же гиганты и красавицы, где с коротким выдохом посылают в небо копья и
ядра, где мужчины играют чудовищными бицепсами и рассказывают о последних
соревнованиях на Галапагосских островах.
Я поймал себя на том, что непроизвольно выпячивал грудь и втягивал живот.
Мне стало вдруг смешно. Я увидел себя со стороны: сорокалетний человек с
глубокими залысинами, выглядящий, по словам моей героини Шурочки, на все
пятьдесят, пыжится и распускает ощипанный хвост, уязвленный красотой юной
метательницы или толкательницы.
Тем временем Сурен Аршакович сказал что-то о глубоком уважении, которое
советская кинематография испытывает к Сергею Бухвостову, о новом шедевре
"Любовь по протоколу", который он, Сергей Бухвостов, и Сурен Абрамян
создают в едином творческом союзе.
Нина продолжала улыбаться своей прозрачной отсутствующей улыбкой, а я
постепенно разрешал плечам и животу принять более привычное для них
положение.
Вдруг кровь бросилась мне в лицо. Нина вернулась со стадиона и спрашивала
меня своим низким, хрипловатым голосом:
- А что значит "Любовь по протоколу"?
Сейчас я отвечу ловко и остроумно. Она увидит, что под невзрачной
внешностью сценариста прячется живой, острый ум и бушует вулканический
темперамент.
- А... э... - мучительно застонал я.- Видите ли... это... э-э...
фигурально...
- Спасибо, Геннадий Степанович,- прозрачно улыбнулась она, - вы
изумительно объяснили...
Жизнь, собственно говоря, была уже прожита. Если бы у меня была воля
самурая, я бы повернулся к Сурену и сказал холодным, стальным голосом:
"Сурен, выберите мне нож поострее и помогите мне сделать сеппуку. Я не
хочу жить, опозоренный в глазах толкательницы Нины". Но надо знать этого
сального негодяя. "Во-первых,- скажет он,- не сеппуку, а харакири.
Во-вторых, вскрывать живот лучше всего консервным ножом. В-третьих, вы мне
нужны как посредственный, но надежный сценарист".
Понимая все это, я не стал делать сеппуку. Вместо этого я позволил своему
соседу слева набулькать огромную стопку.
- Скажите, Сурен Аршакович, - сказала Нина,- а почему так много выходит
скучных картин?
- Ниночка у нас, так сказать, анфан террибль, - испуганно хихикнул
именинник.
- Ужасный ребенок,- басом пояснила его жена.
- Может, я и террибль, - пожала Нина своими могучими плечами, - но не
ребенок. Я аспирантка Московского автодорожного института.
Боже мой, умилился я, как это прекрасно! Если она занимается двигателями
внутреннего сгорания, она вынимает и вставляет их голыми руками.
- А какая у вас узкая специальность? - вдруг спросил я.
Нина изумленно посмотрела на меня. Непонятно было, что ее так удивило: что
я в состоянии сформулировать вопрос или что кто-то интересуется ее узкой
специальностью.
- Двигатели внутреннего сгорания. Процесс горения. .Процесс горения! Какое
романтическое занятие!
- Понимаете, - продолжала Нина,- сейчас, в связи с энергетическим
кризисом, эффективность двигателей внутреннего сгорания приобретает особое
значение. А эффективность двигателя - это, строго говоря, эффективность
сгорания топлива в цилиндре.
Нина закончила краткую лекцию и снова посмотрела куда-то сквозь меня.
- Очень хорошо при отравлении выпить стакан марганцовки, - вдруг ни с того
ни с сего твердо сказал мой сосед слева.
- Я с вами вполне согласен, - зачем-то полупоклонился я. - Позвольте
представиться: Сеньчаков Геннадий Степанович, сценарист.
- Голубев Иван Анатольевич,- наклонил голову мой сосед.- К сожалению, не
могу назвать свой род занятий. А вообще она хорошая девочка...
- Кто?
- Нинка. Моя дочка. Метательница копья. В пяти странах была. Мастер
спорта. Но избалована - страшное дело. Никакого почтения к'отцу. У вас
тоже, наверное, взрослые дети...
- Да,- вздохнул я.- Дочери сорок первый год, а сыну скоро пятьдесят.
Он долго и подозрительно смотрел на меня, нахмурил лоб, должно быть что-то
считал, потом сказал устало:
- Ладно, давайте выпьем. А работаю я... - он понизил голос,- только прошу
вас, никому ни слова...
- Клянусь. Могу дать расписочку.
- Ладно. Работаю я старшим товароведом в комиссионторге. Страшная работа.
Ваше здоровье.
- Ваше здоровье, товарищ подполковник.
Внезапно я почувствовал, что моей щиколотки коснулась чья-то нога. Я
подвинул ногу, но чужая нога последовала за моей. Нога явно принадлежала
кому-то, сидящему напротив. "Странно, - подумал я.- Наверное, это вон та
молчаливая особа толкает Ивана Анатольевича, чтоб он меньше пил".
- А чего вы не рядом с женой? - с осуждением спросил я старшего товароведа.
Тот дико посмотрел на меня:
- Она умерла два года назад.
- Простите, я...
Нога под столом явно напрашивалась на знакомство. Она тихонько касалась
моей ноги, отступала и снова поглаживала мою ногу. Я почти поджал под себя
ноги и вдруг заметил, что Нина чуть съехала вниз на своем стуле. Кровь
бросилась мне в голову. Кто-то включил для меня цветомузыку, которая
пульсировала в такт колотящемуся сердцу.
- ...Сгорела за три месяца...
- Простите, я...
Нина посмотрела на меня и усмехнулась. Фиолетовые глаза смотрели
насмешливо. Она встала и вышла из комнаты.
Кто-то взял меня за шиворот, рывком поднял на ноги. Я поднялся в воздух,
легко пролетел между спинками стульев и румынской горкой и заложил крутой
вираж в коридорчик. Я оглянулся. Никого не было. Нина стояла перед
зеркалом, ко мне спиной, и поправляла прическу. Прически, строго говоря, у
нее никакой не было, была она подстрижена а ля мальчик, но именно этого
мальчика она зачем-то поправляла.
Зачем я вышел? Для чего смотрю с обмиранием сердца на спину в коричневом
тонком свитере?
- Проводите меня,-не оглядываясь, лениво сказала Нина.
Мы шли по улице, я старался попасть в шаг Нине и судорожно Думал, о чем
спросить ее, о процессе ли сгорания, .о метании копья или о пяти странах,
в которых она побывала.
Ветер гнал по тротуару маленькие снежные смерчики, выносил их на мостовую.
- Где вы живете, Ниночка? - спросил я.
- А? - встрепенулась она.- На Семеновской площади.
Я остановил такси. Я сидел рядом с ней и думал, положить ли руку ей на
плечо. Она закрыла глаза, и в полосах света, скользивших по ее лицу, видна
была ленивая, загадочная улыбка.
Бедная моя голова кружилась, сердце билось гулко, с натугой, я уже не мог
ни о чем думать.
У подъезда она повернулась ко мне и спросила равнодушно:
- - Подниметесь ко мне или вам нужно домой? К строгой жене?
- У меня нет жены, - глупо пробормотал я и подумал зачем-то о Нинином
отце.'
Мы поднимались в лифте, и Нина вдруг провела рукой по моему подбородку.
Словно говорила: выше голову, малыш, не бойся. Я хрипло рассмеялся.
- Чему вы смеетесь, Геннадий Степанович? -спросила Нина.
- Я, собственно...- замялся я, но она уже забыла о вопросе, открыла ключом
дверь и щелкнула выключателем.
Прямо на меня смотрело огромное лицо бородатого человека с автоматом в
руках.
- Мне подарили этот плакат на Кубе... Как бы мне хотелось быть с ним...-
сказала Нина.
- В каком смысле?
- Рядом. С автоматом в руках. Стрелять, бежать, любить...- она
усмехнулась.- Ну, ничего, процесс сгорания - это тоже интересно. Почему вы
стоите в пальто? По-моему, вы очень стеснительный человек. Самолюбивый и
стеснительный. Или у вас это возрастное? Я никогда не встречалась с
человеком ваших лет.
С противоположной стенки на бородатого смотрела девушка, занесшая над
собой руку с копьем. Мне стало грустно. Я влез сюда через окно. Это место
не принадлежало мне, человеку с залысинами.
Может быть, если бы в руке у меня был автомат, и я был бы покрыт дорожной
горячей пылью, и за мной гнались бы... Я бы схватил ее за руку, властно и
не задумываясь, и она пошла бы за мной в сельву...
Но я мог вытащить из кармана только шариковый "паркер" и героически
втянуть живот. Боже, есть же на свете счастливые люди, которых природа не
приговорила к постоянному самоистязанию. Зачем мне орел, выклевывающий мою
деликатесную печень когда я сам постоянно расклевываю себя?
- Хотите кофе? - спросила Нина.- По-кубински?
- Не знаю, - печально сказал я.- Обычно я избегаю пить кофе перед сном...-
вот тебе, еще раз и еще! Знай, как ухаживать за юными девушками,
специалистками по двигателям внутреннего сгорания!
- Какой вы скучный и рассудительный, - вздохнула Нина и бросила быстрый
взгляд на плакат.
Кофе был крепкий и обжигающий, и я пил его маленькими глотками. Почему я
не сделал харакири консервным ножом? Нина смотрела на меня, и улыбка ее
была ленива и презрительна. Она. поставила чашечку на низкий столик,
повернулась и положила руки мне на плечи.
"Бежать, бежать пока не поздно", - пронеслось у меня в голове. Но было
поздно. Все мои защитные системы выключались одна за другой. Пробки
перегорели. Старый - не старый, смешной - не смешной - все уже не имело
значения. Губы ее были чуть-чуть шершавы, теплы, и она водила ими по моим
щекам.
Потом я спросил, почему она обратила на меня свое божественное внимание.
- Не знаю,- зевнула Нина.- Так просто...
Воздушный шар, который только что плавал в теплом бризе седьмого неба, со
зловещим свистом терял высоту.
- Так просто...- повторил я.
- Господи, какой же вы, Геннадий Степанович, ребенок, - Нина сделала
неудачную попытку подавить зевок, и я подумал, что даже с перекошенным
лицом она противоестественно прекрасна.
9
Когда я поднялся к себе на четырнадцатый этаж, я вдруг сообразил, что ни
разу не вспомнил о сциндапсусах и Безымянке. Мне стало стыдно.
Стовосьмидесятисантиметровая копьеметательница поманила меня, просто так,
и я, как дворняжка, бросился к ней с восторженным вилянием хвоста. И не
вспомнил ни разу о тех, кто - я знал - спас меня от безумия, кто нежно и
бескорыстно каждодневно награждал меня радостью бытия.
Я открыл дверь и бросился к братьям сциндапсусам. Мне показалось, что
сердцеобразные их листочки обиженно съежились и отвернулись.
- Как вы поживаете, мои милые? - спросил я.
- Ничего, спасибо,- сухо ответил Приоконный брат.
- Как обычно,- сказал Стенной брат.
- А ты, моя Безымяночка?
Она не была безразлична, она не заговорила со мной просто так, моя милая
Безымяночка. Мне было чего-то стыдно, грустно.
- Ты неспокоен,- сказала Безымяночка.- Тебе нехорошо на душе.
- Почему? Ничего особенного не произошло. Прекрасная девушка наградила
меня любовью. Просто так. Жизнь прекрасна, Безымяночка.,
- Когда людям грустно,- сказала Безымяночка,- они плачут. Если умеют,
конечно. Мы, растения, не умеем плакать. Когда нам грустно, мы съеживаем
листья. Мне почему-то грустно.
- Но я же не предал вас! - зачем-то крикнул я.- Я не могу сидеть, вечно
привязанный к горшкам! Вы эгоисты!
- Ты ничего не понимаешь,- вздохнул Приоконный брат.
- Нам жаль не себя, а тебя,- пробормотал Стенной брат.
- Что, что? Почему меня нужно жалеть? Вы должны были поздравить меня!
Соседи должны были встречать меня на лестничной клетке с цветами! Так же
нельзя жить. Человек не может жить, когда каждый его шаг так безжалостно
судят!
Я знал, что был не прав, и поэтому сердился на своих друзей.
- Ты ничего не понимаешь,- тоненьким дрожащим голосом прошелестела
Безымянка.
- Нам стыдно,- пробасил Стенной брат.
- За тебя,- вздохнул Приоконный.
- Я не хочу с вами разговаривать и не хочу вас видеть, - сказал я. - Я не
собираюсь вести из-за вас растительный образ жизни.
Я рухнул на тахту и накрылся одеялом с головой. Ее кожа пахла солнцем, а
глаза были непроницаемы. Если бы у меня был автомат, я бы всадил в нее
целую очередь, и тогда, может быть, в их равнодушной прекрасной
фиолетовости появилось бы человеческое страдание. Пошло и глупо, Геночка.
Скоро ты начнешь ревновать ее к бородатому колумбийцу.
Я подремал, наверное, час и проснулся от мысли о сценарии, который я
обещал прочесть знакомому. Сценарий был о молодом человеке с мятущейся
душой. Он не вынес условностей и фальши большого города, поэтому бежал в
маленький северный городок. Там было получше, но и здесь он не нашел себя,
поэтому двинулся дальше на север, попал в оленеводческий колхоз и влюбился
в зоотехника. Зоотехником была она с большой буквы.
Я вздохнул и начал было писать рецензию, но с ужасом убедился, что с
листка бумаги на меня смотрели Нинины равнодушные прекрасные глаза. Этого
еще не хватало. Мало мне духовных кризисов, только-только выползаю из
последнего, а тут на краю ямы здоровенная копьеметательница с фиолетовыми
глазами и автоматом в руках сталкивает меня с улыбкой обратно на дно.
Просто так.
Простите, товарищ аспирант, сосредоточьтесь на процессе горения. Мне сорок
лет, я не мальчик и я не буду страдать только оттого, что вздорная глупая
девица со скуки одарила меня своей спортивной любовью.
Но странное дело, чем больше я себя распалял, тем четче ощущал на щеках
легкие дразнящие прикосновения чуть шершавых теплых губ.
Я сопротивлялся сутки. Я узнал ее телефон (Нина Ивановна Голубева, да, да,
на Семеновской площади) и позвонил ей.
- Кто, кто? - лениво спросила она.- Кто говорит? От ненависти к себе у
меня колотилось сердце, стучало в висках.
- Это Геннадий Степанович, сценарист. Помните? Мы с вами познакомились у
Бухвостова.
- А-а...- неопределенно протянула Нина.- Я вас сразу не узнала. Но вы
молодец.
- Почему?
- Целые сутки не звонили. Сопротивлялись? Обычно звонят раньше.
- Знаете, кто вы, Ниночка?
- Знаю.
- Кто?
- Дрянь.
- Ну может, и не столь сильная формулировка, но...
- Геннадий Степанович, все это не имеет ни малейшего значения...
- Почему?
- Потому что я люблю вас.
- Что-о? - заорал я в трубку. Если бы она закукарекала или призналась бы,
что она на самом деле царевна-лягушка, я был бы куда менее изумлен. Да что
изумлен! Потрясен!
- Почему вы так недоверчивы? Вы очень милый, неуверенный в себе человек. Я
чувствую себя с вами как пожившая дама средних лет, соблазнившая юношу.
Я молчал. Кровь прилила к моему лицу, в глазах потемнело. Я испытывал
пугающую легкость и пустоту в груди. Сейчас у меня будет инфаркт. Его
сердце не выдержало, он был посредственный сценарист, вздохнет Сурен
Аршакович, но нам так хорошо работалось. Может быть, и она придет на
похороны. С копьем в руке. Или с двигателем внутреннего сгорания.
- Почему вы молчите? - спросила Нина.
- Я... я не могу... это...
- Боже, а я думала, что сценаристы умеют говорить красиво и увлекательно.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг