Очередь машин начала двигаться, мы уже въехали на мост, перевалили
через его середину и увидели, наконец, из-за чего образовался затор.
Перед старым, с потемневшей некогда белой облицовкой
правительственным зданием, занимая и часть моста, стояли демонстранты.
Их было человек полтораста. Это были в основном прекрасно, дорого и
со вкусом одетые люди средних лет, с интеллигентными и умными лицами,
женщин было заметно больше. В общем их расположении, в позах и атмосфере,
окружавшей толпу, более всего чувствовались непримиримость, ожесточение,
неприятие всего и всех, находящихся за пределами их сплоченного, закрытого
от внешнего мира круга.
Над демонстрацией трепетали и выгибались под ветром узкие и длинные
полотнища лозунгов.
"Будь проклято счастье на крови!" - было написано на одном из них.
"Не забудем, не простим" - на другом.
"Здесь были убиты десятки тысяч. Мы отомстим за кровавый октябрь!" -
на третьем.
"Позор власти, кастрировавшей народ!"
"Справедливость для всех и немедленно!"
"Армии - официальное существование, России - славу!"
"Хватит убийств! Наши сыновья не должны умирать за нефть"!
"Россия - Европа! Вон азиатов из Кремля!"
"Убийцу-президента на виселицу!"
"Долой искусственную историю! Русские, боритесь за истинно народный
календарь!"
- Странные люди, - сказал Гриша. Он, не отрываясь, глядел на
протестантов, не глядя сунул сигару в пепельницу. - Странные люди... Вид
приличный, а некоторые лозунги расистские и просто людоедские...
- А, что ты говоришь, а? - Гарик хлопнул обеими руками по баранке. -
Слушай, поживите здесь, как они, да? Понюхайте сами, чем здесь пахнет,
может, не будете так говорить... Или мы едем, чтобы оказать поддержку
здешней власти, или, может, я чего-то не понял, слушай? Правильно все
написано, я считаю...
Машина медленно двигалась в потоке, объезжающем демонстрацию, мы уже
почти миновали узкое место, когда со стороны центра, в проезде между
старинным небоскребом из стекла и новым конторским зданием этажей в
восемьдесят, показались всадники. Они приближались на рысях, уже было
видно, что это конные жандармы в боевом снаряжении - лошади в противогазах
и пуленепробиваемых попонах, верховые в легких латах, шлемах с зеркальными
забралами, с ручными гранатометами у седел и нагайками в занесенных руках.
Толпа бросилась в разные стороны, топча транспаранты и флаги, часть
побежала на набережную, по которой навстречу им уже скакал другой
кавалерийский отряд, в папахах и с шашками - видимо, казаки, другие
повалили на мост, пробираясь между встречными машинами, но жандармы
пускали лошадей в те же промежутки, настигали бегущих, и нагайки, рассекая
воздух, опускались на плечи в дорогих пиджаках и пальто, на женские
прически и мужские лысины, по лицам полилась кровь, яркая и прозрачная под
холодным осенним солнцем.
Двое поравнялись с нашей машиной. В то же мгновение она распахнула
дверцу со своей стороны, сжалась на сиденьи, поджала ноги, чтобы
освободить место, и молча стала втаскивать спасающихся. Перегнувшись, я
помогал ей, Гриша сдвинулся на широком переднем диване к Гарику - о,
великие, классические американские машины, слава вам! - и втянул человека
на свое место. "Двери, закрывайте двери, все!" - крикнул Гарик,
одновременно втискивая автомобиль в открывшееся на секунду пространство
между перилами моста и замешкавшейся шестидверной белой
"чайкой-континентал", объезжая по тротуару вставшую на дыбы в
автомобильной тесноте полицейскую лошадь. С треском опустилась плеть на
нашу крышу, но толстая кожа выдержала, а Гарик уже съезжал с моста, резко
выворачивая руль вправо и, быстро набирая скорость, мчался по набережной
навстречу - негустому, к счастью - движению, сворачивая налево, в
поднимающиеся к Кольцу переулки...
- Кто вы, товарищи? - женщина, втиснувшаяся на наше сиденье, с
изумлением оглядывалась в машине. Это была средних лет голубоглазая
блондинка с грубоватыми чертами лица, плотная, одетая чересчур нарядно для
демонстрации - куртка из тонкой шведской кожи, такая же юбка, бант в
волосах. - Кто вы и откуда? Спасибо, вы спасли нас от этих убийц, но вы
рискуете. Вам известно, что с сегодняшнего дня демонстрации и любое
участие в протестах запрещены?
Мужчина, поместившийся на полу между передним и задним сиденьями,
молча смотрел на нас снизу. Его толстый черный свитер на плече был
разодран, одно стекло в старомодных очках пошло трещинами, из угла рта на
подбородок вытекла струйкой кровь. Женщина, вдернутая Гришей через
переднюю дверь, обернулась, и меня поразило ее лицо. Очень молодая, очень
красивая, восточного типа брюнетка, она переводила черные, без видимых
зрачков глаза с меня на Гришу, потом посмотрела на нее, на ее белый наряд
- и во взгляде ее отразилась ненависть, а рот искривился отвращением.
- В маскарадных костюмах, - хрипло сказала она, - в музейной
колымаге... Развлекаетесь, господа? Какие они нам "товарищи", - бросила
она подруге, - настоящие буржуйские шуты, а-ар-р-тисты...
Я примерно представлял себе ситуацию и уже понял, какую компанию мы
себе нашли. Кроме того, я понял, что и сегодняшний день для дела пропал,
центр теперь оцепят, и операцию придется опять переносить.
- Будет действительно правильней, если вы станете обращаться к нам
"господа", - заговорил Гриша, и я, как всегда, удивился непредсказуемости
его переходов от местечкового говора к изысканным речам. - Кроме того, -
он слегка поклонился в сторону своей соседки, - мы рассчитываем получить,
хотя бы в ответ на наш рискованный жест, некоторую помощь с вашей стороны.
В частности, если у кого-нибудь из вас есть такая возможность, окажите
гостеприимство нам и нашей машине до тех пор, когда в городе все
успокоится, и мы сможем его покинуть. Конечно, мы могли бы сейчас вас
высадить и сами искать выход из положения, но это не лучшая перспектива
для всех нас - вы выглядите явно участвовавшими в конфликте, наш же
автомобиль весьма приметен и, возможно, его уже разыскивают дорожная
полиция и жандармы...
Гарик проехал в высокую арку и остановился в большом и пустом дворе,
часть которого занимала поднятая над землей плоская, огражденная низкой
балюстрадой крыша старинного бомбоубежища. Со всех сторон во двор смотрели
сотни окон огромного дома, состоящего из многих секций, соединенных
арками. Это был один из величайших памятников "гранд эпок", безукоризненно
реставрированный и ставший фешенебельным жильем для модных артистов,
художников, популярных музыкантов, зарабатывающих бешеные деньги,
телевизионных звезд и просто богатых людей, имеющих богемные вкусы. На
заасфальтированной крыше бомбоубежища несколько человек прогуливались с
собаками, посередине стояли деревья в кадках и белые металлические стулья,
как во французском парке, на одном из них, далеко перед собой вытянув
ноги, дремал с газетой пожилой джентльмен в мягкой шляпе с опущенными
полями и длинном песочном пальто, на других расположились молодые дамы,
рядом стояли коляски и копошились дети.
Мужчина, сидевший в машине на полу, шевельнулся, кашлянул, голос у
него был глуховатый, чуть треснутый, говорил он с характерными
интонациями, как говорили многие мужчины московского художественного круга
моего поколения и старше.
- Что же, вы правы... Однако с "паккардом" вашим будут трудности...
Да и сами вы костюмированы... странно. Беглая киногруппа, а, ребята? Но
вам везет, вам везет, ваш драйвер приехал сюда, будто знал или
чувствовал... Давайте-ка по кругу, вокруг, вокруг этого памятника холодной
войны... или столетней, теперь все равно, все равно... По кругу, едем по
кругу...
Мы медленно двинулись по периметру многоугольного двора, вокруг
повторяющего его форму бомбоубежища. За третьим или четвертым поворотом
странные слова нашего спасенного объяснились. В невысокой каменной стене
убежища обнаружились широкие металлические ворота, выкрашенные
темно-зеленой тусклой краской. Мужчина попросил Гарика остановиться и, с
большим трудом разогнувшись, выполз из машины, мы оставались на местах,
ожидая дальнейшего. Человек в рваном свитере подошел к воротам, имевшим
такой вид, будто их не открывали по крайней мере со дня торжественного
уничтожения последней бомбы, порылся в карманах, вынул связку ключей,
долго выбирал один... Наверху, над нами, кричали дети, не умолкая ни на
секунду, звучали веселые женские голоса... С усилием, но на удивление
беззвучно, - значит, направляющие ролики регулярно смазываются, - мужчина
сдвинул в сторону сначала одну створку ворот, потом другую и повернулся к
нам лицом, жестом инструктора на посадочной полосе приглашая Гарика
следовать за ним, в открывшийся темный проем. Теперь, когда он стоял на
темном фоне и словно в раме, я хорошо рассмотрел его внешность. Седые
волосы его были подстрижены ежиком, лицо, несколько оплывшее, но с
довольно правильными чертами, из-за брыльев казалось почти квадратным, и с
ним хорошо сочетались очки в тяжелой темной прямоугольной оправе. Глаз за
очками почти не было видно, тем более что одно стекло было в густой сетке
трещин, но угадывался взгляд, уклончивый и пристальный одновременно.
Мы въехали в ворота, человек быстро и сноровисто их задвинул, и мы
оказались в темноте абсолютной. Гарик включил фары, в их мощном
прожекторном свете появился наш хозяин, и, вылезая из машины, хлопая
дверцами, разминая ноги, мы сначала не заметили перемены в его виде.
Первым опомнился Гриша.
- Так делают лохов, - сказал он. - Смотрите здесь, нас исделали, как
последних лохов.
В свете фар перед нами стоял человек, держа на весу тяжелый немецкий
пулемет "MG", и раструб ствола медленно двигался слева направо. Прогремела
короткая очередь, зазвенели стекла - и тут же черноволосая красавица
отделилась от нашей группы и стала рядом с мужчиной. Из-под широкой
клетчатой рубахи навыпуск она вытащила длинноствольный револьвер, кажется,
"рюгер", немыслимо огромный и страшный в ее руках.
7
...Совершенно уже ничего не понимая, я сдирал с нее одежду, не
представляя, чем это кончится, зачем я это делаю, для чего подвергаю этой
пытке ее и себя. Соски ее, большие и твердые, ускользали из руки, густые
волосы, заходящие далеко назад, пружинили и выпрямлялись под ладонью, она
уже начала стонать, палец мой нашел, наконец, влажное и горячее,
погрузился, поймал ритм... Стоны ее становились все громче, я повернул к
себе ее лицо и попытался зажать ее рот своим, но она дернулась, почти
оттолкнув меня, изогнулась, процарапала тонкими и острыми, как коготки
птенца, ногтями по моей еще двигавшейся руке - и обмякла, чуть
отодвинувшись.
Мы лежали на широком матраце в комнате первого этажа, снова шумел
ночной ливень, снова наверху кряхтел и звенел пружинами кроватной сетки
Гриша, и Гарик, было слышно, время от времени вставал, тяжело треща
половицами, ходил по своей комнате, был слышен звенящий щелчок зажигалки -
не спалось и ему.
- Знаешь, я все-таки не могу их понять, - сказала она через несколько
минут, когда и я уже почти успокоился, лег на спину, закинул руки за
голову, под затылок, и она примостилась щекой где-то между моей грудью и
животом, положила, закинула на меня маленькую и легкую ногу, гладя
подошвой мои ступни. - Я не могу понять этого маниакального в них, этого
стремления мстить за что-то даже во вред себе, этого чувства обиженности и
ущемленности.
- Бешеные они, а не сумасшедшие, - сказал я, потянулся, стараясь не
беспокоить ее, взял сигарету, закурил, отогнал дым, поплывший светлым
облачком в редеющей темноте в сторону ее лица. - Бешеные собаки. И
размышлять об их психологии - все равно, что размышлять о природе
водобоязни, когда на тебя бежит бешеный пес, приближается морда в липкой,
свисающей желтыми нитями слюне, чувствуется гнилое дыхание. Надо было
сразу стрелять, а мы беседовали. Они же ведь были готовы убить нас всех.
Если б не Гриша с Гариком... Хотя я согласен с тобой: сейчас и мне
кажется, что это не идеология, а физиология...
Гриша и Гарик выстрелили одновременно, в то же мгновение и я поднял
свой пистолет, левой рукой сильно толкнув ее, свалив на потрескавшиеся
керамические плитки пола и падая сверху. Мои хранители планомерно
опорожняли свои обоймы, в результате чего уже через несколько секунд все
продолжалось в полной тьме, под сыплющимися сверху осколками ламп, только
вспыхивала где-то в углу голубая дуга короткого замыкания. В ее вспышках
возникали и исчезали как бы застывшие картинки, стоп-кадры из какого-то
древнего боевика с перестрелкой в чикагском гараже.
Вот летит, почти горизонтально, Гарик...
Вот он уже лежит на сбитом с ног мужчине, а пулемет скользит,
скользит по плиткам пола в сторону...
Вот катится по полу Гриша, падает, словно подрубленная под колени,
красавица и взлетает вверх из ее руки револьвер...
Мужчина лежит вниз лицом, Гарик стягивает за спиной его локти своим
шарфом...
Красавица сидит на полу, утирая кровь, текущую по лицу от ссадины на
скуле, а Гриша возится в углу, возле рубильника...
Когда загорелись две случайно уцелевшие лампочки, первое, что я
увидел, были светлые глаза женщины в замшевом костюме, полные безнадежной
ненависти.
- Идите к ним, - сказал я, поведя пистолетом в сторону усмиренных, -
идите к своим друзьям...
- Будьте вы прокляты, - прошептала женщина и плюнула мне под ноги, -
будьте вы прокляты, вечные победители, супермены, шлюхи, - женщина
посмотрела на нее, - ничтожества...
- Миша, дайте даме поджопник, - гулко крикнул Гриша, - чтобы она не
выступала, а уже вела себя! И давайте поговорим с этими мишигинер о
дальнейшей жизни.
- ...Это не Россия, это не русские, и только в одном проявляется наша
национальная традиция: в строительстве царства скуки мы дошли до края. Как
всегда, мы переняли западные идеи поздно и довели их до абсурда тогда,
когда весь европейский и американский мир уже был ими сыт по горло и начал
жить по-новому, драматическая история, история, полная трагедий,
катастроф, конфликтов раскручивает там новый виток, а наша ожиревшая,
дряхлая власть держит русское общество в болоте тупого, сытого
обывательства. Это - преступление перед народом, перед отечественной
историей, и мне было бы стыдно, если бы я приняла уничтожение человеческой
души молча.
Светловолосая женщина перевела дух, чтобы продолжить, глаза ее сияли,
грубое и немолодое лицо сейчас казалось молодым и очень привлекательным.
Мы сидели вокруг старого, колченогого стола, его белая пластиковая
столешница была исцарапана, в одном месте на ней проступало глубоко
вырезанное краткое ругательство. Семь полусломанных стульев, с
металлическими, как и стол, ножками, с фанерными сиденьями в ободранной
голубой краске, стояли неровным кругом. Мужчина слушал говорящую молча,
разминая недавно развязанные руки. Восточная красавица смотрела с
презрением, несколько раз пыталась перебить, потом застыла, брезгливо
искривив губы. Гриша сидел далеко от стола, покачиваясь на задних ножках
хлипкого стула, держа на коленях руку с тяжелым пистолетом, дымил сигарой.
Гарик пистолет положил на стол перед собой, смотрел на блондинку, не
отводя ни на секунду глаз. Мы сидели рядом, я обнял любимую за плечи левой
рукой, правую, с пистолетом, перевесил через спинку стула - держать в
дискуссии оружие на виду мне казалось неудобным.
Заговорил Гриша.
- Мадам, я извиняюсь у вас, - сказал старый еврей и скорчил любезную,
видимо, по его мнению, рожу, - и у ваших подельников, но это полное фуфло,
дорогая мадам, весь этот ваш народ, извиняюсь, и эта ваша скучание, весь
ваш базар. Что вы мине, пожилому человеку, будете говорить народ-шмарод?
Народ хочет кушать и очень довольный, что кушать есть. Или вы будете ему
рассказывать про жизнь и что он дурнее вас? Вот ваши русские сидят, -
Гриша ткнул стволом в сторону мужчины и девушки, - так это просто
хазейрим, по-русскому урки, а не народ. Или если я аид, а Гарик
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг