приветливо кивнув Портфелии, он скрылся в раздевалке.
Около трех часов ночи добрались до моего дома. Посвежело, я промерз
до костей, а Портфелия стучала зубами, несмотря на то, что Джон галантно
укутал ее в свой пиджак.
Я предложил зайти ко мне, хлебнуть горячего чаю, но Джон, ревниво
покосившись на Лелю, шепнул мне на ухо: "Светка съест". Во весь же голос
сказал: "Извини, старик, мне завтра рано", - и трусцой помчался в свою
сторону. И пиджак прихватил.
Портфелия колебалась, видно, прикидывая, удобно ли ей в такой час
подниматься ко мне, но колебалась недолго, ведь между нами не было и
намека на какой-то интерес, кроме сугубо дружеского.
Отперев, я пропустил ее вперед и шепнул:
- Сразу налево.
На цыпочках пробрались мы в мою комнату, я включил настольную лампу,
и Портфелия огляделась. Вот об этом я не подумал. Жуть. Хорошо, хоть
постельное белье утром убрал с дивана и запихал в шкаф.
- Лачуга холостяка, - насмешливо подвела итог осмотру Леля. Было
заметно, что она все же чувствует себя слегка не в своей тарелке.
- Ты посиди, я пойду чай поставлю.
- Не нужно, Толик. Это долго. Я только немного отогреюсь и пойду,
ладно?
- Да брось ты, - махнул я рукой и выскочил в прихожую. Там я
столкнулся с матерью; услышала-таки стук двери.
- Кто там у тебя?
- Коллега, - с чистой совестью ответил я и скользнул на кухню. Но
мать не так-то легко обвести вокруг пальца:
- Ты говорил, с девушкой работаешь, выходит, это она?
- Действительно, - пораженно прикрыл я рот ладонью. - А я-то все
никак не мог сообразить, что в моем коллеге необычного.
- Клоун, - сказала мать, и, пока я включал чайник, пока обшаривал
холодильник, добывая оттуда остатки сыра и колбасы, она прочла мне
небольшую, но обстоятельную проповедь на тему: "Понятие "девичья честь" и
ее инфляция в современном мире". А закончила вопросом: "Ты уверен, что она
- порядочная девушка?"
- Нет, - ответил я, - но собираюсь это выяснить буквально с минуты на
минуту.
Почему-то когда дело касается моих друзей, а тем паче девушек,
природное чувство юмора, которым мать щедро вообще-то наделена, начисто
отказывает ей. Вот и сейчас, даже не улыбнувшись, она со скорбной маской
на лице вышла из кухни и заперлась в спальне.
Так. Слава богу, есть свежий хлеб. Ну и все, пожалуй. Чай вскипел, я
заварил его, поставил все на старинный, от бабушки еще оставшийся, поднос
и двинул с ним по темному коридорчику. Как ни странно, я его донес.
Портфелия разглядывала "Винни-Пуха" (мою любимую книгу). Увидев меня,
отложила ее:
- О, сыр-р! Ур-ра! Как раз сыр тигры любят больше всего на свете.
- А как тигры насчет этого? - спросил я, вытаскивая из шкафа бутылку
коньяка.
- Тигра р-рад! - рявкнул Тигра.
Коньяк и горячий чай согрели нас и сняли возникшую было вначале
скованность. Мы обсуждали сегодняшнее похождение.
- А он довольно милый, да?
- Что ты, - отозвался я, - Джон - вот такой мужик! - Я заставил себя,
несмотря на то, что испытал легкий укол ревности, ответить именно так, ибо
это была истинная правда. Но Портфелия удивила меня:
- Я не про Джона твоего, а про Заплатина.
Как угодно назвал бы я профессора - серьезным, основательным,
положительным, только не "милым". Но каждый видит по-своему.
- Интересно было бы увидеть мир твоими глазами. Себя, к примеру, я
бы, наверное, увидел совсем не таким, как в зеркале. Значительно,
наверное, страшнее.
- На комплименты набиваемся, да? Одно слово - "филологический
мужчина".
- Два слова, - поправил я. - А на комплименты мы не набиваемся,
наоборот, я лучше, чем кто-либо, знаю, что я - хороший. Вот в твоих глазах
- не уверен.
- В моих глазах - очень хороший. - Она проговорила это с такой
сахарной улыбкой, что я, от удовольствия растерявшись сначала, все-таки
понял, что это - стеб.
- И ты в моих глазах - замечательная, - попытался я попасть ей в тон.
Но уверен, в моральном смысле мне было значительно легче сделать этот
комплимент, ведь и вправду, в неверном мерцании светильника она была
сейчас очень привлекательной. - Замечательная, Леля, - повторил я.
- Вот и чудно, трам-пам-па, - все так же вкрадчиво сказала она, а
потом захохотала неестественно и так громко, что я испугался за материн
сон. - Все, хватит, флиртовать мы с тобой, Толик, не можем. Мы через чур
хорошо знаем друг друга, так? Разве друзья могут флиртовать? - Она взялась
за подлокотник кресла, намереваясь подняться, но я остановил ее, положив
ладонь на плечо.
- Очень даже могут. - Я всем существом ощущал, как глупо сейчас я
выгляжу, и понимал, что буду выглядеть во сто крат глупее, когда она вновь
оборвет меня... И все же я обвил ее шею рукой и, чуть-чуть притянув к
себе, поцеловал. И неожиданно она ответила мне таким жадным, таким долгим
поцелуем, что я даже задохнулся немного. И весь наполнился свежим щемящим
чувством ожидания.
- А как же работа? - совсем некстати прошептала она. Но руки наши не
задавали глупых вопросов.
- При чем здесь работа? - улыбнулся я, а после паузы, вызванной
очередным поцелуем, продолжил давно заученной, но "не использованной" еще
фразой. - Офелия? В твоих молитвах, Нимфа, все, чем я грешен, помяни.
И она отозвалась:
- Мой принц, как поживали вы все эти дни?
Я был приятно удивлен и закончил:
- Благодарю вас; чудно, чудно, чудно...
Наши губы снова слились, и теперь это стало чем-то уже совсем
естественным, почти привычным; очень правильным. Очень правильным.
Я, наверное, минуты три трясу Джона за плечо. Наконец, он продирает
глаза.
- Совсем бы лучше не спал. Гадость всякая снится. Эти. Насмотрелся я
там на них. Хуже роботов. Чего не пойму: куда совесть-то у них девается?
- Я тоже думал об этом. Может быть, это объективно? Знаешь, есть
такое понятие - "стадный инстинкт"?
- Ну?
- По отдельности люди могут быть вовсе не плохими. А толпой такое
творят... А тут - "супертолпа".
- Как-то неубедительно.
- Еще есть одна идея. Любая человеческая мысль - информация,
окрашенная эмоциями. Эмоции - как бы цвет мысли. И если несколько мыслей
смешать, информация будет накапливаться, а вот эмоции сольются в
нейтральный фон. Как если цвета радуги смешать, получится белый.
- Что-то в этом есть. Ладно, спи, философ. - И он принялся
перематывать окровавленную повязку на голове.
Я забрался на топчан и закрыл глаза. И снова прошедшие события
последних дней стали отчетливее настоящего.
- ...Так что надо списать его в архив, - закончила Портфелия.
- Вот и я говорю, что работать ты, Лелечка, не можешь, - с чисто
женскими логикой и тактом резюмировала Маргаритища.
- Я-то как раз умею, - столь же обоснованно возразила Портфелия, -
только не могу писать то, чего не было.
- А от тебя этого никто и не требует.
- Никаких "незаконных операций" там не было...
- И слава аллаху, милочка. Ты ходила на задание. А это значит, что ты
должна была принести материал. И вовсе не обязательно делать сенсацию. О
Заплатине, например, мы вообще еще не писали. А его открытии, судя по
тому, что ты рассказала, - событие номер один. В мировой медицине. Самое
эффектное было бы - репортаж с ночной операции. А самое легкое -
научно-популярная статья по сути открытия. Можно и просто интервью с
профессором. Или подборка экспресс-интервью со спасенными; да, вот это,
пожалуй, хорошо было бы. Или еще: "Портрет ученого" - очерк. Ну, а в
крайнем случае - критическая корреспонденция о препонах, которые
административно-бюрократический аппарат ставит на пути новой идеи (за
препоны не беспокойся, их всегда хватает). Другими словами, тысяча
вариантов. На худой конец - зарисовка о стороже-ветеране. А возможно, это
даже самое лучшее... Так что, давай-ка, милочка, роди до завтра
что-нибудь. Строк двести-двести пятьдесят.
- Ладно, - смирилась, не выдержав такой натиск, Портфелия и ушла в
"умывальник" (так мы называем одну из двух комнатушек редакции за то, что
в ней нет окон, и стены от пола до середины выложены кафельной плиткой). Я
нырнул туда вслед за ней.
- Вот мымра, да? - кивнула она в сторону двери и отвернулась. А я
вытащил диктофон.
- Между прочим, у меня все записано. Включить?
- Ой, Толик, умница, - ожила она, - ты же меня просто спасаешь. Кто у
тебя - Заплатин или вахтер?
- А кого тебе нужно?
- Все-таки, наверное, лучше Заплатина, правда?
- А у меня оба.
- Ты, Толик, просто чудо. Что бы я без тебя делала, а? Я всегда
говорила, что мужчины намного умнее нас. Только это трудно сразу
заметить... Назло Маргаритище сдам завтра сразу два материала! - она
потянулась поцеловать меня, но я осторожно отстранился:
- Тс-с, спокойно. Я заразный; то ли ангина, то ли грипп. А два
материала не получится. Фактажа нет, мы же ведь даже не поговорили ни с
кем толком.
В этот момент к нам заглянула Маргаритища и сообщила, что отбывает на
заседание парткома, а так как закончится оно не раньше шести, домой она
отправится сразу оттуда, в редакцию больше не заходя. Мы, как сумели,
изобразили огорчение по этому поводу, а когда Маргаритища, наконец,
отчалила, Леля взмолилась:
- Ну, включай же, Толечка. Главное, чтобы каркас был. А факты я
завтра с утра доберу - на кафедру позвоню, в партком... В крайнем случае,
сегодня вечером еще раз можно в клиники сбегать. Только уже с чем-то.
Чтобы дать прочитать. Пусть не соглашаются, ругают, исправляют, добавляют,
вот и получится материал. Так ведь?
Портфелия судорожно принялась за расшифровку записи, а я
волей-неволей прослушивал ее. Сначала - пьяное бормотание сторожа, затем -
уверенная речь профессора. И что-то меня в этой речи насторожило. Быть
может, вот эта самая уверенность, отточенность фраз? Конечно, выступать
ему часто приходится. Но нет, выступает-то он на разных симпозиумах,
съездах, в крайнем случае - перед студентами. А перед нами он не выступал,
он объяснял "на пальцах" людям, которые в медицине не понимают ничего. И
делал это так свободно, словно он с такими профанами разговаривает
ежедневно. Вдруг вспомнилось, что и в клинике у меня было ощущение, что
его речь заучена наизусть.
И еще. Почему он один говорит? Хотя бы любопытства ради должен же был
к нам хоть кто-то подойти. Но какой там. Его коллеги не удостоили нас даже
взглядом. Ушли, не только с нами не попрощавшись, но и, между прочим, с
профессором. Это все мелочи, конечно. Может быть, у них заведено так.
Только странно как-то.
В диктофоне Заплатин разговаривал с Джоном про Деду Славу. "И со
смертью этой тоже что-то не так", - подумалось мне... И тут я услышал
такое, от чего буквально подскочил.
- Стоп, - сказал я вслух. Портфелия вскинула на меня удивленный
взгляд. Я отмотал ленту немного назад и снова нажал на "воспроизведение".
И голос профессора повторил поразившую меня фразу:
- ...Он обещал прислать вас ко мне. Но сейчас рано, слишком рано...
Я понял, ЧТО так напугало меня. Эта фраза каким-то образом
совместилась в моем сознании со словами из записки Деды Славы: "...если
будет так худо, что в пору в петлю лезть..." "А сейчас рано, слишком
рано..."
- Ты туда пойдешь сегодня?
- Не знаю. Надо бы.
- Вместе пойдем.
- Один раз мы уже сходили вместе... - она оторвалась от своей
писанины. - В этот раз ты меня снова пригласишь на чашку чая?.
Впервые за весь день мы позволили себе вспомнить эту удивительную
сумасшедшую ночь.
...Зачем делать сложным,
То, что проще простого? -
Ты - моя женщина,
Я - твой мужчина...
Леля потрясла головой, словно отгоняя наваждение, и сказала:
- Я после ужина сюда вернусь, поработаю еще. Так что зайди за мной
сюда, ладно?
Но в институт нам пойти не пришлось. Потому что тут-то и начался
бред. Сначала ко мне явились Савельевы - соседи - и сообщили, что меня
зовут к телефону. У нас-то телефона нет, и иногда, в самых экстренных
случаях (например, чтобы вызвать "скорую", когда у матери приступ), я
бегаю звонить к ним. Но не наоборот; я никогда и никому не давал их
номера. Понятно, что я был удивлен.
Я поднялся к Савельевым, причем отец семейства окинул меня таким
взглядом, что я моментально почувствовал общее недомогание. Видно, он,
бедняга, представил, какой у него в квартире будет стоять тарарам, если к
ним примутся звонить все мои дружки. Я принял вид святого апостола и
поднял со стола снятую трубку. И услышал только короткие гудки. Пожав
плечами и выругавшись про себя, я положил ее на аппарат. И тотчас же
телефон зазвонил.
- Пожалуйста, извините еще раз, - умоляюще звучал из трубки голос
Портфелии, - что-то сорвалось. Мне очень нужен Анатолий.
- Это я, Леля.
- Толик, тут со мной какая-то жуть происходит, - быстро заговорила
она таким голосом, что я почувствовал: еще одна капля, и начнется
истерика. - Короче, я никуда сегодня не иди. Домой иду, понял?
- А в чем дело? Почему?
- Я туда никогда больше не пойду.
- Ты мне ответь, что случилось-то? - мне почему-то стало смешно.
- Тут... Да, вообще-то, ничего. Так... - она явно приходила в себя. -
Ладно, Толик, пока. Я позвонила просто, чтобы ты зря в редакцию не ходил.
Все. - И она бросила трубку.
Ничего не понятно. Почему она никуда не пойдет? Чего она испугалась?
Откуда она знает номер Савельевых? Попрощавшись, я выскользнул на
лестницу. Дома накинул куртку, крикнул матери, что буду не скоро, и почти
бегом двинул к остановке.
Я сразу увидел ее, как только вышел из троллейбуса. У меня отлегло от
сердца. Уж не знаю, чего я ожидал. А тут сразу захотелось дурить. Я
крадучись двинулся к ней через сумрак тополей. Я отчетливо видел ее
фигурку на белом фоне стены дома через дорогу. И я непроизвольно радовался
ее тонкой талии, ее высокой груди, которую она умела носить так
торжественно и бережно.
Я достиг цели, вышел у Портфелии из-за спины и осторожно прикрыл ей
глаза своими ладонями.
Такого крика я еще никогда не слышал. Она кричала так, что мне
показалось, у меня желудок инеем покрылся. Я продолжал улыбаться глупой
окоченевшей улыбкой. Казалось, мы превратились в мумий. Но вот мир снова
пришел в движение. Она плачет. Все еще слегка контуженный, одной рукой я
прижимаю ее к себе, другой ловлю "тачку".
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг