Мартиросович из армяшек, так мы уже не русские? Вы же интеллигентная дама,
что вы гоните такую парашу, что людям стыдно слушать... Между протчим,
очень приличный костюмчик на вас, а что было бы вам надеть, если бы не
было в магазинах что купить?
- Жид... - прошипела красивая девушка и, плюнув на пол у своих ног,
выпрямилась и с улыбкой посмотрела Грише в лицо.
- Вот видите, - закончил Гриша тихо и без малейшего акцента, -
видите, сударыня, с кем вы оказались в одной компании. Неловко... Потом
стыдно будет.
- Вы удивительно сильны в демагогии для такого темного человека,
которым прикидываетесь, - сказал мужчина и, поправив очки, внимательно и
остро посмотрел на Гришу, потом перевел взгляд на Гарика, на нее, на
меня...
- Странные вы, господа... Не понимаю вашего маскарада, но, судя по
всему, люди вы любопытные, занятные, не быдло... И при этом, очевидно,
хорошо подготовленные для борьбы, может, даже для какой-нибудь специальной
операции. Почему же вы не с нами? Неужели вас, - он обратился прямо ко
мне, - и вашу прелестную подругу привлекает эта жизнь, животное
потребление, унылая буржуазная мораль, тоскливая система запретов и
разрешений, вегетарианская культура, гибель настоящего искусства, жестокое
подавление и истребление даже из сознания величайшей человеческой идеи -
идеи революции? Мне кажется, что вы, - он снова обратился прямо ко мне, -
имеете какое-то отношение к искусству. Следовательно, вы не можете
принимать этот мир, эту свиную кормушку, не можете не любить революцию,
как художественный акт! Этот мир несовместим с нами, с художниками,
артистами, музыкантами, писателями, с теми, у кого есть воображение и
совесть, он вытесняет нас на края и так и называет - маргиналы. Но за нами
есть наша сила, мы можем поднять людей против этого проклятого порядка и
сами, наиболее сознательные и заинтересованные в разрушении этой мерзости
борцы, можем пойти первыми на прекрасную гибель!
Его треснутые очки съехали на кончик носа, и стало видно, что глаза
его желтые, маленькие и совсем без ресниц, звериные, с ускользающим
выражением. Гарик кашлянул, повернулся ко мне.
- Товарищ, конечно, горячится, да, - сказал он, - но надо же
ответить, он же в чем-то прав, а? В наставлении по идеологической борьбе и
дискуссиям без оружия, раздел "Дискуссии культурные, споры пьяные, сцены
семейные, драки до крови и другое" сказано...
Я услышал, как она тихонько засмеялась, покосился - испуганно глянув
на меня снизу вверх, она зажала рот рукой, сделала еще более круглые, чем
обычно, глаза и скорчила, отняв руку, одну из своих детских гримас. Я
подумал, что никакие идеи, никакие попытки изменить или спасти мир не
стоят того, чтобы грустила эта маленькая женщина, полная живой жизни,
легкая и веселая, почти всегда пританцовывающая, - утром она возилась на
кухне, из моего приемника приглушенно вопил незабвенный Чабби Чекер, она
не видела, что я наблюдаю за ней, и вся ходила ходуном, стоя у плиты, вся
ее игрушечная фигурка двигалась, как бы отрываясь от пола, тонко вибрируя,
приподнимаясь, - чтобы она испытывала страх, и никакая моя любовь не
искупает ее даже быстро проходящих страданий.
- Что ж, вы правы во всем, что касается понимания вашего и, если
угодно, нашего положения, - сказал я. Мужчина усмехнулся. - О достоинствах
и недостатках буржуазной цивилизации я с вами спорить не буду, скажу
только, что никакой другой свободы, никакой другой демократии, никакой
другой человеческой жизни кроме буржуазных, не существует. Все попытки
найти нечто другое, лучшее, кончались людоедской тиранией, истреблением
людей, и в любом случае утверждались унизительная нищета одних и
развращающая, убогая власть других. Если вам борьба за это кажется
увлекательным и романтическим занятием, это ваша психологическая проблема.
А что касается экзистенциальной тоски и маргинальности художника, - тут
Гарик задавлено кашлянул, а Гриша радостно захохотал, - то в этом я,
повторяю, абсолютно согласен, только считаю, что для таких, как мы, есть
два пути. Вы хотите разрушить неприемлемый для вас мир, а я выбираю
саморазрушение, и для этого есть много способов. Можно без оглядки и без
остатка погрузиться в страсть, - я крепче обнял ее за плечи, и она
прижалась ко мне, - можно нырнуть в это, - я положил пистолет на пол рядом
с ногой и, достав из заднего кармана высокую плоскую фляжку, крепко
глотнул и пустил ее по кругу, и выпили все, - можно придумать еще многое,
чтобы примирить себя с жизнью. Вы хотите развлекаться, ну и развлекайтесь.
А большинство людей предпочитают сытую скуку - ну и оставьте их в покое. В
моей последней из предсмертных записок я написал об этом...
Блондинка смотрела на меня с сочувствием.
- Какой примитивный вздор, - сказала она тихо, - какой вздор несете
вы оба... Где же место душе в ваших бессердечных рассуждениях? Вы словно
мертвые...
- И последнее, - продолжал я. - Вы правильно поняли, что нам не
нравится нынешняя ситуация в нашей стране, она была моей, и ее, и их, - я
двинул плечом в сторону Гриши и Гарика, - гораздо раньше, чем вы стали
считать ее своей, - повернулся я к восточной сумрачной красавице, - мы
действительно хотели бы, чтобы она изменилась, но не собираемся устраивать
революцию. Есть другие, достойные приличных людей, способы... Потому нам и
хочется здесь кое-что изменить, что страна движется именно в нужную вам
сторону, их идеи всеобщего усреднения, сдерживания сильных и лести слабым,
подавления всякого мужественного, агрессивного начала покончат с
цивилизацией, лишат общество сил, и тогда-то, увы, и придет ваше время...
Мы постараемся этого не допустить. Мы...
В следующие пять секунд последовательность событий, мне показалось,
нарушилась. Например, сначала раздался выстрел, эхо загремело в уходящем в
темную глубину плоском подземелье, и только потом я увидел, как смуглая
красавица бросилась к моим ногам, схватила пистолет, перекатилась на
спину, ствол спрятался в густых темных волосах, и прекрасное лицо исчезло,
взорвалось, и кровь забрызгала мои брюки. Лишь тогда я услышал ее крик -
будьте прокляты все, крикнула она, будьте прокляты все.
Я прижимал любимую к груди, рукой, плечом, грудью закрывая ее, не
давая ей увидеть смерть... Гриша навалился на мужчину, закручивая его руки
за спинку стула... Светловолосая женщина легла щекой на стол, глаза ее
закатились... Гарик уже стоял у машины...
Гриша запер ворота. Гарик усадил ее в машину, прикрыл Гришиным
пыльником, - ее трясло, - держал фляжку у ее рта, было видно, как она
глотает. Откройте, Григорий Исаакович, сказал я. Мы рискуем, Миша, сказал
он, но тут же отпер и помог мне немного раздвинуть ворота. Я вошел в
подвал и вывел оттуда волочащую ноги, ставшую почти старухой, женщину.
Светлые волосы и кокетливый замшевый наряд выглядели нелепо. Она
неспособна донести, сказал я Грише, она не гадина, она несчастна. Вы
правы, Миша, согласился он, мы довезем ее, куда она скажет, если она в
состоянии сказать... Они обе плакали, и плакал я, и тряслись плечи
вцепившегося в баранку Гарика, и Гриша глядел неотрывно в окно, и время от
времени тер глаза тыльной стороной руки с зажатым в ней "кольтом". Темная,
без фар машина неслась по пустому городу, черные силуэты банковских
небоскребов Зарядья-сити, маленькие дворцы и садовые решетки фешенебельной
Калужской улетали назад, свистел ветер на обстроенном отелями Варшавском
тракте... Мы высадили женщину недалеко от Первого Большого Кольца, где-то
в глубине Нового Царицына, у подъезда богатой резиденции в стиле
поздне-имперского аскетизма. На прощанье моя любимая поцеловала ее...
Теперь мы мчались по Большому Кольцу, низко заходил на посадку - казалось,
над самой дорогой - огромный самолет, мигали близко в небе красные и
голубые огни...
- ...Я знаю, знаю, - шептала она, и в свете яркой после дождя луны,
проникавшем на веранду, я видел слезы, стоявшие в ее глазах, - я знаю, что
это наказание мне, весь этот ужас, я всегда как бы подозревала о том, что
такое бывает, но не со мной, понимаешь?
- Понимаю, - отвечал я и гладил, гладил ее волосы, прижимал ее к
себе, пытаясь обхватить всю, спрятать, укрыть, - понимаю, но, поверь, тебя
не за что наказывать, просто ты попала в негодяйство, негодяйство
выплеснулось, ты ни в чем не виновата, как не виноват человек, попавший в
пожар, встретивший волков на лесной дороге...
- Нет, это все рассуждения, - шептала она, и слезы, лунные ночные
слезы ползли по ее лицу, и уже плечо мое было мокрым от этих горьких слез,
- я соглашаюсь с тобой умом, но чувствую, чувствую свою вину, я предала, я
изменила, и это наказание, ты помнишь, что сказал тот человек со страшными
глазами? Это только начало, эта кровь на вас, вы будете по горло в крови,
которой вы так боитесь, сказал он, никуда вы не денетесь от крови, только
я готов пролить кровь, а вы захлебнетесь в ней, дрожа от страха и стыда...
Он был прав, мне страшно и стыдно, хоть бы что-нибудь сейчас случилось со
мной, и кончилось бы это наказание, и ты был бы свободен от меня для твоих
забот, для таких важных для тебя дел, наказана я, а страдают все, устала,
ничего не хочу.
- Перестань, девочка, мой бедный ребенок, перестань, не казни себя, -
повторял я, чувствуя все, что чувствовала сейчас она, понимая ее так, как
никогда не понимал ни одного человека, ощущая, как прямо в моих руках она
разрушается, как проклятая жизнь ломает, уничтожает это любимое, такое
слабое рядом с моим тело, эту единственную нераздельно соединившуюся с
моею душу, - перестань, любимая, ты ни в чем не виновата, только общий
человеческий грех на тебе, и не казнь это твоя, а еще одно зверство этой
подлой жизни, зло не в тебе, оно внешнее тебе...
- Это наказание, - шептала она все тише, - это наказание, я точно
знаю, - и я с ужасом думал, что мне не удастся ее удержать, она ускользнет
от меня в это отчаяние, и погибнет, тихо растворится в нем, и ничего не
будет нужно, и пусть все идет, как идет...
Когда она затихла, и судя по дыханию, задремала, я услышал, как
стукнула калитка и на крыльцо ступил кто-то крупный, шагающий тяжело.
8
Боже, подумал я, теперь, похоже, каждую ночь мы будем сидеть здесь,
эта бесконечная бессонница нашей странной семьи никогда не прервется, мы
будем говорить и говорить, и все уйдет в разговоры, мы ничего не сделаем,
но и ничего не проясним в нашей жизни, тем все и завершится.
Компания наша была неизменна, но нынешней полночью все выглядело
необыкновенно официально. Все мужчины - и Гриша, и Гарик, и я - были в
смокингах, только Гарик позволил себе такую вольность, как черная шелковая
рубашка с распахнутым воротом, под которым видна была тонкая серебряная
цепочка с крестом-распятием, а Гриша был в белой бабочке, как жених или
дирижер. Она была в вечернем платье из темно-золотых кружев, с открытыми
плечами и голой до поясницы спиной, и в туфлях из парчи, которые тут же,
сев ближе к жарко дышащей печке, сбросила, поджала под себя, на кресло,
ступни в кремовых чулках.
Гость же был во фраке, пластрон выпукло выгнулся, когда он сел,
бросив трость, цилиндр и черную на белом шелке длинную пелерину в угол
дивана.
Он был высок, усы, огромные и пушистые, смыкались с бакенбардами,
черные кудри густо падали на лоб и спускались на плечи и спину - больше же
почти ничего нельзя было различить в его лице, потому что не рассматривать
его хотелось, а отвести взгляд. При всем этом, как я заметил, гость курил
папиросы "Казбек", постукивая перед прикуриванием каждую о крышку с
джигитом и горой и чиркая спичкой из коробка с аэропланом и экспортной
надписью Safety Matches.
- ...Вероятно, вы, - он адресовался непосредственно ко мне, - узнали
меня либо по описанию вашей матушки, либо по собственному, простите меня
задним числом, неприятному воспоминанию. Хотя тогда, помнится, я был в
летнем флотском мундире... Как бы то ни было, вы, несомненно, уже поняли,
кто я и, возможно, догадываетесь, какова моя роль в вашей жизни...
Я молча, чуть приподнявшись, поклонился. Пришедший без приглашения
закончил:
- ...и кем я прихожусь нашим общим друзьям.
На этих его словах Гриша и Гарик встали и вытянулись, как положено
офицерам без головных уборов в присутствии старшего. Пришелец раздавил
папиросу в плоской вазе, служившей нам пепельницей, взял свой бокал с
почти неотпитым и уже выдыхающимся брютом, глотнул... Мой приемник пел,
естественно, мужественным саксофоном Маллигана, прыгал и метался газовый
огонь за приоткрытой дверцей печки, и я вдруг, ни с того ни сего, пришел в
чудесное состояние счастья, уверенности, что все будет хорошо, что жизнь
продолжится радостью, успехом, что она будет любить меня, и я буду ее
любить, и другие люди не станут мешать нам, примирятся с нашей удачей, в
долгой дороге пустое шоссе будет бросаться под колеса, путь продлится, мы
грустно обнимемся, и ощущение бесконечного начала обманет и утешит нас,
опьянение не отпустит, синий газовый огонек бездумного наслаждения,
сгорающая минута обнимут и понесут, мы соединимся, не погубив никого, и
так завершим дорогу, и в конце концов все искупится прекрасным финалом.
Долго и счастливо не бывает, но возможно - в один день.
- Итак, я пришел, чтобы еще раз объяснить вам, ради чего была вся
затея, - сказал он. - Все минувшее лето я пытался предупредить вас, я
хотел, чтобы грядущие хлопоты и страсти не оказались для вас неожиданными,
чтобы вы отдавали себе отчет в том, на что идете. Вас, мой друг,
предупреждали: будьте осторожны и сдержаны, не заводите новых знакомств,
не рискуйте, потому что каждому назначен час, и ваш наступил. Знаете ли,
так бывает несколько раз в жизни, в раннем отрочестве, на исходе
молодости, в вершине зрелых лет, на пороге старости... Более или менее
безболезненно вы миновали почти все. Даже, сказал бы я, удачно: за каждым
перевалом дорога становилась все шире, все больше приобретений ожидало от
поворота к повороту, да и потери становились приобретениями, благо так уж
вы устроены. Но последний срок всегда самый опасный, потому я и приложил
столько усилий, чтобы остеречь вас. Я посылал вам письма и передавал через
знакомых нам обоим дам на словах, я просил моих друзей и помощников - он
развел руки, указывая на Гришу и Гарика - сделать, что возможно. Увы...
Ведь и сами же знали последствия, справедливо однажды заметив, что знание
последствий и есть старость, не придали, тем не менее, значения тому, что
знали - и вот, будьте любезны, результат. Женщина, которую любите, как ни
одну прежде - куда ж вы ее влечете, в какие беды, что ее ждет? Бедность,
ваши болезни, бессилие и безнадежность, а ведь она не сможет бросить вас,
не такова... Миссия, которая вам не по силам, которую вы, скорее всего, не
исполните, но намучаетесь сами, измучаете друзей и любимую, смутите
ложными надеждами многие человеческие души. Ну, надо ли вам было все
ломать тогда, в июле, бросаться в новые связи и отношения, собирать всех
любящих вас женщин, испытывать терпение ваших хранителей, да и мое,
заставлять нас тяжко трудиться, находя вам спасение в таких историях, в
которых вам и оказываться-то никак не следовало. Что, мало вам было
родиться, на кирку не сесть, от спирта не задохнуться? Мало, что ли, вы уж
извините, возился я с вами, и для чего? Единственно для того, чтобы не
прежде времени, а именно в назначенную минуту явиться за вами, призвать,
как у нас говорится, трубным гласом и, так сказать, огненным мечом
указывая путь... Ну-с, и так далее. Что же вы-то себе позволяете? Пьете до
полусмерти, в любую дамскую историю бросаетесь, голову очертя, ни себя не
бережете, ни других не щадите. Итог: женщину прелестную тянете в авантюру,
у самого печень в клочья и сердечная одышка, ангелы мои с пистолетами
забегались, как какие-нибудь придурки-полицейские из плохого боевика, да и
я сам оперетту тут с вами разыгрываю, того гляди за такие штучки не то что
очередного звания не присвоят, а и вообще чина архангельского лишат...
В полном противоречии с вполне культурной своей речью, лишь к концу
сбившейся на старшинское рявканье, он плюнул на пол и растер подошвой
лакированной бальной туфли.
Все тяжело молчали. Конечно, была в его словах и немалая правда, и
потому мне стало действительно стыдно и перед ним, и перед смущенными -
вероятно, оттого, что весь разговор происходил в их присутствии, что со
стороны шефа было по отношению к хранителям бестактно - моими ребятами, и
перед нею, уже, как обычно, начавшей было дремать в тепле, но к середине
гневной речи гостя проснувшейся... Она-то неожиданно и ответила
обличителю, с этого ответа и начался конец всего плохого.
- Каждый сам выбирает свою жизнь, - сказала она и, сделав большую
паузу, прикрыла глаза, опустила веки, придав лицу скорбное, безнадежное
выражение, как всегда, когда съезжала на свою болезненно-любимую тему, о
фатальности наказания. - Сам выбирает и расплачивается... Но с тем, что вы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг