- Мы, жители неведомого вам мира, - сказал пришелец, -
просим помочь нам. Вам вовсе не трудно исполнить нашу прось-
бу: вам достаточно согласиться отправиться с нами в наш
мир... Вы не покинете вашу Землю, и вместе с тем вы сможете
вернуться с нами в наш мир. Еще немножко терпения - и вы
поймете меня. Когда мы наметили несколько человек, к которым
собирались обратиться с просьбой, мы начали изучать их. Мы
умеем читать мысли, мы умеем принимать любое обличье. Мы ре-
петировали создание двойников, которые в случае вашего сог-
ласия отправятся с нами с Земли.
- Но почему я? И здесь, в Приозерном, в нашей, так ска-
зать, глубинке? - пробормотал Иван Андреевич, чувствуя, что
говорит глупость.
- Мы случайно оказались на вашей Земле и случайно призем-
лились в вашем городке. С таким же успехом мы могли попасть
в любую другую точку вашей планеты. Но мы, повторяю, оказа-
лись здесь, и нам кажется, что впервые за время нашего путе-
шествия мы нашли то, что ищем. Мы давно ищем тех, кто может
нам помочь, кто поможет нам спасти наш всесильный и умираю-
щий мир.
- И я должен это сделать? - недоверчиво спросил Иван Анд-
реевич.
- Не "должен", а "могу". И мы надеемся, что сможете, Иван
Андреевич. Вы и те несколько человек, которых мы ^выбрали.
- А кто еще?
- Вы знаете их всех. Пока этого достаточно, потому что вы
должны принять или отклонить нашу просьбу совершенно самос-
тоятельно. Только вы и никто другой должны решать. Ни реко-
мендаций, ни поручительства, ни уговоров со стороны. Решаете
только вы, Иван Андреевич Киндюков. Вы не можете ни с кем
советоваться. Мы знаем, это очень тяжело, и именно поэтому
мы делаем так, чтобы никто из тех, к кому мы обращаемся, да-
же не помнил о просьбе.
- Но что же я должен сделать? Конкретно.
- Я - ваш дублер. Если вы скажете "да", я стану Иваном
Андреевичем Киндюковым, зеркальной копией вашего индивиду-
ального. "я". Я буду помнить все то, что помните вы, знать
то, что знаете вы, обладать тем же характером, теми же эмо-
циями. Лишь тело будет иным. Оно может быть похоже на вас,
это не имеет значения, но может быть и иным. Для нас нет
застывших, постоянных форм материи, для нас она всегда плас-
тична, и мы свободно лепим из нее все, что пожелаем. При
этом вы, земной Иван Андреевич, ничего не потеряете, вы ос-
танетесь таким, как были. Ведь от того, что вы смотритесь в
зеркало и видите там свое отображение, вы не теряете своего
"я". Вы не совсем убеждены, ваши чувства в смятении, и это
понятно. Разрешите, я на всякий случай запру дверь и поста-
раюсь показать вам, что я имею в виду.
Пришелец встал, подошел к обитой коричневым дерматином
двери и повернул ключ. Он повернул ключ, Иван Андреевич от-
лично слышал щелчок, но не спешил повернуться к собеседнику.
"Что он там делает", - подумал редактор, но тут же увидел,
что человек начал как бы сужаться на глазах, причем пиджак
сужался вместе с плечами. Пришелец обернулся, и Иван Андрее-
вич увидел себя.
Несколько лет назад его сын, приехав в отпуск из Владими-
ра, где заведовал районо, привез проектор и несколько люби-
тельских кинопленок, которые он отснял в Приозерном годом
раньше. Иван Андреевич смотрел на экран, сделанный из прос-
тыни, и никак не мог соединить немолодого, чуть сутулого че-
ловека, двигавшегося по нему, с тем Ваней, каким видел себя
своим внутренним взором. Тот, экранный, был намного старее,
меньше ростом, пузатее, каким-то неловким и не очень симпа-
тичным. На следующий день, бреясь, Иван Андреевич долго
рассматривал свое отображение в зеркале над раковиной. Пожа-
луй, киноаппарат не врал, решил он, а потом вдруг понял, что
внешность уже, пожалуй, не играет и не сыграет в его жизни
большой роли, разве что вдруг влюбится под старость, как Ге-
те. Но он был явно не Гете, и запоздалая любовь, пожалуй,
ему не угрожала.
Вот и теперь, глядя на Ивана Андреевича, стоявшего перед
ним в чужом сером костюмчике с какими-то нелепо широкими
бортами, он отметил, что это, увы, Иван Андреевич с экрана,
да еще более постаревший, а не его Ваня. И все-таки это был
он, он, Иван Андреевич Киндюков. И в голову вдруг пришла
совсем ничтожная детская мысль о том, что хорошо было бы ос-
тавить себе двойника здесь, на грешной Земле. Один бы рабо-
тал, а другой собрался бы наконец порыбачить, побродить за
грибами, благо, говорят, уже белые появились...
- Ваня, - тихо сказал двойник, - Ваня, это я...
- Я не знаю, - сказал Иван Андреевич, - может быть...
- Я - это ты. Это не сон. Я понимаю, что мы должны сейчас
с тобой чувствовать... Проверь меня и убедись, что я - это
ты. Между прочим, ты замечаешь - я почему-то решительнее те-
бя. А это, наверное, потому, что я знаю, что я - Иван Андре-
евич Киндюков, и знаю, что ты, стоящий за своим столом в по-
зе Наполеона, - ты редактор одной из лучших в области район-
ных газет. Ты же еще сомневаешься во мне.
- Не знаю, - усмехнулся Иван Андреевич, но сел. - Прежде
всего я не знал, что столь говорлив...
- Ноблес оближ, как говорят французы. Положение обязыва-
ет. Я только что появился на свет, и мне все интересно. А
если говорить серьезно, Ваня, у меня голова кругом идет. Ты
только представь на секундочку - смотреть на себя самого и
разговаривать при этом... Впрочем, какую же ахинею я несу,
ведь ты чувствуешь то же самое... Ну, так проверь же меня.
- Что я делал в тысяча девятьсот сорок третьем году?
- В сентябре сорок третьего я, младший лейтенант Киндю-
ков, был ранен...
- Куда? - спросил Иван Андреевич.
- Как - куда? Осколочное ранение правой ноги. Госпиталь в
Омске, где я, между прочим, познакомился с Тоней. Какая была
озорная девчушка! Помнишь, как она выбросила в окно кусок
веревки и я вскарабкался по ней на второй этаж общежития,
где она жила? А комендантша, похожая на усатую жабу? Потом
она почему-то прониклась ко мне доверием и говорила лишь,
чтобы я не обидел Тонечку. Помнишь?
- Помню ли я? - усмехнулся Иван Андреевич. - До чего ж мы
с тобой оба глупы! Если помнишь ты, значит, помню и я. Мы -
это один человек... Что с тобой? Ах да...
Двойник опять начал расплываться, лицо деформировалось,
как резиновая маска, натягивалось, нос укоротился, глаза
разъехались один от другого. На Ивана Андреевича снова смот-
рел тяжелоатлет-пришелец.
- А вы? - спросил Иван Андреевич. - Где же вы были все
это время, пока я разговаривал с двойником?
- О, я вам уже сказал, что нам трудно даже понять идею
застывшей формы. Я, то есть моя индивидуальность, - тот же
пластичный материал для меня, как и все в нашем мире. То,
что вы называете мозгом, я могу расширять, сужать, выгибать
- все это для нас не имеет, повторяю, ни малейшего значения.
Мы всегда принимаем ту форму, которая удобнее всего для нас
в этот момент. Но дело не в этом. Я еще раз прошу вас ре-
шить: согласны ли вы помочь нам? К сожалению, ваш язык слиш-
ком беден, чтобы передать ту мольбу, с которой я и мои
братья обращаемся к вам. Я постараюсь еще раз донести до вас
эту мольбу, потому что вы очень нужны нам.
И снова заструилась в маленьком кабинете редактора район-
ной газеты "Знамя труда" темная, плотная печаль, и снова
сквозь бездонный бархат этой печали протянулась к нему неве-
сомой рукой светоносная тоненькая ниточка. Она дрожала, тя-
нулась к нему, звала, просила о помощи, и Иван Андреевич
вдруг почувствовал, ито слышит музыку, и музыка рассказывала
как раз то, что чудилось ему в эти секунды.
Но вот печаль схлынула, и ниточка, свернувшись в послед-
нем призывном аккорде, погасла. Пришелец молчал, опустив го-
лову.
По-всякому жил Иван Андреевич Киндюков, пятидесяти девяти
лет от роду, уроженец города Приозерного. Бывали периоды
легче, бывали годы потяжелей. Кое-чем сделанным в жизни мог
гордиться, кое-что рад был бы забыть. Но никогда, ни разу не
отказывал он ближнему в помощи, если мог помочь.
- Я согласен, - сказал Иван Андреевич.
- Благодарю вас, - сказал пришелец. - А сейчас я сделаю
так, чтобы вы забыли о нашем разговоре.
- А это... необходимо? Мне кажется, я мог бы жить, даже
гордился бы, зная, что часть меня отправилась помогать ка-
ким-то далеким космическим братьям...
- Нет, Иван Андреевич, это исключается. Оставшись наедине
с памятью о вашем раздвоении, вы раньше или позже испытали
бы соблазн рассказать кому-нибудь об этом или жили бы мыслью
о своей исключительности. И в том и в другом случае ваша
психика не выдержала бы. За то время, что мы здесь и изучаем
вас, мы уже усвоили кое-какие ваши представления о том, что
такое нормальная психика и ненормальная. Вообразите: где-то
в разговоре вы между прочим бросаете: "А знаете, дорогой, я
отправил своего двойника в космос". - "В космонавты?" - "Да
нет, какие уж космонавты в моем возрасте! Отправил на одну
планетку, просили помочь..." - "Ну и как, условия ничего? -
в тон спрашивают вас. - Кормят прилично?" Или вы должны зас-
меяться и превратить все в шутку, или вас сочтут больным.
Ежели вы будете блюсти тайну своего раздвоения, денно и нощ-
но вы будете спрашивать себя: "Неужели это правда? Нет, на-
верное, мне это померещилось. А может быть, все-таки прав-
да?" Результаты этих постоянных сомнений представить, как я
вам уже сказал, нетрудно.
- Но вы могли бы оставить мне какие-то доказательства...
- Нет, на Земле не останется ни малейшего доказательства,
ни малейшего следа нашего посещения.
- Но почему?
- Мы не хотим никаких контактов... Потом вы поймете...
- Но вы же прилетели...
- Это просьба о помощи, и о нашей просьбе никто никогда
не узнает, даже вы...
Иван Андреевич почувствовал, как в его голове кто-то
быстро стирает влажной тряпкой школьную исписанную доску.
Чистая влажная поверхность блестит и высыхает тут же, обре-
тая свою матовость. Этот пришелец... странный человек... как
он... Иван Андреевич помнил, что человек делал нечто пора-
зившее его воображение, но что... и кто он... просто смешно.
Только-только сейчас он назвал его каким-то словом, стало
быть, он знал, кто перед ним, а сейчас - хоть кол на голове
теши, невозможно вспомнить. Вспомнить... минуточку, что-то
связанное со словом "помнить"... А что помнить? Помнить...
помнить... Да нет, ничего такого не вспоминается... Неле-
пость какая-то; ему кивает человек в сером костюме, протяги-
вает руку, он жмет эту руку. Кто это был, зачем, почему он
не помнит? А может быть, это тоже как-то связано с... чем?
Только что он помнил нечто такое, случившееся с ним, что
могло иметь касательство к только что ушедшему посетителю,
что-то необычное...
Иван Андреевич прикрыл глаза и произвел мысленную ревизию
своей памяти. Да нет, как будто бы он помнил все: кто он,
где он, чем занимается, что предстоит завтра. И даже доволь-
но тягостный разговор с директором кирпичного завода.
Он открыл розовую папочку с не читанными еще материалами.
"Вовремя подготовиться к уборочной". Оригинальный заголовок,
нечего сказать. Он взял из деревянного стаканчика красный
карандаш и подчеркнул название. Привычка осталась еще со
школы, и в редакции шутили, что в один прекрасный день Иван
Андреевич начнет возвращать авторам статьи с проставленными
отметками.
6
Суббота всегда вызывала в Татьяне Владимировне Осокиной
двойственное чувство. За неделю накапливалось обычно мно-
жество безотлагательных хозяйственных дел, от стирки до
штопки носков, и, чтобы никто ей не мешал, она старалась
спровадить в этот день из дома и мужа и дочь. Помощи от них
на грош, только под ногами мешаются.
Но когда она оставалась одна и принималась за свое хо-
зяйственное коловращение, ей начинало казаться, что никто ей
не желает помогать, что все ее эксплуатируют, пользуются ее
трудолюбием и добросовестностью. И для чего она, спрашивает-
ся, крутится с утра до вечера, как белка в колесе, кто ей за
это спасибо скажет, кто оценит? Петя? Ему бы только свой
футбол-хоккей в ящике посмотреть, а потом залечь на диван с
газеткой дрели пускать. Мужик, называется. "Я, Танечка, за
баранкой за день так намаюсь, что сил не остается..." А в
бухгалтерии, выходит, мы только прохлаждаемся... Да здесь в
тысячу раз больше внимания нужно, чем за рулем. Ну повернул
он свой "ЗИЛ" туда или сюда, задний ход дал - какая разница?
А попробуй в документах задний ход дать - нанимай потом ад-
воката, как Лопухина Катька в прошлом году...
И так вдруг стало Татьяне Владимировне жалко себя, что
выключила она стиральную машину "Рига", подошла к зеркалу и
посмотрела на себя. Господи, и это ты, Танька? Да как же это
может быть? Ведь только вчера наглаживала коричневую корот-
кую юбочку школьной формы... Только вчера. И вся жизнь расс-
тилалась впереди, надейся и жди.
А тут смотрит на нее какая-то остроносенькая загнанная
тетка. Ты ли это, Танька? Ты ли? Это что же происходит? Это
кто же у нее двадцать лет из кармана вытащил? Да так ловко,
что и не почувствовала.
Она ощутила на глазах слезы, подняла фартук и высморка-
лась.
В дверь постучали. Татьяна Владимировна недовольно поду-
мала, кого еще там несет, и громко сказала:
- Входите!
В комнату вошла незнакомая женщина с двумя черными коса-
ми. Узбечка, наверное, подумала было Татьяна Владимировна,
но лицо незнакомки было чисто русским. Женщина кивнула и
сказала:
- Вы не возражаете, если я отниму у вас несколько минут?
- Простите, но я даже не знаю, кто вы... - неуверенно
сказала Татьяна Владимировна и вспомнила, как три года назад
у Приозерного неделю стоял цыганский табор и по городу ходи-
ли самые невероятные слухи.
Хотя лицом и одеждой женщина на цыганку не походила, но
две черные косы вызывали у Татьяны Владимировны глухое бес-
покойство.
Женщина тем временем уселась, не дожидаясь приглашения, и
сказала:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг