Грешница Клавка
Игоря-монтажника, на которого налетела Чеснокова, Клавка Шапкина
воспринимала вполне реально, но не без доли фантазии, хотя внешне он
совсем не располагал к иллюзиям. На строительстве жилого дома в Барнауле,
где работал Игорь, ему на правую ногу свалилась балка, и теперь он заметно
прихрамывал. Невысокий, тщедушный, он и вовсе был непригляден со своей
хромотой, но Клавке почему-то сразу понравился, втайне она была даже
довольна, что судьба вроде бы как обделила его и она, Клавка Шапкина,
может сделать этого человека счастливым. Уж очень ей опостылели летучие
летние романы, в которых она оказывалась нужной лишь на фоне морского
пейзажа, фикусов и олеандров. Сердце Клавкино было таким же отчаянным, как
ее шевелюра, на огонек его летели многие, но не сгорали в нем, даже
крылышек не подпаливали, зато Клавка часто обжигалась собственным
пламенем. И ведь каждый раз надеялась, что жизнь ее обретет устойчивость,
перестанет швырять лодчонкой от одного причала к другому, но вновь и вновь
попадала впросак.
Работала Клавка массажистом в санатории "Ласточка", через ее руки
проходили многие, однако на своем рабочем месте она вела себя строго,
по-деловому, лишь вечерами на танцах позволяла себе расслабиться.
Не сразу выдала она свое расположение к Игорю, старательно массируя его
высохшую больную ногу, которую хотелось ей почему-то как малое дитя
укутать и прижать к груди.
Пристально глядя в ее рыжее лицо, Игорь улыбчато щурил блескуче-синие
глаза, и, сталкиваясь с этим взглядом, Клавка недовольно хмурилась, а свое
смущение выдавала чересчур энергичными пришлепываниями, щипками и
поглаживаниями.
- Ты, наверное, жаркая, - беззастенчиво сказал Игорь на одном из
массажей. Клавка вспыхнула и обрушила на его худущую ногу такой шквал
хлопков, что он заохал, однако понял это как возможность изведать
Клавкиного огня и вечером явился к ней. Потому-то Чесноковой и пришлось до
конца лета околачиваться на чердаке с подзорной трубой. Когда же у Игоря
закончился срок санаторной путевки, он попросился у Клавки пожить в
Фантариуме до холодов - мол, южный климат и ежедневный Клавкин массаж
полезны ему. И в Шапкиной загорелась надежда на то, что навсегда прибьется
к ней Игорь, поженятся они по-законному, и будет у них мальчишка, рыжий и
быстроногий, как она, с синими Игоревыми глазами. Выберется наконец-то она
из холостяцкого Фантариума, и заживут они нормальной семьей. Устроился
Игорь на Клавкино полное обеспечение, и это не нравилось Чесноковой.
Однако, видя сияющее каждой веснушкой лицо подруги, она сдерживала
недовольство, помалкивала и даже помогала Клавке деньгами - несмотря на
худосочность, ел монтажник за троих. Целыми днями он валялся на пляже,
прихватив какую-нибудь книжку из библиотеки Чесноковой, что ей тоже не
нравилось, потому что книги на пляже обтрепывались и пачкались и еще
потому, что единственным чтением Игоря были переводные романы о любви. И
уж совсем отталкивало то, что он ни разу не полюбопытствовал, как выглядят
из подзорной трубы Луна и звезды. Зато, когда вдруг приспичивало
уединиться с Клавкой, нахально кивал Чесноковой на трубу - мол, бери ее и
сматывайся. В такие минуты Чесноковой хотелось трахнуть его по голове этой
трубой, но, сдерживая себя, хватала ее, забиралась на чердак и лишь там,
прикоснувшись вооруженным глазом к небу, успокаивалась. Нечто высокое,
бесконечное вливалось в нее тайной надеждой, и на душе становилось
спокойно и мудро.
Но вот как-то приходит Клавка с работы на два часа раньше обычного -
что-то голова разболелась - и застает своего монтажника со
студенткой-художницей Викой со второго этажа, которая не уехала на
каникулы, так как готовила серию работ для выставки, посвященной
труженикам города. Сидит Игорь перед студенточкой на табурете и вроде бы
позирует, а та вроде бы малюет его на ватмане, а в комнате художественный
беспорядок, и оба смущенные и растерянные.
Бросилась кровь в лицо Клавки - сразу сообразила, что к чему. Этак
бочком, виновато, Игорь подскочил к ней и стал что-то лепетать насчет
того, что с него хотят сделать портрет и вот приходится терпеть. Тут он
выразительно кивнул на свои голые цыплячьи ноги.
- Плохую натуру выбрала, - усмехнулась Клавка художнице, все еще не
давая прорваться наружу гневу. - Не Геркулес и не труженик города вовсе.
- Может, я с него беса хромого рисую, - огрызнулась художница,
складывая этюдник. И так не понравился Клавке этот ответ, что взорвалась
она, выхватила из рук девчонки этюдник и вышвырнула в распахнутое окно.
Потом сгребла их обоих в охапку и вытолкала из дому.
В тот злополучный день наблюдалось не столь уж редкое в здешних краях
природное явление - мираж. Слишком знойное стояло лето, и вот там, где
море смыкается с небом, четко проступили, отразились, как в зеркале,
городской вокзал, купольная мечеть, акации набережной. Минут пятнадцать
длилась эта фантасмагория, а когда стала таять, рассеиваться, перед
изумленными горожанами и курортниками возникла новая картина: на горизонте
ясно пропечаталось здание под теремковой крышей, в котором многие узнали
Фантариум с его лесенками-крылечками, жмущимися к стенам. И весь
черноморский курорт был свидетелем того, как на одном из крылечек
появилась рыжая деваха Клавка Шапкина, взашей выталкивающая с крыльца
монтажника со студенткой, как вслед им летели коробки, листы ватмана,
башмаки и тарелки. Гигантски увеличенная стеклами природных линз, Клавка
еще долго стояла на крылечке, с достоинством откинув назад курчавую
пламенную голову и, прикусив губу, зачем-то потрошила подушку, перья из
которой превращались в золотистые облака.
А из подвала выглядывала баба Верониха, молчаливо покачивая головой.
Бунт Веронихи
Когда десять лет назад Веронихе дали однокомнатную секцию, на третьем
этаже в новом девятиэтажном доме, что напротив Фантариума, она вселилась
туда не одна, а со своими постояльцами. При каждом звонке в дверь они
испуганно вздрагивали и, понимающе взглянув на хозяйку, разбегались
кто-куда: одни прятались под кровать, другие шмыгали в приоткрытую на этот
случай дверцу шкафа, где на вешалке аккуратно висели два поношенных
платья, плащ и старое пальто с барашковым воротником.
Впрочем, звонили к Веронихе редко: старуху считали малость тронутой. В
самом деле, какой нормальный человек будет держать в однокомнатной секции
такое скопище жильцов, от которых вонь и грязь по всему дому.
Длинное коричневое лицо Веронихи обрамляли прямые волосы до плеч цвета
мерзлой земли, припорошенной инеем, зато фигура, хотя порой и
перекашивалась радикулитом, не утратила стройность. Поэтому издали ее
можно было принять за девчонку, напялившую седой парик. Вероятно,
какой-нибудь поэт, угадавший в ней бывшую красавицу, и сочинил небылицу о
том, что приходят к Веронихе письма от погибшего жениха. На самом же деле,
кроме извещений, напоминающих о квартирной плате, она ничего не получала.
День Веронихи в новой квартире начинался с того, что она выходила на
балкон и крошила вниз, на асфальт, хлеб, просо, семечки. Тут же откуда-то
с неба падали голуби и, уютно гулькая, рассеивались на дорожке перед
домом. К ним подскакивали драчливые воробьи. Птицы склевывали корм и
улетали.
Тогда Верониха шла в магазин. Тщательно пересчитав пенсионные гроши,
покупала две бутылки молока, граммов триста творогу и с полкило дешевой
ливерной колбасы для квартирантов. Накормив их, заодно завтракала и сама,
а потом брала в охапку дюжину половичков и спускалась вытряхивать их.
Почему-то все считали, что это было ее любимым занятием.
Надежды на спокойную старость понемногу отлетали, как листья с осенних
деревьев: в ее комнатушке становилось все теснее и теснее. И как они
ухитрялись находить ее даже здесь, на третьем этаже? В дверь вечно
кто-нибудь терся, скребся, и она была не в силах прогнать бездомного. Но
когда у кого-нибудь из ее постояльцев появлялись малыши, безжалостно
топила их еще слепыми - к чему плодить несчастных!
Капризы и привычки жильцов были понятны ей, она старалась быть терпимой
к каждому. В самом деле, что может быть горше предательства друга?
Лохматой болонке Айре, аристократке и привереднице, прощались все прихоти,
стоило вспомнить о том, как длинноногая дочь соседа безжалостно выдворила
ее из дому лишь потому, что захотела вдруг приобрести королевского пуделя.
Невеселая биография была и у Черныша с лукавыми глазами. Шпиц имел
гнусную привычку грызть ножки полированной мебели, за что и пострадал
подобно болонке.
А Дымка, еще будучи младенцем, ввела в заблуждение целую семью по
поводу своей родословной, к тому же нечаянно разбила хрустальную вазу - и
тоже оказалась за порогом. Прежде, чем избавиться от кошки, хозяева раза
три увозили ее за город, однако все три раза Дымка преданно возвращалась
домой. Тогда ее просто перестали пускать на порог, и Верониха приютила
кошку, у которой оказалось неожиданное дарование: забравшись по дверному
косяку вверх, она лапой нажимала кнопку звонка, извещая о своем прибытии.
Еще жили у Веронихи два кота-близнеца, несчастные уже потому, что
родились черными.
Словом, ее приемышей никто не любил. Были среди них и одноглазые, и
хромые. И чувство ненависти за свои неудобства переплеталось у Веронихи с
острой жалостью к этим несчастным. Принимая нового жильца, она давала себе
зарок, что это последний, но нарушала его всякий раз, когда встречалась с
глазами бездомного пса или нищей кошки. Четырехпалое семейство
катастрофически росло. Все ничего, живи она в старом доме, но в этом были
свои законы, и она тревожно ощущала их присутствие.
Кроме блох и забот, жильцы порой приносили ей минуты веселья. Кошки и
собаки странным образом уживались друг с другом, и порой ее до слез
трогала заботливость, с какой пес Драный Бок вылизывал шерстку пушистой
кошечки Муфты, а Черныш вдруг начинал заигрывать с котами-близнецами.
Был холодный предснежный день, когда ее подопечные, мурлыча и
повизгивая от удовольствия, грели лапы у батареи парового отопления.
Верониха сидела тут же, довязывая чулок, и в ее старую голову лезли всякие
причудливые мысли. Тьфу! - сплюнула она, вообразив, как было бы чудесно,
если бы каждый ее зверь заимел парашютик, уцепившись за который можно было
бы прямо с балкона третьего этажа плавно спускаться вниз, а не бежать,
замирая от страха, что вот-вот откроется чья-нибудь дверь и в тебя плеснут
водой или, чего доброго, дадут башмаком под хвост.
Вой ветра за окном принес ей воспоминания о погибшем в шторм на
рыбацком баркасе Иване, от которого она вроде бы получала письма. И
придумают же люди! За всю их двухлетнюю дружбу Иван и записочки-то ни разу
не написал, куда уж там до вестей с того света.
Долгий, настойчивый звонок прервал ее размышления. Звери вмиг очутились
в шкафу и под кроватью. Верониха встала, отложила вязанье в мисочку и
пошла открывать. На пороге стоял человек с красным от холода носом. Он
протянул ей какую-то бумагу, молча развернулся и ушел.
Верониха захлопнула дверь, включила в коридоре свет. Близоруко щурясь,
стала читать. Бумага была солидно украшена двумя печатями. Черным по
белому в ней было сказано, что хозяйке надлежит в двадцать четыре часа
очистить квартиру от непрошеных жильцов. Ей искренне было неясно, кому,
кроме нее, мешают эти животные? Повертела бумажонку в руках, затем прошла
на кухню, зажгла газ и поставила на плиту чайник.
- Что-нибудь придумаем, - наконец сказала вслух и уставилась в пламя
газовой горелки. Потом повторила уже с какой-то угрозой: - Да-да,
что-нибудь придумаем. - И сердито крикнула в комнату: - Выходите!
Звери осторожно повылезали изо всех закутков и медленно обступили ее.
Вопросительно тявкнул Черныш, дуэтом мяукнули коты-близнецы.
- Потерпите, - сказала она. - Пусть стемнеет.
Глубокой ночью, когда дом уснул, Верониха накинула на плечи темный
дождевик без рукавов, обмотала шею платком, надела башмаки и решительно
распахнула дверь.
- Марш! - сурово приказала она. - Быстрей, быстрей!
Поджав хвосты, недоуменно оглядываясь, животные нехотя поплелись вон.
Тяжело вздохнула Айра, шмыгнула носом Муфта. Когда наконец вышел и старый
одноглазый Туз, который давно никуда не выходил и только тяжело вздыхал,
Верониха окинула взглядом свое опустевшее жилье, что-то пробормотала и
щелкнула замком. Насупив брови, стала спускаться вниз. Она шагала,
вздернув вверх гривастую голову, и в ее темных глазах зрело упрямое
решение.
Выйдя на улицу, старуха остановилась. Приложив к высохшим губам два
пальца, пронзительно свистнула. Свист был тревожный и призывный. В
подворотнях, подъездах и квартирах вздрогнули звериные морды, затявкали,
замяукали, заскулили, рванулись к дверям. Сонные хозяева, чертыхаясь по
поводу неожиданной надобности своих подопечных, послушно отпирали замки.
Никто ничего не подозревал.
Улицы быстро заполнялись четвероногими. Со всех концов города бежали
они на разбойничий свист Веронихи, и вскоре вся набережная кишела ими.
Огромные и карманные, пушистые и облезлые, всех мастей и расцветок,
бездомные и прирученные, собаки и кошки спешили на этот зов.
Она окинула свое полчище суровым взглядом, свистнула еще раз, и над ее
головой закружила голубиная туча. Взмахнув широкими полами плаща, Верониха
двинулась вперед. Процессия последовала за ней.
Они шли степенно, с горделивым вызовом, чуть подрагивая от промозглого
ветра, и глаза их наполнялись отвагой, Высоко над их головами, за неоновым
туманом, проглядывали редкие звезды, смутно намекая о том, что где-то
можно валяться в траве, нюхать цветочки и никто не швырнет в тебя камнем
за то, что ты неосторожно поднял лапу в неположенном месте.
Редкие прохожие шарахались к стенам домов, протирая глаза: не ночной ли
это бред - старуха в развевающемся плаще, пестрая вереница кошек, собак и
стая птиц над ними?
Проснулся город, как обычно, до солнечных лучей. Зашаркали метлами
дворники, заурчали автомобили, заскрипел на поворотах трамвай. Первый
постовой, чеканя шаг, тревожно оглядывался по сторонам.
- Не замечаете? Что-то случилось, - сказал он, останавливая чьи-то
"Жигули". Водитель неопределенно пожал плечами и, рыкнув мотором, покатил
дальше. Видимо, тревога не проникала сквозь толстые стекла и стальную
обшивку машины.
Но уже через пару часов, когда солнце принялось умывать морозные окна,
стало очевидным: что-то сегодня и впрямь неладно. Вроде бы все было
по-прежнему: так же деловито растекались по улицам машины, спешили на
работу пешеходы, нахаживали на терренкуре километраж зимние курортники,
однако чего-то ощутимо не хватало. Город казался сиротливо пустым.
Во дворах, как всегда, играли дети, ожидая первого снега и еще чего-то.
Но это "что-то" не сбывалось, и глаза их грустнели.
А через месяц у одной маленькой девочки нашли в коробке с игрушками
двух большеголовых щенков. Сначала их приняли за механических зверят, но
прикоснулись к шерстке и ощутили живое тепло. Щенки жалобно скулили,
доверчиво облизывая ладони всех, кто трогал их. А желающих погладить
собачат оказалось неожиданно много. И малышей поместили бы в зоопарк, если
бы в одну из ночей, когда в море уныло вздыхал бакен, а улицы плавали в
легком южном снегопаде, не вернулась Верониха и не возвратила городу его
четвероногих.
С тех пор Верониха живет в Фантариуме и уже не помышляет уходить
отсюда. На рассвете, как и в былые времена, она выходит с метлой на улицу,
гривастая, костлявая, и кажется иным прохожим ведьмой на помеле. Но дети
не боятся ее, а особенно любит Верониху годовалый сын Люды Милютиной.
Сын Фантариума
Все знали, что Милютина склонна к авантюрам. Однажды ее выдавали замуж:
платье из розового шелка пошили, туфли модельные достали и уже
обговаривали, кто поедет на свадьбу в кубанскую столицу, откуда она родом,
когда Милютина вдруг спокойно сообщила, что торжество отменяется: жених
разбился на мотоцикле.
Все, разумеется, заахали, заохали, стали утешать невесту, а она, с
трудом выдавив слезы, на другой же день вырядилась в розовое платье, новые
туфли и ускакала на "Иоланту" гастрольного театра. Тут все сразу поняли,
что жениха никакого нет и не было, что просто захотелось Милютиной
походить в невестах, обратить на себя внимание.
Посудачив, девушки тактично замяли это дело, больше не напоминая о нем.
Но когда появился Юрка, поначалу его приняли за новый фокус Милютиной.
Однако стоило раз увидеть, как она возится с малышом, с какой ревностью
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг