москвич. А я с Днепропетровска, как он теперь?.. С Катеринослава, ага. Вот
приехала. А ты не знаешь, шо у вас тут, в этой Москве, можно достать
какой-нибудь обуви или нема? Одна суета...
- Не знаю, - ответил я гораздо суше, чем даже я хотел. - Я не
интересуюсь обувью.
- А шо ж вас интересует? - перешла "на вы" женщина. Она спустилась по
лестнице, подошла поближе. - Прикурить у вас будет?
Я прислонил автомат к стене, достал зажигалку, чиркнул. Огонек
осветил склоненное женское лицо, сигарету, пальцы...
- Ой, спасибо, - сказала женщина, выпустив дым первой затяжки. Огонек
зажигалки еще дрожал. Снизу, от моих ладоней, женщина подняла на меня
подсвеченные им глаза. Именно такое лицо я и ожидал увидеть - сколько уже
видел я их, этих южных красавиц, налетавших в столицу еще в те полузабытые
времена, когда стояли они в очередях за сапогами, не рискуя налететь на
выстрелы веером из подворотни напротив, на жестокую проверку Комиссии, на
толпу одурелых двенадцатилетних бензинщиков... Сколько раз обманывался
этими сухими, точно и тонко прорисованными лицами, сколько раз попадался
на эту комбинацию панночки и модели из хорошего журнала!..
И снова во тьме после сникшего огонька зажигалки, поплыло передо мной
это вечное лицо захватчицы - прямой короткий нос, обтянутые скулы, широко
раскрытые, серьезные и ласковые глаза.
- И шо ж сегодня на той площади будет? - задумчиво, как бы сама у
себя, спросила приезжая. - Надо сходить...
- Сегодня понедельник, - сказал я. Магия уже действовала, и вся моя
доброжелательность вместе с так и не пропавшим бахвальством осведомленного
московита пришли в движение, ринулись навстречу этому невидимому лику
обмана. - По понедельникам там многое бывает. Можем пойти вместе...
- А можно и вместе... - с легким и так складно ложащимся на
комический напев ее фраз смешком начала женщина, но договорить не смогла.
За дверью, прямо в переулке, прошумел автомобильный мотор, грохнуло и
зазвенело, и тут же - топот многих бегущих, крики: "Куда?! Стой, стой,
сука!.. Ворюга! Торгаш!.. Стой!" Мгновенно схватив автомат, я поймал в
темноте женщину за рукав - рукав был скользкий, кожаный - и взлетел вместе
с нею на этаж.
- Вот, дверь вы открыли, теперь до нас кинуться, задыхаясь,
прошептала женщина. Здесь, на площадке, окно выходило прямо в переулок. В
его синем свечении лицо женщины потеряло почти все от фотомодели и стало
совсем ведьмачьим. Я отодвинул ее в простенок, перехватил автомат
поудобнее и осторожно придвинулся к стеклу.
В переулке я увидел человек восемь. Насколько можно было разобрать,
все они были в военном, в десантных бушлатах, в беретах, стоявших лихо
торчком, но по разномастной обуви и брюкам было ясно, что это не
регулярные части.
- Афган... - севшим от увиденного голосом шепнул я женщине и не
расслышал ее ответа - то, что происходило в переулке, оглушило меня, и
смотреть я не хотел, и смотрел, не отрываясь.
Поперек переулка лежала перевернутая набок машина - кажется,
старенький "Мерседес". Судя по развороченному перед нею асфальту,
перевернуло ее взрывом гранаты, который мы слышали. Вокруг этой машины и
суетились люди в беретах. Через оказавшуюся открытой сверху дверь они
вытаскивали какого-то человека. Похоже было, что человек не особенно
пострадал - во всяком случае, он и сам старался вылезти и одновременно
вырывался из тащивших его рук... Его вытащили, двое держали его за локти,
отведя чуть в сторону. Следом из этой же двери вытащили женщину. Ее
тащили, как мертвую, - она висла на руках, складывалась, голова без шапки
и платка моталась. Вытащили и ее, посадили, прислонив к багажнику... Тем
временем двое, державшие мужчину, вывели его на середину переулка, к ним
подошел третий, держа на весу, низко, на вытянутых руках тяжелый пулемет.
Двое шагнули в сторону, мгновенно растянув руки мужчины крестом, третий,
не поднимая пулемета, упер его ствол в низ живота распятого, ударила
короткая очередь. К стене противоположного дома полетели клочья одежды...
Женщина сползла вдоль багажника и легла на мостовую, будто устроилась
спать - подтянув ноги калачиком.
Через мгновение убийц в переулке уже не было.
- Та шо ж такое, шо ж это такое?! - услышал я и снова обнаружил
женщину, глядящую рядом со мной в окно. - Шо ж оно творится в вашей
Москве, шоб она уже сгорела!..
- Надо уходить отсюда, - сказал я. - Через пятнадцать минут здесь
будет Комиссия, они начнут обыскивать подъезды и чердаки, нам конец...
- Какая еще комиссия, - женщина, плача, упиралась, я тащил ее с
лестницы, - какая комиссия, поубивают тут, в той Москве!..
- Комиссия Национальной Безопасности, неужели вы и этого не знаете? -
бормотал я на ходу. - Идемте, идемте быстрее!
Мы приоткрыли дверь, но было уже поздно. С двух сторон в переулок
въехали машины - полицейский микроавтобус и черная "Волга" c красным
мигающим огнем на крыше. Вспыхнули фары, захлопали дверцы, люди в серой
полицейской форме и в штатских куртках выскочили и выстроились двумя
цепями, перекрыв перекрестки. Я прикрыл дверь. Автомат в моей руке блеснул
в проникающем с улицы свете все еще примкнутым штыком...
- Все, - сказал я. - Все, сейчас они пойдут по домам...
Женщина молчала, было слышно только ее дыхание, громкое дыхание
потерявшего себя человека.
- Погодите, - я сказал это слишком громко и вздрогнул. - Погодите! А
как вы попали сюда? Дверь же была забита...
- Та есть же там сзади другая. - Женщина вспомнила, рванулась, и я,
не выпуская ее кожаного рукава, рванулся за ней. Как же я забыл этот
черный ход?! Хотя, кажется, раньше он был заперт...
Мы оказались во дворе - собственно, это был даже и не двор, а просто
другая улица, но здесь стояли железные помойные ящики, чернел остов давно
разбитой машины - это была изнанка некогда шикарного дома, выходящего на
Тверскую. Снег не полз под ветром, не змеился - он уже лежал, скопившись
невысокими волнами первых сугробов с наветренной стороны помоек и ящиков.
У одного из подъездов богатого дома маячила фигура - человек в красной
нейлоновой куртке шагал у подъезда взад и вперед, как часовой. Мы прошли
близко, я увидел молодое лицо, совершенно седые длинные волосы бесполого
существа, услышал бормотание: "Она выйдет - а я тут. Она выйдет - а я тут!
Она выйдет - а я..."
Я вспомнил, что в этом подъезде жила некогда знаменитая певица, здесь
всегда толпились безумные поклонники. Этот сумасшедший, похоже, бродил
здесь с тех самых пор. Может, он и не знал, что кумир его давно уже поет
для пассажиров парома, возящего, в основном, футбольных болельщиков между
Англией и Данией. Однажды какой-то буйный бритт швырнул в нее банкой
из-под пива - он был огорчен проигрышем ливерпульцев. Би-Би-Си передавало
об этом с глумливым сочувствием...
Мы уже шли по Садовой. Сзади остались черные руины "Пекина", миновать
их удалось, к счастью, без приключений. С тех пор как гостиница рухнула во
время артиллерийских боев, развалины были облюбованы подмосковными
анархистами. Все лето здесь висела выцветшая тряпка с надписью: "Да
здравствуют Люберцы, долой Москву!", а однажды утром я видел, как красная
кирпичная пыль, выдуваемая июньским ветром, ложилась на мертвеца, висящего
в пустом оконном проеме третьего уцелевшего этажа. Это был парень из
московских в своей униформе - черной кожаной куртке. Черная же кожаная
фуражка сползла ему на лицо. Он висел на блестящей стальной цепи - так
обитатели "Пекина" обозначили свое отвращение к его символу веры, к
металлу. Шипы на браслетах, нелепо забинтовавших его вылезшие из рукавов
запястья, блестели при свете китайских ресторанных фонариков. Пригородные
палачи притащили их откуда-то и повесили в окне по обе стороны казненного.
Они даже умудрились их включить, и бледный цветной свет был страшен утром.
- ...А у меня мужа убили еще в запрошлом годе, - продолжала женщина
свой бесконечный рассказ. - Хороший был мужик, руки на месте, всем нашим с
Красного Камня - это ж у нас район такой в городе - машины ремонтировал, а
они ж его и убили... Прямо на сервисе и убили, монтировкой вдарили, деньги
- сколько тех денег было, может, тысяча старыми еще, "горбатыми", - так
они взяли и ушли. Соседи...
Я промолчал. Сколько уже слышал я этих историй - и просто в очередях,
и от очевидцев, а вот теперь и от пострадавшей... Мне не жаль было ее
умельца мужа, для которого тысяча "горбатых" - как раз столько, сколько мы
с женой тратили на весь недельный хлебный паек, - были не деньги. Не жаль
было и ее, которая сейчас с сотней, а то и двумя этих тысяч приехала "по
обувь" и, вспоминая мужа, тащится со мною ночью на площадь. Мне даже и
того парня-металлиста, что висел, поблескивая шипастыми браслетами, было
не жалко. Жалко мне почему-то было нелепой гостиницы со шпилем...
Мимо знаменитого дома с нехорошей квартирой, у подворотни которой
дежурили пикеты с нарукавными повязками "свиты сатаны" и в кошачьих
масках, мимо Патриарших, по периметру которых медленно ехал полицейский
патрульный танк, скользя прожекторным лучом по фасадам, окружающим пруд,
мимо какого-то посольства, обложенного мешками с песком, над которым
возвышались голубые каски китайцев из ооновского батальона, мы вышли на
Спиридоновку.
- ...И вот я вас хочу спросить, а у вас нема, случайно, конечно,
новых талонов? - женщина заглянула мне в глаза сбоку, и снова в синем
сиянии луны ее лицо мгновенно проделало путь превращений от рекламы
какого-нибудь довоенного шампуня из полузабытой "Бурды" до панночки
дьявольской. - А я б у вас покупила б один к ста или как тут в Москве
дают? Очень мне обуви надо...
- К сожалению, - я остановился. Только теперь я заметил, что так и
тащу на виду автомат с примкнутым штыком. Складывая и убирая "калашникова"
под куртку, я повторил: - К сожалению... у меня есть совсем немного...
только на сегодня... впрочем... если на площади ничего, за чем я иду, не
будет, я могу вам отдать по обычному курсу, один к восьмидесяти... на
следующей неделе я должен получить еще немного... так что, если хотите...
- Вот же спасибо! - она сразу забыла все свои давние горести и страхи
этой ночи. - Вот же спасибо вам! Так я с вами уж, конечно, до самой
площади и пойду. А можем, если хочете, вот и на лавочке тут посидеть...
пока ж рано?
Слева от нас маленький сквер возле какого-то дома из старых
функционерских. Пустая милицейская будка с выбитыми стеклами темнела на
краю сквера. Я взглянул на часы на столбе - было без четверти два. На
площади я собирался быть около пяти.
- Что ж... давайте посидим, покурим.
Мы разыскали в темноте полусломанную скамейку, сели, закурили. У нее
была, конечно, настоящая "Ява", я свернул свою, от протянутой ею пачки
отказался - много лет я уже не принимал никакого угощения. Мы затянулись,
я достал транзистор - минут пять можно было себе позволить послушать
новости, тем более что к концу месяца батарейки обязательно должна была
получить жена через очередную помощь "Иносемьи". Ее парижская родня самим
своим существованием давала нам возможность и кормиться по талонам, и
получать иногда нормальную одежду, обувь, батарейки - правительство не
хотело терять тех, кто мог хотя бы когда-нибудь ввезти в страну и
настоящие деньги... Транзистор щелкнул и захрипел.
"...столица Эстонской Республики. Здравствуй-те, дорогие русские
друзья! Передаем новости. Вчера в лагере для интернированных граждан
России произошли беспорядки. Федеральная полиция приняла меры. В
парламенте Прибалтийской Федерации депутат от Кенигсберга господин Чернов
сделал запрос..."
Я крутил настройку: от "Прибалтийского голоса свободы" точного
времени лишний раз не дождешься.
"...в Крыму. Так называемое симферопольское правительство дает приют
отребью, бежавшему на остров. Бандиты из пресловутой Революционной
Российской Армии готовятся к вторжению в нашу страну. Всеобщее возмущение
прогрессивной интеллигенции демократических стран вызывает в этой связи
позиция печально известного сочинителя Аксенова, благословившего своей
последней бездарной книжонкой "Материк Сибирь" кровавый мятеж азиатских
повстанцев, продолжающих зверствовать в Оренбурге, Алма-Ате и
Владикавказе. По сведениям газеты американских коммунистов "Вашингтон
пост", недавно этот якобы русский писатель был принят верховным муфтием
всех татар Крыма..."
Я выключил - батарейки садились, а время говорить, видно, не
собирались. Теперь они говорят время все реже, чтобы заставить побольше
слушать всякую чушь.
- Ото ж сволочи! - убежденно сказала моя спутница и швырнула окурок в
кусты. И тут же без всякой видимой связи спросила: - А у вас, конечно,
извиняюсь, талоны откуда? Может, за границей кто есть или как?
Черт его знает, сколько мне еще пришлось бы пережить переворотов,
чтобы отучиться от этой даже не привычки - порока: полной, полнейшей
беспомощности перед этими, перед захватчицами!
Я не сказал о родственниках жены.
- Да так... на работе, - бормотал я, выключая транзистор и пряча его
во внутренний карман. - Нам платят так...
- А где же вы работаете? - она говорила все тише, теперь она шептала,
хотя недавно, когда было опасно и надо было молчать, она голосила вовсю. -
А где, а? Извиняюсь, конечно...
Мы уже сидели, обнявшись. Автомат резал ремнем шею и давил и мне, и
ей грудь, я стащил его и положил рядом на скамейку. Она просунула руки под
мою куртку.
- Замерзла... вот же ж лавка холодная, ты смотри - на ней же мороз...
Я действительно увидел на лавке, на ее выпуклых планках, иней... Ее
кожаное пальто свесилось полой, пола слегка дергалась и мела по снегу...
- Ну... ты не сказал... - ее акцент сейчас был почти незаметен, и
слова она уже не пела, а выдыхала. - Не сказал... где... где ты
работаешь...
Я сел, снова свернул листок с табаком, чиркнул зажигалкой. Она
поправляла волосы, знобясь, застегивая пальто.
- Где, а?
- Ну... в газете, - буркнул я. Я был уже учен и давно не говорил без
крайней надобности, где я служу. Тут же спохватился: она могла и знать,
что в редакциях талонами не платят...
Но она не знала.
Когда я поднял глаза, она стояла передо мной, и ствол моего автомата
был направлен мне прямо в лоб.
- Сучка, - сказала она. - Сучка, говно. Давай сюда талоны свои
сраные, журналист хренов. Ото из-за таких гнид и началось все! Жили, как
люди, все было нормально, мужик по шесть тыщ "горбатых" за хороший день
зароблял, а вам все было плохо! Завидущие твари! Леонид Ильич вам плохой
был, а у нас при нем в городе такая чистота была, и деловым людям, которые
жить могли, жизнь была!.. Сталин вам плохой был, Брежнев вам был плохой,
вам Горбачев угодил!.. Давай талоны сюда, а то убью интеллигента
московского, вот точно - убью!
Я медленно привстал со скамейки, и она с коротким визгом отскочила
подальше, вскинула ствол...
- Тише... - я полез во внутренний карман. Я бы охотно отдал ей эту
сотню талонов, но вовсе не был уверен, что она после этого не разрядит с
перепугу в меня рожок. И в мирное время эти не слишком были милосердны...
- Тише... сейчас я отдам тебе эти поганые талоны... только не стреляй,
дура... тебя же Комиссия сразу возьмет... тише... сейчас...
Можно было, конечно, упасть плашмя, рвануть ее за ноги в скользких
полусапогах - и ничего бы она не успела, подумаешь, террористка... Но одно
она могла успеть: выпустить очередь у меня над головой, а здесь, среди
этих обреченных домов, шум почти так же убийственен, как и пуля.
Я уже готов был вытащить из кармана руку с талонами, когда в дальнем
конце улицы раздался рев моторов. Вот уже показался передний танк -
легкий, десантный, следом одна бээмпэ, другая, грузовик под брезентом и
танк замыкающим... На Спиридоновке начиналась очередная ночь.
Она оглянулась на шум. В тот же момент я резко рванулся к ней, правой
рукой зажал сзади ей рот, левой, крутнув в запястье, вывернул ее правую,
лежащую на спуске автомата - сильно сжав, чтобы, не дай Бог, не успела
нажать. И вместе с ней рухнул наземь, за кусты сквера.
Теперь они позвонили домой.
Я собирался в институт, жена готовила завтрак, и приемник на кухонном
столе бормотал беспрерывно - она включила его на все утро.
"...Быстроходные катера в Персидском заливе... продолжается выдвижение
делегатов... письма наших слушателей подтверждают - альтернативы
перестройке нет... Всесоюзная девятнадцатая... а вот мнение академика
Татьяны Заславской..."
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг