- Я знаю. И еще у вас войны.
- Это тоже есть. Так что с траурными моментами почаще вас
сталкиваемся.
Помолчали еще. Новиков хрипел трубкой, деликатно пускал дым в
сторону.
- Но все же - откуда вы здесь? Ведь в ваше время, в двадцатом веке, к
звездам не летали...
Новиков усмехнулся.
- Вы знаете, как далеко мы сейчас от Земли?
- Знаю. Больше тридцати парсек.
Новиков кивнул и отвернулся. Засмотрелся на Альбу, которая увлеченно
занималась книгами. Брала их в руки, перелистывала, вдыхая ни с чем не
сравнимый запах старой бумаги и переплетов. Через эти пакеты печатных
листов прошлое удивительным образом смыкалось в ее руках с настоящим, тем
более, что на полках стояли книги не только двадцатого, а и
девятнадцатого, даже восемнадцатого веков.
- Знаете, давайте обо всем - завтра, - как бы даже просительно сказал
Новиков, отрывая взгляд от девушки. - А сейчас я предлагаю - в баню. Очень
способствует. - Он уже не в первый раз употребил это бессмысленное, но
какое-то очень многозначительное выражение. - Кстати, вы знаете, что такое
настоящая русская баня без всяких новомодных тенденций?
- Я знаю, - сказал Герард. - Это гигиенический ритуал, основанный на
древнескандинавских философских и религиозных воззрениях. Имеет отношение
также к культам богов огня и воды...
- Здорово! - восхитился Новиков и посмотрел на Корнеева, словно
приглашая его принять участие в веселом розыгрыше. - Только, по-моему,
ваша формулировка страдает известным академизмом, что ли... Похоже, на
практике вы с этим ритуалом не сталкивались. Странно. А он ведь есть альфа
и смета российской культуры, никак не скандинавской. Впрочем, если вы
имеете в виду финскую баню, так называемую сауну... Хотя и она - не более
чем заимствование русской же идеи.
Они прошли через холл, еще через несколько комнат, тоже наполненных
приметами чужой, незнакомой и непонятной жизни, потом Андрей вел их
длинным коридором с голыми бревенчатыми стенами, и наконец они очутились в
обширном помещении, которое все светилось нежным медовым светом
полированного дерева. Вдоль стен тянулись дощатые скамьи, а пол покрывали
сплетенные из растительных волокон толстые желтые циновки. Пахло сухим
деревом и какими-то травами, пучки которых в изобилии были развешаны под
потолком.
Новиков выложил на лавки мохнатые белые простыни и цветные полотенца,
сказал, что здесь можно раздеться, и исчез. Вернулся он в довольно
странном наряде, состоящем из холщового фартука, рукавиц и глубокой
войлочной шапки. Космонавты к этому времени разделись. Альбе показалось,
что, взглянув на нее один раз, Новиков в дальнейшем старательно отводил
глаза, но причина этого оставалась для нее непонятной.
- Функция у меня специальная, - пояснил Андрей, имея в виду свое
одеяние, - а всякая функция требует соответствующей формы. - И открыл с
приглашающим шестом очередную дверь.
Там в полутьме падали на пол и стены багровые блики из открытой топки
массивной каменной печи. Во вмурованном в печку котле бурлил кипяток, у
дальней стены стояли огромные приземистые бочки с холодной водой, а за
ними снова была дверь, из которой, как только она открылась, пахнуло
невыносимым зноем.
Функции свои Новиков выполнял настолько добросовестно, прогнал гостей
через такие круги рая, что через полчаса, распаренные, промассированные,
натертые лыковыми мочалками, они почти без сил выбрались в прохладные сени
и, завернувшись в простыни, почти растеклись в плетеных креслах перед
столом, на котором пыхтел и посвистывал средневековый прибор, именуемый
самоваром. На начищенных до красного сияния боках этого чуда
просматривались многочисленные медали с двуглавыми орлами и красовалась
гордая надпись: "Поставщикъ двора Е._И._В. Сукинъ и сыновья. Фирма
существуетъ съ 1859 года".
Пили огненный чай, с наслаждением утирали обильный пот, расслабленные
и умиротворенные.
Дав звездоплавателям отдохнуть минут двадцать, Новиков вновь погнал
гостей в раскаленный объем парной. И вот тут они поняли, что все
предыдущее было лишь увертюрой банной симфонии. Впрочем, вначале Андрей
усыпил их бдительность, лишь слегка помахивая веником в отдалении, потом
поколдовал над дубовым ковшом с водой, добавляя туда какие-то снадобья, и
вдруг смаху выплеснул его содержимое в глубокую пишу в стене.
Со страшным гулом и свистом оттуда ударил столб пара, горячего, как
дейтериевая плазма, и пахнущего свежим хлебом, сосновой хвоей, мятой и еще
неведомо чем. Жара стала абсолютно нестерпимой, и космонавты инстинктивно
почти распластались на полу, с трудом подавив желание выскочить вон.
- Ну, земляки, смотрите, как оно по-настоящему деется!
Новиков взлетел на верхнюю полку и начал сперва чуть оглаживать себя
веником, а потом все сильнее избивать тело этим варварским орудием пытки.
Когда на него стало страшно смотреть, он отшвырнул веник, распахнул совсем
уже маленькую и неприметную дверку - за ней внезапно открылся заснеженный
двор, выскочил наружу и начал кататься в огромных сугробах, загребая снег
охапками и растирая им пылающее тело. Когда он вернулся, лицо его выражало
непередаваемое блаженство.
- А ну, кто еще со мной! - и снова взмахнул веником...
- Нет, это, конечно, изумительно, - говорила Альба, когда все
кончилось. - Я чувствую себя совершенно обновленной. Такое впечатление,
что до этого я вообще никогда не мылась..
Новиков сидел напротив, перебирал струны гитары и негромким приятным
баритоном пел соответствующую случаю ритуальную, по всем признакам, песню:
Истопи ты мне баньку по-белому.
Я от белого света отвык...
- Ну, понравилась вам встреча с прошлым? - спросил он, заглушив
ладонью гул струн, и у Альбы, да может, и не у нее одной метнулась вдруг в
душе нелепая, но отчаянная надежда, что сейчас все кончится и Новиков
объявит, что они были участниками нового туристического аттракциона с
таким вот названием.
- Каждое время имеет свои преимущества, - осторожно ответил Герард.
- А мне понравилось без всяким оговорок. Как у вас тут все...
Естественно. И пища, я запахи, и обычаи. Все. Я давно мечтала пожить
как-то похоже. Один раз отдыхала в Канаде, но там все равно не так. А
здесь все подлинное. Вы, наверное, были очень интересные и... сильные
люди.
- Наверное, - улыбнулся Новиков. Все рассмеялись. Действительно, он
сидел от них на расстоянии вытянутой руки, и его атлетическая фигура в
буграх и жгутах мощных мышц была налицо. И Корнеев, и Айер намного ему
уступали.
Новиков поставил перед каждым по чарке какой-то крепкой спиртовой
настойки ароматических трав, сославшись при этом на авторитет великого
русского полководца эпохи позднего феодализма, якобы говорившего: "После
бани портки продай, а чарку выпей".
- Я вот что хочу, чтоб вы поняли, - медленно сказал он. - Вы
начинайте постепенно перенастраиваться. Это ведь не экзотика, и не
экскурсия в заповедник. Скорее всего, вам теперь в этом времени жить.
Обратной дороги, по-моему, нет.
Все затихли, осмысливая его слова. До них постепенно доходила и эта
истина. Они не только потеряли корабль и друзей, но и свое время.
Навсегда.
- Но ничего, вы не отчаивайтесь. Все не так погано. По сравнению с
вечностью. Вам себя жалко, и друзей, и родных... Понимаю. Как тут
поможешь? Сочувствием? Вот послушайте лучше...
Он начал читать негромко:
Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели,
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от грязи и крови шинели.
На могилах у мертвых расцвели голубые цветы...
Новиков долго читал эту балладу, дошедшую к ним через горы времени,
триста лет, что отделяли их от автора стихов, были больше, чем раньше
тысячелетия, но все равно, за незнакомыми и вышедшими из употребления
оборотами речи они чувствовали душу и настроение неведомого поэта, который
грубыми и даже иногда циничными с их точки зрения выражениями утверждал
бесспорную истину, что нет ничего выше исполнения долга, и что павшие в
бою в сочувствии не нуждаются.
...Это наша судьба, это с ней мы сражались и пели,
Умирали и рвали над Бугом мосты.
Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.
- Какие слова, - со слезами на глазах сказала Альба, когда Новиков
замолчал. - А мы ничего этого не помним...
- Да и странно было бы, если б помнили. Библию почитывать не
приходилось? - спросил Андрей.
- Нет.
- Так там написано: довлеет дневи злоба его. Или, если изложить
доступнее - каждому хватит своих забот. Много ли я, к слову сказать, помню
и понимаю из времен Бориса Годунова? А у нас с вами как раз такой разнес
получается. И о чем там пели или разговаривали ратники Минина?
Все помолчали, и слышно было, как за окном набирает силу ветер, гудит
в дымоходах и бросает в стекла пригоршни жесткого, как песок, снега.
- Скажите, - нарушил молчание Корнеев, - как это сочетается -
космическая эра, вы ведь уже далеко выходили в космос в конце века, и
такая примитивность быта?
- А вы что, воспринимаете наш век блоком? Как одно целое? Какой
двадцатый век вы себе представляете? Он ведь ох какой длинный... Начался
сорокасекундным полетом братьев Райт, а через шестьдесят шесть лет люди
уже высадились на Луне. Более противоречивого века, по-моему, не было в
истории. Триллионы тратили на вооружение, никому в принципе так и не
пригодившееся, а две трети населения Земли ни разу в жизни не ело досыта.
Я сам видел людей, которые не вышли из каменного века, а другие люди в это
же время создавали гениальные произведения искусства, делали
сверхминиатюрные компьютеры и газовые душегубки, десяткам умирающих
пересаживали сердца, а миллионам здоровых сбрасывали на голову бомбы и
напалм... Это вам, наверное, тоже предстоит увидеть и жить на такой вот
забавной планете. А то оставайтесь здесь, на Валгалле. Хорошо, спокойно, и
ноль проблем. Впрочем, это еще как сказать... - И он непроизвольно вновь
покосился на кобуру своего пистолета, небрежно брошенную на лавку.
- Андрей, - ответил ему Корнеев. - Может быть, достаточно гонять нас
по кругу ваших антиномий? Мы не такие уж инфантильные существа, какими вы
вас пытаетесь изобразить нам же. Или вы соскучились по слушателям? Не
перегружайте нас проблемами вашего мира. Возможно, это будет и наш мир, но
не спешите. Мы сами во всем разберемся...
- Ну воля ваша. Тогда послушайте еще стихи.
Было уже довольно поздно, когда Новиков наконец развел гостей по
комнатам. Корнеева и Айера он разместил внизу, Альбе же досталась
маленькая комната на втором этаже, где только и было места, что для
широкой деревянной кровати, столика, шкафа и подвесных полок для книг.
Она погрузилась в постель, набитую сухой, тревожно пахнущей травой.
На столе дрожал и раскачивался огонек свечи, в маленькое окно ветер с
тихим шорохом по-прежнему бросал горсти жесткого снега.
Постель чуть покачивалась под ней, слегка кружилась голова, и все это
- пламя свечи, шум ветра и шорох снега, непривычные запахи, поскрипывание
дерева где-то в недрах дома - вызвало в ней такое острое и щемящее чувство
потерянности, жалости к самой себе, что она едва не разрыдалась и долго
лежала без сна, глядя в низкий потолок с колеблющимися на нем тенями.
Потом, чувствуя, что заснуть все равно не удастся, встала, надела то, что
Новиков для нее приготовил - синий шерстяной костюм с белыми полосами
вдоль брюк, рукавов куртки и воротника, и со свечой в руках вышла на
лестницу.
Андрей с толстой книгой на коленях сидел перед пылающим камином и не
сразу заметил ее появление. Потом вскинул голову, очевидно, ощутив взгляд,
встал и чуть поклонился.
- А вы здорово уме вписались в реальность. Я сразу и не узнал, думал,
кто из ребят вернулся... Что-нибудь не так?
- Нет, все в порядке. Но спать не могу. Можно я посижу с вами?
- Безусловно. Буду рад.
Он жестом предложил ей сесть.
Альба спускалась вниз, не совсем понимая зачем, даже не имея в виду,
что застанет здесь Новикова, а вот увидела - и ей стало вдруг спокойно.
Она еще не сумела этого осознать, но Новиков уже стал ей небезразличен,
словно древним женским инстинктом ее потянуло к самому сильному и
надежному в этом опасном мире мужчине. Несмотря на то, что между ними
бездна времени. Но, с другой стороны, между ней и героями, скажем,
Шекспира, вообще почти целое тысячелетие, а Гамлет во многом ближе и
понятнее, чем люди, с детства знакомые. Так что не в столетиях дело...
- О каких это вы ребятах сейчас сказали? Разве вы не один здесь? -
спросила Альба.
- Ну что бы я тут делал один? Нас тут довольно много, когда четыре, а
когда и все шесть... Отличные, между прочим, ребята. Знают, что делать по
любую сторону от мушки... Завтра сами увидите.
Альба кивнула. Это сообщение было интересно, но ее сейчас не
занимало.
- Как вы все же считаете, Андрей, сумеем мы освоиться в вашем мире?
Мне не по себе...
- Я думаю - да. Вы уже начали осваиваться. Дальше пойдет легче.
- Нет. Пока я просто держусь. На том запасе сил, что остались... еще
с корабля. Как ныряльщик на дне. Да и вы человек, по-моему, не
характерный. Чрезвычайно контактный. И психолог. С вами мне легко. А как
будет с другими?
- И с другими сможете. Я от них мало чем отличаюсь. Может быть, даже
в худшую сторону. Да и вообще, человек существо универсальное,
приспособится к чему угодно. А время не самое худшее из времен. В раннем,
скажем, средневековье я бы вам не позавидовал.
Что-то с ней произошло совсем для нее незаметно, как-то изменился мир
вокруг, важное стало неважным, и наоборот. От того, что они говорили
наедине?
Разговор мужчин - это разговор мужчин. Он может быть умным, деловым,
доверительным - и ничего не решать. А легкое, ни к чему вроде бы не
обязывающее общение мужчины с женщиной приводит подчас к серьезным
последствиям...
Андрей встал, вышел из круга света, отбрасываемого камином и лампой
на химическом топливе, и как бы растаял во мраке. Как сильно отличается
помещение, залитое ровным однотонным светом, от такого вот, когда свет -
свет, а тьма - тьма, и дрожащие световые блики раздвигают на мгновение
завесу темноты, но она все равно не исчезает, присутствует на расстоянии
вытянутой руки. Словно как символ жизни - ты здесь, вокруг светло и тепло,
а рядом - постоянные холод и мрак.
Новиков появился из мрака, катя перед собой столик на колесах, со
стоящим на нем сложным агрегатом, исходящим душистым кофейным паром. Тут
же имели место черная пузатая бутылка, крошечные серебряные рюмки и
фарфоровые чашки, сахарница, другая бутылка - с пузырящейся минеральной
водой, и нарезанный лимон на тарелочке.
- У вас прием алкоголя сопровождает каждый поступок? - спросила
Альба, поняв французскую надпись на этикетке.
- Не каждый. И не поступок. А некоторые моменты жизни. Днем я спасал
вас от нервного срыва, мне нужно было растормозить вас, заставить сбросить
напряжение. По-моему, получилось. Сейчас - другое. Есть такой термин -
гедонизм. Не вдаваясь в философские тонкости, это умение извлекать из
жизни наиболее изысканные и приятные детали. Как изюм из булки. Особенно
это приятно, когда все время ходишь по краю и не знаешь, что с тобой будет
завтра, а может, и сегодня. И в эту острую ситуацию ты привносишь еще
некий штрих, неуловимый для непосвященного, но бесценный для знатока. Да
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг