Светлана Ягупова.
Фантариум
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Ладушкин и Кронос". Киев, "Радянський письменник", 1987.
OCR & spellcheck by HarryFan, 6 June 2001
-----------------------------------------------------------------------
Дом
Старый, обшарпанный, он скрипит-охает каждой половицей. Летом в его
распахнутые окна вкатывается гул прибоя, оркестрованный курортной музыкой,
а зимними вечерами в высоких кафельных трубах расцветает пламя, и
промозглый норд-ост, подметая безлюдную набережную, забивается в трубы
погреться.
Построенный в начале века богатым купцом, дом снаружи выглядит прочной
крепостью, которая, кажется, простоит еще не одно столетие. Два не
по-современному высоких этажа и теремковая крыша придают ему стройность,
некоторую сказочность, и хотя напротив стоит девятиэтажка, рядом с ней он
вовсе не смотрится карликом, есть у него свое лицо и даже вроде бы
достоинство.
Курортный горсовет давно хлопочет перед исполкомом, чтобы передать это
здание санаторию "Ласточка", к которому оно примыкает. И деньги вроде бы
отпустили, и никто в принципе не против, но дело из года в год
откладывается, вероятно потому, что дом отведен под общежитие и, прежде
чем отдать его санаторию, нужно построить новый. А кому, какому ведомству
строить, если уже лет тридцать комнаты этого маленького, на пятнадцать
человек, общежития, занимают одинокие женщины самых разных профессий, и
пока не выйдут замуж или не получат квартиру на своем предприятии, живут
здесь, как на вокзале в ожидании поезда, а точнее парохода, потому что дом
ближе к морю, чем к железной дороге. Наиболее энергичные его жильцы, с
легким нравом и некапризным отношением к миру, обычно долго не
задерживаются в этих стенах, и тогда справляется очередная свадьба,
девушек провожают в иную, теперь уже семейную жизнь, многим незнакомую и
потому заманчиво желанную. Да так громко отмечают это событие, что всему
городу слышно.
Но пятеро здесь подзадержались. В былые времена их назвали бы попросту
старыми девами. Пять старых дев на небольшой дом - не много ли? Однако
нынче вряд ли у кого повернется язык приклеить одинокой женщине такое
обидное звание, потому что и одиноки-то все по-разному, и порой именно
одинокие, чтобы противостоять судьбе, намеренно обретают репутацию,
противоположную пошлому определению.
Библиотекарь, массажистка, нянечка, таксистка и дворничихи составляют
ядро общежития. Это те, кто живет здесь более четырех-пяти лет, а баба
Верониха так и все тридцать. Остальные - студентки медицинского и
художественного училищ, уверенные в своей удачливой будущности девочки, к
дальнейшей судьбе дома относящиеся равнодушно.
Но первый этаж надеется на перемены. Единственный человек, не ждущий
их, - Верониха, о которой ходят слухи, будто она получает письма от своего
жениха, то ли погибшего на войне, то ли в пятидесятые годы утонувшего на
рыбацком баркасе в памятный горожанам шторм, когда волны перехлестывали
через клумбы парка и подкатывали к самой трамвайной линии. Лет десять
назад Веронихе дали однокомнатную секцию в новом доме, откуда она через
полгода сбежала, а поскольку ее прежнюю комнату уже заняли, старуха
поселилась в полуподвале общежития, и теперь никакая милиция не может ее
выселить оттуда. Свое странное поведение Верониха объясняет тем, что ей
попались зловредные соседи: невзлюбили живность в ее квартире и то и дело
науськивали на нее санэпидемстанцию. Но ходит по городу молва, что главная
причина в письмах жениха, не нашедших нового адреса Веронихи. Так или
иначе, теперь в ее распоряжении весь полуподвал, летом часть его она сдает
курортникам и уходить отсюда не помышляет.
Старожилки дома пользуются некоторыми привилегиями: живут внизу и у
каждой пусть смежная, но своя комната, в то время как студентки селятся по
два-три человека. Только что со школьной скамьи, медички и художницы
относятся с легким презрением к житейскому неустройству нижних, хотя никто
ведь не застрахован от того, что и сам когда-нибудь не спустится с
заоблачных небес второго этажа на трезвую грешную землю первого, как это
случилось с Людой Милютиной и Клавкой Шапкиной. В душе студентки держат к
ним молодое небрежение, хотя по возрасту разделяют их всего пять-шесть
лет. Вероятно, здесь сказывается и неприятие той женской доли, что выпала
нижним жильцам, и безотчетное нетерпение юности поскорей приступить к
выполнению своей биологической программы. В то же время девушки считают
старожилок в некотором роде хозяйками дома и аристократками, так как те
получают зарплату и одеваются модно и добротно.
Умудренный житейскими бурями нижний этаж, в свою очередь, недолюбливает
верхний за то, что вокруг дома вечно шастает какой-нибудь хахаль девчонок,
и порой можно услышать такой диалог между этажами:
- Эй, вы, соплюшки, заткните глотку своему магу - Зойка после дежурства
отсыпается!
- Теперь ясно, отчего вы там все замуж не повыходили: счастье свое
проспали!
Однако антагонизм верха и низа не идет дальше ворчливого брюзжания,
косых взглядов и редких реплик. Между этажами вспыхивают и симпатии, и
дружба, и в целом не считается, что они враждуют. Да и нет между ними
такого уж резкого контраста, потому что и нижний этаж не поставил на себе
крест, живет мечтами, как верхний, и весь этот дом полон женских голосов и
надежд.
Как только расцветает акация, за невысоким забором из желтого
ракушечника на территории санатория "Ласточка" по вечерам начинаются
танцы. Было бы смешно и неестественно, если бы обитательницы верхнего
этажа общежития, высыпав на шаткие лесенки, лишь издали любовались чьим-то
праздником души. Услышав треск динамиков и пробную песню на магнитоле, они
спешно бросают конспекты, пудрятся, подводят тенями веки и, облачившись в
нарядные вечерние платьица, спускаются вниз, чтобы, свернув за угол,
оказаться на танцевальном пятачке.
Нижний этаж менее легкомыслен, так как в одной из его комнат живет в
прямом смысле плод таких вот танцевальных вечеров - годовалый сын Люды
Милютиной. Да и после работы хочется отдохнуть, поваляться с книжкой или
посидеть у телека, только уж кому очень скучно, идет развеяться на танцы.
Лишь Клавка Шапкина без устали танцует на площадке вот уже пятый год,
ослепляя курортников рыжим множеством веснушек, рассыпанных по лицу,
рукам, и пламенем курчавых от природы волос. Нет в ней ни душевной, ни
физической усталости, и приезжие со всех концов страны восхищаются этой
огненной девахой в пестрых юбках. Однако у порога Клавкиной комнаты
восторг исчезает, так как, поманив своим пламенем, Клавка решительно
захлопывает двери перед самым носом рвущегося в ночное приключение
удальца. Правда, порою кто-нибудь удостаивается ее милости.
Интересно, что второй этаж этого дома как бы смазан, неопределен,
бросается в глаза лишь всеобщей миловидностью студенток. Зато на первом
что ни человек - то лицо. А поскольку о доме уже давно слагают небылицы,
то и о каждой из жиличек первого этажа ходят разные слухи.
В прошлом году хулиганистый восьмиклассник Генка Южаков из девятиэтажки
взял доску, на которой его мать тесто раскатывает, написал на ней
коричневой эмалью непонятное словцо "Фантариум" и прибил эту доску к
фасаду дома, рядом с уличным номером. То ли девчата поленились снять ее,
то ли понравилось им это название, только висит дощечка и по сей день,
вызывая у прохожих улыбки или такое любопытство, что некоторые заглядывают
во двор, интересуясь значением этой надписи. Тогда выходит кто-нибудь из
девчат и тоном экскурсовода с серьезным видом объясняет, что жильцы этого
дома в полночь осуществляют на чердаке контакт с внеземными цивилизациями,
что растет в доме ребенок, отец которого проживает на неизвестной
астрономам планете Тутти-Фрутти и так далее.
Здесь важно до конца сохранить серьезную мину. Лишь когда недоуменный
слушатель видит, что его разыгрывают, или начинает подозревать в
рассказчике некоторый сдвиг и со смущенной боязливостью пятится со двора
прочь, можно, забежав в комнату, расхохотаться до слез.
Вот так хохотали девчата, хохотали, пока однажды не нашли в почтовом
ящике письмо от инопланетян, о чем вскоре узнал весь черноморский городок
и почти не удивился: ежели Верониха получает весточки от погибшего
тридцать лет назад жениха, то почему бы не прийти письму с какой-нибудь
далекой планеты или из иного измерения? Никто, конечно, всерьез не
принимает такого рода побасенки, нынче и малые дети в чудеса не верят, так
как с люльки смотрят по телевизору вполне реалистические сказки. Но хотя
все знают, что в век космических кораблей и джинсов совсем нет места
аномальным и непонятным явлениям, все равно не желают расставаться с ними.
Видать, заложен в человеке эдакий приемничек, вечно жаждущий чуда.
Чердак во вселенную
За два месяца до прихода инопланетного письма Нине Чесноковой приснился
чудной сон. Будто она стоит на берегу моря и смотрит вверх, а там,
закручиваясь в спирали, стремительно движутся в темноте яркие звезды. Море
зеркально отражает это звездное кружение, и кажется, что два мира,
встретившись, подают друг другу руки. На фоне звезд неожиданно появился
огромный экран с цветным изображением, и она почему-то удивилась, узнавая
на нем кадры из собственной жизни. Вот с чемоданчиком, в штапельной
макси-юбке, она впервые перешагнула порог общежитской комнаты и села в
раздумье, рассматривая свое новое жилище. Чье-то рыжее, в сплошном
цветении веснушек лицо проступило на кафельных плитках, и вот уже сама
Клавка Шапкина вылезла откуда-то из печного поддувала огненной чертовкой и
закружилась по комнате, разбрасывая вокруг пестрые наряды.
Захотелось Чесноковой поднести к глазам бинокль, чтобы получше
рассмотреть небесное кино, потому что экран вдруг замельтешил, пошел
полосами, а затем и вовсе исчез. Проснувшись, она увидела на тумбочке
темно-синий пластмассовый цилиндр и вспомнила, что сегодня исполнилось ей
двадцать семь. Осторожно потрогала цилиндр, повертела в руках, наконец
сообразила - подзорная труба. Коротко хохотнула оттого, что будто кто
продолжил ее сон, и глянула в трубу на тяжелую бронзовую люстру под
потолком. Заходила, заплясала труба в ее руках, и Чеснокова поспешно
отложила ее, не совсем понимая, смех душит ее или слезы - так переплелись
в ней признательность к девчатам и печаль-обида на свое затяжное
девичество, при котором уже дарят не предметы домашнего уюта, а такие вот
нелепые для молодой женщины вещи, как эта подзорная труба, более
подходящая юному астроному из дома пионеров.
От такой несправедливости судьбы родился в Чесноковой протест, и она
долго не прикасалась к трубе. Уже и на нижнем, и на верхнем этажах все
пересмотрели в нее и на луну, и на звезды, а она отмахивалась от подарка,
чем вызвала в конце концов недоумение и обиду подруг. Все знали, что она
увлекается астрономией, и в курортной библиотеке, где работает методистом,
часто организует выступления отдыхающих в санаториях астрофизиков, отловом
которых занимается упорно и вдохновенно. Так что подарок попал по
назначению, смешно, если бы достался кому другому.
Два месяца прошло, когда наконец Чеснокова вытащила трубу из шифоньера,
куда запихнула подальше от глаз, и полезла на чердак. То ли случилась с
ней какая душевная перемена, то ли в природе что-то произошло и слегка
коснулось ее, но теперь чуть ли ни каждый день с наступлением сумерек
Чеснокова, прихватив трубу, взбиралась наверх по гулкой железной лестнице,
прилепленной к внешней стенке дома, и долго сидела там в одиночестве,
среди мышиных шорохов и голубиной воркотни.
Поначалу, опершись о подоконник пыльного оконца, она делала вид, что ее
не интересуют ни луна, ни звезды, и назло себе и еще неизвестно кому
направляла трубу не вверх к небу, а на светящийся множеством окон фасад
девятиэтажки напротив, где в прошлом году ей обещали, но так и не дали
квартиру. Потому что к тому времени ее коллега, библиограф Верочка
Меркулова, вышла замуж, и молодоженам нужно было где-то жить, а мичман
Еремин, с которым у Чесноковой был трехлетний бесплодный роман, ушел к
своей бывшей жене.
Чеснокова понимала, что занимается нехорошим делом, заглядывая в чужие
окна, но, как бы приобщаясь к чьей-то незнакомой жизни, не так тяжело
переносила собственные неурядицы. На двадцать восьмом году - скажем прямо,
поздновато, - она вдруг сделала открытие, что можно жить в квартире со
всеми удобствами, иметь мужа и ребенка и в то же время быть одинокой. Эту
житейскую тайну ей поведало окно с желтыми портьерами на втором этаже.
Портьеры почему-то никогда не закрывались, лишь слегка обрамляли балконную
дверь и окно, и в подзорную трубу было отчетливо видно, как по комнате из
угла в угол слонялась молодая женщина с копной темных волос, перехваченных
на затылке лентой. В соседней комнате, где спал ребенок, горел зеленый
ночник, а на кухне, склонившись над столом, вечно что-то писал муж,
бородатый и толстый. Порою женщина подходила к окну и с отрешенной печалью
смотрела, казалось, прямо на Чеснокову. Тогда она невольно опускала трубу
или переводила ее на другое, всегда веселое окно третьего этажа с
голубоватым бра на стене. Там жил молодой человек с дрессированными
хомяками. Труба отлично приближала его лукавое круглое лицо. Было хорошо
видно, как по мановению палочки, а точнее чертежной линейки, хомяки
цепочкой влезали по ноге молодого человека на грудь, затем перемещались на
правую руку, с нее по спине живой лентой огибали левую, складывались
венчиком на голове и быстро сбегали на пол. За этим спектаклем внимательно
следил яркий, красно-зеленый какаду в подвешенной к потолку клетке,
которую дрессировщик время от времени раскачивал, и попугаю, вероятно, это
нравилось - он вытягивал шейку и нежно щелкал клювом. Было еще несколько
окон, открытых для чужого глаза, но многие, даже на верхних этажах, плотно
задергивались шторами, в других же ничего не происходило по той причине,
что там до позднего часа сидели у телевизоров.
Но прошел день, и Чеснокова вместо того чтобы подглядывать чужую жизнь
направила подзорную трубу в небо. В ту ночь было лунное затмение. Тень от
Земли медленно наплывала на поверхность ее спутницы, и Луна выглядела
объемным шаром с четким рисунком кратеров. Когда тень уже наполовину
закрыла ее, Чесноковой почудилось, что дом вздрогнул и поплыл, полетел в
звездную высь, и закружилось все вокруг, понеслось в космическом вихре. В
ту минуту на краткий миг ощутила себя Чеснокова звездным капитаном,
стоящем не на пыльном чердаке, а на капитанском мостике корабля, мчащегося
в звездном океане вселенной. Сжалось ее сердце при мысли, что и
девятиэтажка, и девичье общежитие, все это - слабый, хрупкий огонек,
погасить который ничего не стоит той же Луне, вздумай она свернуть с
орбиты. И когда еще возникнет в огромном множестве светил такое вот
неповторимое, как рыжая Клавка, баба Верониха или молодая мать в окне?
Захотелось Чесноковой вытащить из подземелья Верониху, привести сюда,
под звездное небо, - небось за свои семьдесят лет и не видела ничего
подобного. Сбежала она вниз, спустилась по ступенькам в подвал и стала
вызывать Верониху наверх. Но та не узнала ее, испугалась - поздно ведь! -
и дверь не отперла. Слабым голосом спросила, в чем дело, а когда
разобралась, что зовут ее смотреть звезды и Луну, трижды сплюнула.
Тогда побежала Чеснокова за Клавкой Шапкиной. Вышла та на порог босая,
с дерзко пылающими волосами, ничего не сказала, лишь усмехнулась, и
Чеснокова поняла, что Клавке не до Луны, что она сейчас по уши в грешных
земных делах.
Побрела Чеснокова на свой чердак в одиночестве, размышляя о
несовершенстве людской породы и о том, что у каждого в этом мире,
вероятно, своя путеводная звезда.
А утром следующего дня нашла в почтовом ящике письмо, написанное
корявым полудетским почерком с грамматическими ошибками. В письме было
пожелание представителей иных миров настраиваться каждому землянину хоть
одну минуту в сутки на гармонию с космосом.
В авторстве письма девчата сразу же заподозрили Генку Южакова,
окрестившего дом Фантариумом. Однако Нина Чеснокова так размечталась, что
как-то, слезая с чердака, чуть не упала в обморок, приняв впотьмах за
инопланетное существо хромого парня в широкополой пляжной шляпе. Лишь
минутой позже выяснилось, что это новый Клавкин ухажер.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг