- А знаете, Борис Константинович, я не уйду отсюда.
- Как не уйдете?
- А так. Не уйду, пока вы не проделаете маленький опыт, который вам так
неприятен.
- Оставайтесь. - Борис Константинович развел руками жестом человека,
который снимает с себя всякую ответственность. - А я, с вашего разрешения,
откланяюсь.
- А я и вас не пущу, - улыбнулся я, вставая.
- Прямо не пустите?
- Прямо не пущу.
- А если я все-таки попытаюсь уйти?
- Вот видите, а вы говорили, что лишены детского любопытства. Что
будет? Мы начнем возиться, упадем на пол, перепачкаемся, ушибемся. На
грохот переворачиваемых стульев прибежит Нина Сергеевна и другие
сотрудники. Меня, конечно, отправят в милицию и дадут суток десять, но,
знаете, изобретатели вечного двигателя ведь маньяки. Препятствия только
остервеняют их. Посмотрите на меня - я же типичный маньяк. И очень
опасный. Я бы лично с таким не связывался. Ну его к черту. Лишь бы
выпроводить как-нибудь.
Борис Константинович вдруг засмеялся. Неловко, неумело, каким-то
квакающим смехом.
- Вы все-таки удивительный человек. Если бы вы только были психологом,
биологом или даже врачом, я вас тут же пригласил бы в лабораторию. С вашей
настойчивостью мы бы выбили себе оборудование, которого нет ни у кого.
- Увы, я учитель английского языка.
- Знаю. Нина Сергеевна говорила мне. Интересно, если это не секрет, как
вы заморочили голову Валерию Николаевичу Ногинцеву?
- Во-первых, это не я, а мой приятель. Во-вторых, я был представлен как
журналист, пишущий о науке. Как видите, я не останавливаюсь ни перед чем.
- Это-то я вижу, - покачал головой Борис Константинович. - Так что, вы
твердо решили меня не выпускать?
- Твердо.
- Ну ладно, уступаю грубой силе.
Заведующий лабораторией уже, кажется, начал постигать искусство улыбки,
потому что на этот раз его металлическое лицо сложилось в ее подобие почти
без скрипа.
- Спасибо, профессор, - с чувством сказал я. - Но не пытайтесь бежать.
Отечественная наука о сне может понести невосполнимый урон.
- Знаете что? - сказал Борис Константинович. - Я думаю, я смогу вас
взять старшим лаборантом. Какая была бы в лаборатории дисциплина!
- Я не всегда такой, к сожалению. Скажу вам больше: я разгильдяй. И
даже рохля. Это я сегодня такой.
Если бы Галя видела меня сейчас, подумал я. Наверное, даже она с ее
напором не смогла бы уломать его.
- Жаль, жаль. Ну ладно Но если уж проводить маленький опыт, то давайте,
по возможности, построже. Я останусь здесь, а вы пройдите в комнату
налево. Согласны?
- Вполне.
- Держите листок бумаги. Чем писать у вас есть?
- Я учитель, - обиженно сказал я. - Я сплю с четырехцветной шариковой
ручкой.
- Прекрасно. Когда я позову вас, возвращайтесь.
- А вы честно не удерете, профессор? - спросил я и улыбнулся самой
обезоруживающей улыбкой, которая есть в моем мимическом арсенале.
- Даю слово.
Я прошел в соседнюю комнату, в которой стояли какие-то незнакомые мне
приборы, поздоровался с совсем юной девой, которая тщательно рассматривала
свои выгнутые дугами тонкие бровки в зеркальце, и сел за шаткий столик.
Дева едва заметно кивнула и даже не отвела взгляда от зеркальца.
Чувствовалось, что она гордится бровями, этим творением рук своих, и
никогда уже не сможет от них оторваться.
Я качнул столик локтями. Он застонал, но не развалился. Пожалуй,
сегодняшний день еще простоит. Я сосредоточился. Подумал вдруг, что через
стенку я еще никогда не читал мыслей. Получится ли? Легчайшая щекотка,
зуд, секунда гудящей тишины и голос: "Ровные как будто. А Машка говорит,
что тонковаты, дура". Это бормотание дурочки, все еще стоявшей с
зеркальцем в руках. Еще сосредоточиться. Шорох слов: "Таким образом...
корреляция... локализуется... дважды проверенные нами...
электроэнцефалограмма дублировалась... многоканальном... дает
основание..." Только бы успеть записать.
Скрипнула дверь. Зеркальце в руках девицы испарилось, и в ничтожную
долю секунды она приняла позу прилежно работающего человека.
- Готовы? - спросил профессор.
- Да, иду.
- Ну как, что-нибудь получилось?
- Вот, - сказал я и протянул заведующему лабораторией листок.
- Ну, давайте посмотрим, молодой человек. Но договоримся: если не
получилось, на объективные причины не ссылаться. Идет?
- Идет, идет.
Борис Константинович уселся за стол, неторопливо надел очки в тонкой
золотой оправе, взял мой листок и положил его рядом с другим листком.
Потом ручкой начал подчеркивать слова по очереди на одном листке и на
другом. Закончив, он снял очки, подышал на стекла, достал из кармана
белоснежный платок, очень медленно и очень тщательно протер их, снова
надел их и снова начал подчеркивать слова.
- Вы не возражаете, если мы повторим? - вдруг спросил он.
- С удовольствием, профессор.
Я снова прошел в соседнюю комнату. Боже, мы тут спорим о принципиальной
возможности чтения мыслей на расстоянии, горячимся, а юная лаборантка с
выщипанными бровями уже давно пользуется ею в повседневной жизни. Когда
дверь открыл профессор, ее как ветром подхватило. Когда вошел я, она даже
не посмотрела в мою сторону. Как она могла знать, кто откроет сейчас
дверь?
Теперь она была занята не бровями, а губами, которые подкрашивала с
необычайным тщанием и чисто восточной отрешенностью от житейской суеты.
Если она еще не замужем, подумал я, из нее выйдет превосходная жена. Во
время самой яростной ссоры ей нужно только сунуть в руки зеркальце, и,
подобно слою масла, успокаивающему бушующие волны, оно сразу погасит ее
самый воинственный пыл.
И снова шорох слов. Теперь цифры:
"Два и семнадцать сотых... Четыре... шесть и тридцать две тысячных...
одиннадцать... одиннадцать и одна десятая".
На этот раз профессор почти выхватил мой листок. Но читать сразу не
стал, а медленно положил на стол. Чем-то он вдруг напомнил мне азартного
картежника, томительно медленно сдвигающего карты, чтобы не спугнуть
удачу.
Наконец он отодвинул оба листка.
- Я не считал, но, по теории вероятности, случайное угадывание в этих
обоих случаях равно ничтожно малой величине, которой можно пренебречь.
Стало быть... - Он побарабанил пальцами по столу и вздохнул: - Стало быть,
- повторил он, - приходится признать, что вы действительно мастер иллюзии.
- О боже правый! - простонал я. - Какая может быть иллюзия? Я - в одной
комнате, вы - в другой. Откуда я могу знать, какие слова, фразы или цифры
вы произносите про себя?
- И все же. Знаете, я вдруг вспомнил опыт, наделавший в свое время
много шума. Один врач посадил двух медиумов-телепатов в двух комнатах,
расположенных в разных концах здания. Одному из телепатов врач сообщал
какое-нибудь слово или фразу. Затем телепат клал руки врачу на плечи и
долго смотрел в глаза, запечатлевая в них это слово. Врач шел в другую
комнату, где второй телепат тоже клал ему руки на плечи, впивался взглядом
в глаза и наконец произносил безошибочно слово, задуманное врачом. Доктор
был потрясен. И знаете, что выяснилось?
- Нет.
- Когда врач называл слово первому телепату, тот незаметно писал его в
кармане на липком листочке. Кладя руки на плечи врачу, он приклеивал сзади
к пиджаку этот листочек, а второй телепат снимал его. Врач, в сущности,
был курьером.
- Остроумно, но у нас же никто не ходит из комнаты в комнату. И я не
пишу в кармане. Вы можете в этом прекрасно убедиться, посадив меня рядом с
собой и диктуя мне мысленно.
- Гм!.. А что... давайте попробуем.
- Спасибо, Борис Константинович. Только вы сначала напишите то, что
продиктуете мне, на листке бумаги. А то потом вы будете искать текст,
который я приклеил к вашей спине.
Профессор на мгновение задумался.
- Я, с вашего разрешения, отвернусь, - сказал я.
- Да, пожалуйста.
В одной комнате, почти рядом, мысли профессора звучали громко и чисто.
Я без малейшего труда написал фразу, которую заготовил Борис
Константинович.
Он подпер голову рукой и прикрыл глаза. На лице его застыла мучительная
гримаса. Профессор мужественно сражался за свои убеждения, но вынужден был
отступать под напором превосходящих сил противника.
Мне стало жаль его. В сущности, непонятно, почему большинство людей так
яростно обороняется против любой новой идеи. Это же праздник, поездка в
незнакомую страну.
- Я не могу объяснить то, что вы делаете, - наконец сказал Борис
Константинович.
- Но вы верите своим чувствам?
- Значительно меньше, чем данным науки. А телепатии, понимаете, не
существует. Не су-щест-вует! Нет ни одного убедительного опыта, есть
только слухи, болтовня, непроверенные россказни. Поэтому я выбираю науку.
Я не верю своим глазам. Мои глаза могут ошибаться, а вся наука не
ошибается. Конан Дойл был вполне рациональным писателем. Но он был
искренне убежден, что не раз видел в своем саду танцы фей и эльфов.
- Я не фея и эльф, - как можно мягче сказал я, - и я вовсе не
утверждаю, что я телепат. Больше того, я с вами согласен, что никакой
телепатии и прочих чудес не существует.
- Значит, вы признаетесь, что это ловкая иллюзия?
- Если бы! - вздохнул я. - Представляете, как я бы зарабатывал,
выступая в цирке и на эстраде...
- Это идея. Вместо того чтобы насиловать меня здесь...
- Профессор, вы, надеюсь, понимаете, что такое чувство долга. Так вот,
я мучаю вас исключительно из чувства долга.
- Перед кем же?
- Перед народом Янтарной планеты и перед всеми людьми. Я вижу
торжествующую улыбку на ваших губах. Слава богу, думаете вы, все стало на
свое место: больной человек. Кстати, если бы я даже был болен, листки на
вашем столе не стали бы от этого менее реальными... Дорогой Борис
Константинович, ответьте мне на один вопрос: если бы объективные показания
ваших приборов доказывали, что мой спящий мозг принимает сигналы,
посылаемые какой-то цивилизацией...
- Хватит! - крикнул профессор и вскочил с места. - Хватит! Вы что,
издеваетесь надо мной?
- Нисколько, клянусь вам! Вы потеряли столько времени, потеряйте еще
десять минут. И все время смотрите на листки бумаги на вашем столе. Борис
Константинович, вы не простите себе, если прогоните меня сейчас. И до
конца дней в душе вашей будет копошиться червячок сомнения.
Профессор молча закурил. На этот раз он забыл о кольцах и затягивался
жадно и торопливо. Он закрыл глаза, покачал головой, снова открыл их и
посмотрел на меня. Разочарованно вздохнул. Бедняга надеялся, наверно, что
я вдруг растворюсь исчезну и он сможет пробормотать с облегчением: что-то
я заработался сегодня, всякая чертовщина мерещится.
- Знаете что, - вдруг сказал он, - давайте еще. Одно слово. - Глаза
профессура засветились маниакальным блеском.
- С удовольствием. Только вы произнесли про себя не одно, а три слова,
даже четыре "Вышел месяц из тумана"... Это что, стихи?
- Считалка! - простонал специалист по сну и закрыл лицо руками. -
"Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана..." - Профессор застенчиво
улыбнулся и посмотрел на меня.
Я молчал. Он тоже.
Через пять минут он согласился на проведение эксперимента, взяв с меня
страшную клятву, что ни одна живая душа на свете не должна знать о нашем
договоре. Когда мы прощались, на него жалко было смотреть. Весь он как-то
смягчился, как накрахмаленный воротничок после стирки, а глаза были уже не
глазами участкового уполномоченного, а человека, убегающего от него.
8
Я сидел в учительской после конца занятий и беседовал с
преподавательницей литературы Ларисой Семеновной о смысле жизни. В дверь
вдруг просунул голову Вася Жигалин. В элегантном рыжем кожаном пальто Вася
был очень эффектен, и Лариса Семеновна сразу забыла о смысле жизни.
- Кто это? - театральным шепотом спросила она.
- У него семеро детей. Если вы отобьете его у жены, вам придется их
всех обслуживать, потому что крошки обожают папочку и не расстанутся с
ним. А жена его, кстати, весит около восьмидесяти килограммов, и все
хулиганы микрорайона прячутся под детские грибочки, когда она выходит из
подъезда. Ну как, знакомить?
- Еще одно разочарование, - тяжко вздохнула Лариса Семеновна.
Ей шестьдесят один год, но она обладает живым, молодым умом, обожает
шутки и полна какой-то интеллектуальной элегантности.
- Вы по поводу своих детей, товарищ Жигалин? - сурово спросил я.
Вася бочком пролез через полуоткрытую дверь учительской, низко
поклонился нам и сказал:
- Спасибо, батюшко, за науку-то...
- Ты на машине? - спросил я.
- На ей, родимой. - Вася снова поклонился.
- Лариса Семеновна, может быть, разрешите подвезти вас? Василий - мужик
тверезый, мигом домчит.
- Спасибо, Юрочка, я пройдусь, две остановки всего.
- Тогда разрешите хоть представить вам моего друга Василия... Вась, как
твое отчество?
- Ромуальдович. Старик Ромуальдыч кличут меня.
Лариса Семеновна пожала мужественную руку старика Ромуальдыча,
тяжелоатлетическим рывком подняла чудовищный свой портфель и ушла.
- Что случилось, Вась? - спросил я. - Что-нибудь дома? В газете?
- Да нет, просто проезжал мимо, дай, думаю, зайду, посмотрю, как там
Юрочка.
- Вась, - сказал я, - у тебя и без того блудливые глаза, а сейчас на
них просто смотреть непристойно. Давай выкладывай, зачем пришел.
Мы шли по непривычно тихому школьному коридору, и Вася с лживым
интересом рассматривал портреты великих писателей на стенах.
Классики неодобрительно косились на него и молчали.
- Понимаешь, в определенных кругах и сферах считается, что единственный
человек, который пользуется у тебя непререкаемым авторитетом, - это я.
Ничего в этом удивительного, разумеется, нет. Как известно, я умен,
рассудителен не по годам, крайне эрудирован и вообще...
- Вась, у меня сегодня было шесть часов, и уши изрядно устали от
болтовни.
- Ладно, Юраня. Не буду. Понимаешь, Галя твоя беспокоится за тебя. Ты
переутомился, у тебя расстроена нервная система. Она предлагает, чтобы ты
отдохнул хотя бы две недельки в Заветах, а ты отказываешься. Она
поговорила с моей Валькой, а та снарядила меня. Вот и все. Ты, старик, не
обижайся. Если тебе этот разговор неприятен, я тут же замолчу. Но ты же
знаешь, как я к тебе отношусь...
Вася - стихийный эгоист. И если он может говорить о ком-то, кроме себя,
это значит, что он любит этого человека. А на моей памяти за последние
четыре или пять лет Вася уже второй раз говорит со мной не о себе, а обо
мне.
- А в чем моя переутомленность, тебе сказали?
- Странные навязчивые сновидения, нелепые идеи... Пойми, старик, это не
моя точка зрения. У меня, как ты знаешь, своих точек зрения нет. Не
держим-с. И тебе не советую. Накладное дело. Защищай их, следи за ними -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг