Александр Юринсон
Угол отражения
- Черта с два! - взвизгнула Галочка - Галина Павловна, женщина
чуточку за тридцать; и тут же зашипела: - Но ведь не толстая! Сантиметр-то
не врет! И совсем не безобразная. Даже симпатичная. - Она помолчала
немного, взгляд затуманился. Затем, словно очнувшись, засверкала глазами,
снова взвизгнула: - Сука! - и плюнула.
На полпути до предполагаемой цели слюна наткнулась на препятствие,
сплющилась и жирной пузырчатой каплей поползла вниз. Галочка не стала ее
вытирать.
Сцена происходила перед большим зеркалом в ванной. Подобное действо
повторялось каждый день по крайней мере дважды, утром и вечером. И,
ей-богу, Галочка уже лет десять не устраивала его лишний раз по своей
воле.
Зеркало приносило одни расстройства, но не в нем было дело. Нечего,
как говорится, пенять. Однако, дело-то было и не в кривой роже! Ломкая
холодная голубоватая лента сантиметра, обвивая талию или чуть ниже - самое
широкое место (но не по груди - кому придет в голову сетовать на избыток
груди?), с бесстрастностью прибора выдавала вполне приемлемые, даже ниже
средних цифры. А в зеркале все это выглядело - ни в какие ворота.
И бог бы с ним, с зеркалом, если б живые люди этого не замечали. Но
два неоспоримых факта портили и перечеркивали всю галочкину жизнь с того
дня, как она ощутила себя женщиной, по сегодня, когда она отвернулась от
своего оплеванного отражения. А это без малого двадцать лет. Совсем без
малого.
Во-первых, немногие галочкины подруги с нескрываемым злорадством
сочувствовали ее несчастью. Особенно в этом преуспевала Светка, соседка и
бывшая одноклассница, успевшая два раза побывать замужем и скинувшая дочь
своей матери. Она жила рядом, тоже одиноко и тоже слыла в своем роде
неудачницей. Галочке она устроила визит к знахарке - объемистой старухе, с
усилием источавшей из себя загадочность. Та определила сглаз, обрубила
энергетический хвост, поставила защиту, взяла деньги и отпустила на все
четыре стороны. Естественно, ничего не изменилось: загвоздка была на
уровень выше, чем могут запрыгивать доморощенные экстрасенсы.
А во-вторых и в-главных - сама ее жизнь была разбита, незаметно,
бесшумно и без осколков, но так же безнадежно, как будто ее все предали,
все надругались и осмеяли, а потом дружно забыли, что она вообще
существует. Человек умирает, когда умирает память о нем; и если память об
иных переживает их многократно, то Галочку уже сейчас можно было приписать
к неживым. И продолжалось лишь существование физического тела, не
приносящего никому радости, а своей хозяйке - только расстройства.
И жизнь, ускользающая в никуда, требовала каких-то действий. Уже не
избавиться от этого рока, - черт с ним, пятнадцать лет, лучших лет -
прошли и никогда не вернутся; и определенно ясно, что не сделаешь ничего,
- так хоть бы самой не сойти с ума, спокойно думая, что вот твоя, Галя,
жизнь, единственная и неповторимая, в настоящий момент - в самом расцвете,
- не состоялась и НЕ СОСТОИТСЯ НИКОГДА. Страшно оказаться похороненной
заживо, но в этом случае мучения непродолжительны и исход однозначен. Но
остаться жить, лишенной счастья - приходило ли в голову какому палачу - не
воплотить, нет - только придумать такую пытку. Или казнь, ибо эта
многолетняя пытка закончится смертью, которая будет от нее избавлением.
Еще одна близкая подруга, Вероника, с которой Галочка работала
вместе, еще та змея, теперь искренне сочувствуя, советовала сходить к
психиатру. Не к психиатру, а к психотерапевту. Причина-то должна сидеть в
ней, в Галочке. Вероника, в отличие от Светки, не была по природе
злорадной и могла смотреть на вещи трезво.
Галочка закончила одеваться и вытерла плевок. Отражение снова
попалось на глаза, и волна ненависти к себе и раздражения резко поползла
вверх.
- Стоп! - твердо, но дрожащим голосом произнесла Галочка. -
Психотерапию можно начать самостоятельно. Нужно постепенно, слой за слоем
докопаться до самого начала. С чего все началось?
"Не знаю". - Раздвоившись, за свое второе я, более слабое, Галочка
говорила мысленно. - "По-моему, это было всегда".
Игра не удалась. Смотреть на себя, даже думая о чем-то другом, было
неприятно. А каково незнакомым людям? Или еще хуже - знакомым?
Странное и страшное ощущение - приходило ли оно к вам? - из разряда
тех, что заставляют задуматься, а все ли в порядке с рассудком? Это когда
вы твердо знаете, что должно быть и что вы должны увидеть, но видите нечто
другое, а чем-то неуловимо отличающееся; и чем дольше вы смотрите, тем
больше отличий, а потом снова меньше. И это неустойчивое состояние опять
наводит на мысль о непорядках в голове, потому что в твердом материальном
мире нет ничего неустойчивого, а вот рассудок - вещь очень шаткая.
В течение десяти и пятнадцати лет вам хорошо известно, что вы -
молодая привлекательная девушка, молодая привлекательная женщина; иначе и
быть не может: черты лица правильные, фигура хорошая, кожа гладкая, одежда
модная, но! - всего этого нет, потому что вы никому не нравитесь, подруги
вас жалеют, мужчины равнодушно ощупывают взглядом и отворачиваются, даже
не заметив, что вы вообще есть. И "толстая" в этой ситуации - скорее всего
предлог, самое простое и нестрашное объяснение непривлекательности. Потому
что если не толстая - то какая же еще уродина?
Хотя, и толстая тоже, и все остальное.
Или нет - ни то, ни другое?
Галочка опустила глаза на часики и скривилась: пора бежать. Если бы
она смотрела в этот момент на свое отражение, то увидела бы кое-что
интересное. В ту секунду, когда неприязнь и отвращение вылились на лицо, с
него словно сползла маска. Личико стало миленьким, да, с выражением
неприязни и отвращения - но оттого даже еще более хорошеньким личиком
молодой привлекательной женщины.
Это выражение держалось ровно столько, сколько требовалось, чтобы
перевести взгляд с циферблата часов обратно на зеркало.
Доктор Букин обладал двумя крайне полезными свойствами: он притягивал
к себе людей; никак не напрягаясь, просто своим присутствием вызывал у
собеседника приятные эмоции. И другое: сам чувствовал себя совершенно
свободно даже находясь в обществе несносного человека. Если бы не эти
качества, Сергей Васильевич, со своей тонкой душевной организацией, был бы
безнадежным невротиком. А так - начав карьеру с должности участкового
психоневролога, как только поликлиника большей частью превратилась в
коммерческое медицинское предприятие, он очаровал среди прочих и
главврача, который устроил ему переквалификацию. И теперь Букин был
избавлен от того, чтобы с тоской наблюдать бесконечную череду
деградирующих от алкоголя личностей, а напротив, занимая просторный
кабинет, предавался большей частью своим уединенным размышлениям, порой
прерываемым визитом пациента с изощренным заскоком.
Но находились люди, рядом с которыми эти свойства давали сбои. Один
из них всегда был под боком: физиотерапевт Эдик Нахабцев. С первой же
встречи он раздражал Букина своими габаритами, шумным и беспардонным
норовом и совершенно обезьяньей волосатостью: растительность на щеках и
подбородке спускалась по шее на грудь, и сколько бы пуговиц на рубашке не
расстегивал Нахабцев - она высовывалась оттуда бесстыже, ничуть не редея.
Граница же между бородой, регулярно и безуспешно сбриваемой, и волосяным
покровом на туловище, оставляемым в свободном росте, была проведена как
границы малоазиатских государств англичанами - достаточно произвольно,
где-то внизу шеи, на два пальца выше воротничка рубашки. Зрелище дикое и
вызывающее.
Нахабцев врывался к Сергею Васильевичу в своем длинном и узком
халате, накинутом на тренировочный костюм, окуная хозяина кабинета с
головой в дискомфорт, пока тот не начнет не на шутку метаться,
захлебываясь. Он называл его по фамилии и был совершенно уверен, что Букин
по характеру такой же развязный; по крайней мере, тому приятно его
общество. И, черт возьми, какие-то нити дружбы и взаимодополнения между
ними уже протянулись.
Ну а еще иногда попадался такой пациент: неприятный, неподдающийся;
они и составляли тот процент неизлечимых, потому что должны быть и
неудачи: районный психиатр ведь не Господь Бог.
Резкую, едва ли не самую сильную волну отвращения за всю его практику
с первой же секунды вызвала и эта женщина - Тонкович Галина Павловна, -
даже ее имя, размашисто нацарапанное на карточке медсестрой вызывало
отторжение. Не хотелось ни помогать ей, ни вообще вникать в ее вопросы,
потому что помочь тут он бессилен, а можно только делать вид, что
пытаешься, потому что она пришла не по направлению, а заплатила денежки, и
их доктор Букин должен теперь отрабатывать.
А главное, что и загвоздка у нее была та самая: она неизменно
вызывала неприязнь - от неосознанной до жгучей - у своих визави. Но лишь
выпроводив пациентку, Сергей Васильевич смог перевести дыхание и
задуматься о ее проблеме.
Сама она все валила на физические недостатки, и это нормально, все
женщины не обходят этот вопрос стороной; но здесь Букин был с ней
согласен: непривлекательна. Некрасива. Безобразна. А теперь вдруг,
оставшись один, засомневался, попытался восстановить образ пациентки в
памяти - и не смог. Только размазня какая-то. Ни отдельно глаза или руки,
даже прическу; ни целиком. Это показалось очень странным.
И еще Букину было теперь немного стыдно за ту неприязнь. В конце
концов она - женщина. Он вспомнил свою жену и свои чувства к ней незадолго
до развода. Чувства не всегда имеют прямую связь с действительностью;
вернее, действительность - это не только та женщина, которую он сначала
любил, а потом терпеть не мог. Она ведь за эти несколько лет почти не
изменилась. То есть в том случае дело было в нем. Но эта пациентка-то сама
внушает всем неприязнь. Или это все так охотно внушаются?
Букин назначил ей следующий прием на третий день, и как только она
вошла - все повторилось снова. Не хотелось и было невозможно помочь ей;
как это ни жестоко, но есть люди, которым лучше не быть.
Утром того дня у него битый час просидел Нахабцев и довел его до
белого каления, так что теперь психиатр со злорадством писал направление,
прося физиотерапевта, по совместительству занимающегося и лечебной
физкультурой, и массажем, взглянуть на пациентку. Уж очень ему хотелось
испытать на Нахабцеве это ходячее психотропное оружие.
Минут через сорок тот ввалился в кабинет Букина и, как обычно,
заслонялся туда-сюда, то и дело норовя оказаться вне поля зрения и
заставляя хозяина выгибать шею или потихоньку двигать стул. Сергей
Васильевич сгорал от нетерпения:
- Ну, что?
- Что - что? - искренне не понял Нахабцев, подходя к окну и отирая
пальцами пыль с цветов.
- Ну, как она тебе?
- Кто - она?
Усилием воли Букин заставил кровь вернуться на свои круги.
- Тонкович Галина Павловна. Которую я к тебе послал, - раздельно
произнес он.
Нахабцев на секунду задумался или сделал вид, что вспоминает:
- А, эта... а что с ней, собственно? Баба как баба. Со своими,
естественно, комплексами... Ну, не манекенщица, конечно, но и не снеговик,
как она о себе воображает. Если расшевелить - так и вовсе ничего себе,
нормальная. А в чем у тебя с ней проблема?
Сергей Васильевич не отвечал. Сейчас Нахабцев раздражал его еще тем,
что ничего не заметил. И думал Букин не о пациентке, а о нем: он всех
старался наделить своими чертами. И наделял, в той или иной степени. И
наверно так было проще, - уж ему, Нахабцеву-то, точно другого не нужно:
все такие же болваны, готовые в доме повешенного рассказывать анекдоты про
веревку.
Нахабцев чего-то еще говорил или спрашивал, но Букин не слушал. Когда
до него наконец долетели какие-то слова, он поднялся, обвел собеседника
ничего не понимающим взглядом и выдавил:
- Извини, Эдик, мне нужно побыть одному.
Нахабцев склонил голову набок, внимательно посмотрел на Букина,
покрутил пальцем у виска и вышел.
Ничего этого Сергей Васильевич не заметил. Странная мысль, еще не
теория и даже не предположение, но все пытающаяся объяснить и обещающая,
что может это сделать, зародилась в его голове и уже без малейшего
несоответствия прикладывалась к любому человеку: к тому же Нахабцеву или
этой пациентке, Тонкович. И к нему самому тоже. А извлекая какие-то случаи
из своей практики, Букин без труда вписывал их в - теперь уже, пожалуй,
теорию, и без малого - школу.
Он отменил прием и, сославшись на неважное самочувствие, быстренько
ушел домой.
Около десяти часов вечера у Нахабцева зазвонил телефон.
- Можно к тебе прийти? Или ты приходи ко мне. Мне обязательно нужно с
тобой кое-что обсудить.
- У тебя что, Букин, горячка? Обсуждай по телефону.
- Нельзя. Не телефонный разговор.
- А долгий?
- Э... не знаю. Наверно, долгий. Но стоит того. Узнаешь -
закачаешься.
- Мне, Букин, качаться интереса нет. Я веду здоровый образ жизни и
хочу спать. Может, можно погодить до завтра?
- Вообще-то, конечно, можно, но тогда я не буду спать совсем. Пойми:
я на пороге величайшего открытия в психиатрии. И не только в психиатрии.
Думаю, оно имеет огромное практическое значение. Даже не знаю пока,
насколько.
- Ммм... ты уверен? Может, все же - утро вечера мудренее?
- Уверен, Эдик. Я сейчас такие штуки выделывал - никакому Кио не
приснятся. И тебе покажу.
- Что за штуки-то?
- Не по телефону.
- Тьфу на тебя. Ладно, дуй сюда. И постарайся выложить все свои идеи
до закрытия метро - иначе придется спать на голом полу. Я тебя в свою
постель не пущу.
- И не надо. Еду.
Приехал Сергей Васильевич наверняка на такси: не прошло и двадцати
минут, как он уже стоял в прихожей Нахабцева. Сняв ботинки, он прямо в
плаще прошел в комнату и плюхнулся в кресло.
- Буду краток, - сразу заявил он.
Глаза его в полумраке комнаты едва не мерцали; и вообще выглядел
психотерапевт совершенно на себя не похожим.
- Было бы очень здорово, - буркнул Нахабцев и принес с кухни две
чашки с чаем.
- С чего бы начать? - поднял Букин вверх палец. - Каждый человек,
общаясь с другим человеком, смотрит на него и показывает себя. И то и
другое - смотрины и показуха - процесс в значительной мере оптический, я
бы даже назвал - психооптический (психооптика - новая наука, которой я
кладу начало), и, естественно, искажающий реальную картину. Вот как это
выглядит при движении световых лучей в одну сторону.
В голосе Букина появились интонации лектора, и сам он вдруг стал
похож на именитого профессора, делающего доклад перед достойной
аудиторией.
- Вот, допустим, есть я. Я есть то, что я есть. Это истина абсолютная
и неоспоримая. Но психологии давно известно, что для окружающих я еще и
то, что хочу из себя представить, кем хочу показаться. Не совсем, конечно,
- остановил он жестом ничего даже не желающего возразить Нахабцева, - но
одни больше, другие меньше. Дело практики. Или тренировки. То же и ты. Ты
видишь меня не только таким, как я есть - как к тебе дошел мой образ, уже
откорректированный мною, но и сам слегка правишь его по своему разумению.
Это тоже не новость и сомнений не вызывает. У тебя есть уже какое-то
мнение обо мне, или, если ты видишь меня впервые - о моем типе людей;
может, я похож на твоего двоюродного брата или двоюродного брата твоей
жены - все это кладет отпечаток на меня в твоих глазах. И я - мой образ,
дошедший до тебя, уже мало похож на то, что я представляю собой на самом
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг