный конфликт. Как это сделали японцы при
Халхин-Голе. Пожалуй, так было бы лучше для всех.
Но такого вывода сделано не было. Напротив, решено было, наращивая
усилия, все же прорвать фронт, в надежде, что дальше все пойдет, как
задумано.
Берестин даже имел время и возможность пить кофе, в полдень
прослушать по радио речь Сталина, в которой тот с совершенно новиковскими
интонациями сообщил народу о фашистской агрессии, глубоко проанализировал
предысторию и перспективы, не скрыл допущенных в подготовке к войне
просчетов и ошибок, признал свою долю вины и призвал все народы Советского
Союза временно забыть обо всем, что было раньше, и мобилизовать все силы
на отпер врагу. Обратился в своей речи Новиков и к Русской православной
церкви, и ко всем иным церквам, и к соотечественникам за границей, и ко
всему свободолюбивому человечеству. Говорил он почти два часа. Берестин
слушал, стоя у окна, иногда восхищенно хмыкая и крутя головой. Андрей
превзошел самого себя, и впечатление от его речи, конечно, у народа было
огромное. Он мог судить об этом по лицам людей, слушавших речь из уличных
громкоговорителей. Такого они не слышали никогда, но, наверное, именно это
и мечтали когда-нибудь услышать от родного и любимого.
Закончил Андрей так, как и ожидал Берестин: "Наше дело правое, враг
будет разбит, победа будет за нами!"
Первая сводка Совинформбюро, переданная после обеда, почти дословно
повторяла ту, что прозвучала и в прошлой реальности. Почти на всем
протяжении госграницы наши войска успешно дают отпер агрессору, имеются
незначительные вклинения противника на советскую территорию, полевые части
Красной Армии выдвигаются навстречу врагу, чтобы разгромить и уничтожить,
Единственным отличием этой сводки от той была степень достоверности
информации. Там была сплошная ложь, здесь - чистая правда.
От Жукова и Петрова Берестин узнал, что на их фронтах положение дел
тоже достаточно удовлетворительное.
А в 22 часа поступило сообщение, что осуществилось и последнее важное
предприятие первого дня.
Немцы грамотно спланировали первый удар - с флангов своей группы
армий "Центр" охватом на Минск. Но на вершине белостокского выступа войск
у них практически не было, да они там были и не нужны по любым канонам.
Это вполне подтвердилось прошлый раз. Но сейчас у них все пошло не так, и
пока наступление с флангов хоть как-то, но развивалось, в мягкое, как у
развернувшегося ежа, подбрюшье группы армий вонзился клинок. С
наступлением темноты через восточно-польские леса рванула вперед
конно-механизированная группа генерала Доватора: две кавдивизии усиленного
состава, три польских полка и дивизия легких танков "БТ-7", самых новых,
что были в округе.
А от границы до Варшавы по мощеным дорогам всего сто километров.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. КАК КОНЧАЮТСЯ ЗВЕЗДНЫЕ ВОЙНЫ
1
Воронцову не хотелось дожидаться рассвета в броневике. Там и удобнее,
чем снаружи, и дождь не достает, а все же - не совсем приятно. Глухая
темнота вокруг, и все время кажется, что враг может подобраться по лесу
вплотную. Пусть и неоткуда взяться немцам за десяток километров от фронта,
а все же... Снаружи как-то спокойнее.
Он включил фары, прикрытые светомаскировочными щитками. Натянул
брезентовый тент между двумя елями, закрепил оттяжки, бросил под тент на
толстый слой спавшей хвои подушку сиденья.
Мелкий, но частый дождь успокоительно зашелестел по брезенту.
Дмитрий разжег крошечный костерок - не для тепла, а так, для уюта.
Выключил фары. Светящиеся стрелки часов показывали половину третьего.
Есть во всей этой истории с пришельцами какая-то непонятная система,
думал Воронцов, глядя на огонь. Все события словно удваиваются, повторяют
сами себя, пусть и на другом уровне. Вернее, каждый из нас, ввязавшись,
обречен на повторение похожих событий. Как в болезненном сне.
Просыпаешься, стряхиваешь с себя утомительный и липкий кошмар, таращишь
глаза в потолок, успокаиваешься, начинаешь задремывать - и все начинается
снова. Чуть-чуть иначе, но то же самое... Думал, с чем уж там, а с войной
кончено. И пожалуйста - снова тот же броневик, тот же год и та же война...
И Берестин опять в прошлом, только поглубже, чем пришлось в первый раз, а
Новиков продолжает разыгрывать гамбиты, будто других комбинаций не
существует. Как в болоте. Чем сильнее барахтаешься, тем глубже засасывает.
Воронцов был совершенно прав. Он только не думал сейчас о том, что
выбор был сделан им совершенно добровольно, еще при первой встрече с
Антоном. А потом вступила в свои права неумолимая логика событий...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг