- Мы в критической ситуации, а вы, Антон Дмитриевич, воинствуете, -
сказала Январева. - Смотрите, я стучу в стенку. Ну? Ни звука. Нужно
стоять, варить информацию, а не грызться.
Лобанов поморщился от ее сленга, однако обрадовался, что у него
появилась защита, и продолжил:
- В критических ситуациях главное - не суетиться, быть собранным.
Вспомните, что по этому поводу писал Бомбар; большинство потерпевших
кораблекрушение гибнут не от жажды, не от голода, а от страха. Главный наш
враг - страх.
- Кстати, я гибну от жажды, - призналась Январева.
- А у меня есть кефир, - вспомнил Лобанов.
Селюков хотя и не смотрел на Лобанова в упор, видел, как побагровело
его лицо, когда он услышал ответ на предложение отказаться Селюкову от
своих действий. Ирина и та поглядывает недоброжелательно.
Может, зря завел разговор здесь, в лифте. Но в содеянном ничуть не
раскаивается. Правда, мать жаль - расстроится, что снова полез на рожон. А
Ирина, эта овечка безответная, при своем характере лет пять еще будет без
квартиры.
Осторожно, боком, он продвинулся к Жураевой и взял ее за руку.
Покосившись на Лобанова, она резко отдернула ее. Лобанов уловил это
движение, и ему стало неприятно, будто подсмотрел что-то интимное. А
Жураевой на миг представилось, что еще не все кончено, и по выходным они
опять будут встречаться.
- Антон, - сказала она шепотом. - Он такой буянистый.
- Кто? - не понял Селюков.
- Наш малыш. Я уверена, это мальчишка.
- Неплохо бы. - Он мельком взглянул на ее живот и вдруг горячо зашептал
в ухо: - Переходи к нам, мама будет рада. Она даже согласна отдать
кому-нибудь пуделя - недавно купила, очень забавный, - если он помешает
тебе.
Ирина Михайловна усмехнулась, покачала головой. Слишком хорошо была ей
известна ложность этого желания Селюкова. Не раз уже поселялась в его
доме, но через неделю лицо его обретало такое выражение, будто его
территорию захватил враг. Нет, уж лучше останется в своей однокомнатной
секции, а если его мамаше захочется понянчить дитя, пусть приходит.
Наблюдая за оживленным разговором Петушкова с Январевой, за тем, как
обмениваются взглядами Жураева и Селюков, Лобанов вдруг ощутил одиночество
- будто кто взял и забросил его на необитаемый остров. Жаль, Галина не
знает, в каком он сейчас дурацком положении - уже бы подняла полгорода.
Хлопотливая она у него и заботливая, он же ей одни неприятности приносит.
Конечно, досадно, что у них нет детей, но их супружество проверено
испытаниями: смертью родителей, болезнями, разными бытовыми и рабочими
огорчениями.
Если разобраться, какая такая горячая любовь у Селюкова и Жураевой или
у Январевой с Петушковым? Так, увлечение, и больше ничего. Правда, у
Жураевой от этого увлечения серьезные последствия, но и, слава богу, стать
матерью ей не помешает. А Январева только издевается над парнем,
доморочила голову до того, что ему теперь всякая чертовщина мерещится.
И всех вдруг стало жаль, и сделалось как-то неловко от явных сердечных
заблуждений каждого. Вновь захотелось примириться со всеми. Лобанов
кашлянул, чтобы как-то обратить на себя внимание и развеять эту,
неизвестно откуда взявшуюся лирическую струю.
- Товарищи, - громко сказал он. Торжественность его тона была замечена,
к нему обернулись. - Товарищи, - повторил он, добродушно улыбаясь. - Между
нами пробежала черная кошка. Как же теперь работать? В конфликтных
коллективах обычно все идет наперекосяк. Так давайте же поймаем эту черную
кошку и убьем. - Он сделал выразительный жест, означающий, как надо
схватить кошку за шиворот и всадить ей нож в сердце. - А тебе, Селюков, -
неожиданно перешел он на "ты", - советую бросить привычку писать доносы.
Лучше пиши очерки, репортажи, если умеешь, рассказы. Что толку от твоих
сигналов? Только сеют раздор в здоровом коллективе.
- Еще какой толк, - возразил Селюков. - Могу даже небольшой отчет
представить. - Он полез в пиджак и вынул записную книжку. - Недавно для
интереса восстановил. Вот он, толк от моих писаний. Читаю по пунктам. - Он
поднес книжку к плафону. - Первое - дали строгача работникам ателье,
которые испортили мне пальто; второе - выгнали из стройтреста хапугу;
третье - вывели на чистую воду жуликов продмагазина - недовешивали по
двадцать граммов колбасы; четвертое - заасфальтировали грязную улицу;
пятое - пересмотрели пенсию вдове; шестое - открыли пункт по приему
макулатуры; седьмое - уволили грубиянку из химчистки. Да что там читать, у
меня тут двадцать пунктов - плоды моей двухгодичной работы. Можете ли вы,
Петр Семенович, подвести подобный итог своей многолетней деятельности.
Заметьте, все это результат не боевых операций, а, как вы не очень метко
выразились, писаний, доносов. Вот и сделайте вывод - кляузник я, склочник
или, может, просто неравнодушный к беспорядкам.
Список произвел впечатление, а более всего подействовал на Лобанова. Он
не мог похвастаться таким обилием вроде бы добрых деяний хотя бы потому,
что не протоколировал их. Что же, выходит, цель оправдывает средства?
- Ну и деловой вы, Антон Дмитриевич, - протянула Январева.
- По нынешним временам это вовсе не плохое качество.
- Очень даже. Но, знаете ли, - Январева зябко поежилась, - как-то
страшненько от всего этого.
Селюков улыбнулся.
- Бояться, Алла, нужно совсем другого. Слово - великая сила, и его надо
использовать на благо. А бояться надо беспорядка, который мы создаем и
сами же от него страдаем. Вам никогда не приходилось менять квартиру? А я
менял, и не раз. Знали бы, какая это волокита, я уже не говорю о получении
новой. А какими волчицами смотрят на тебя ежедневно разные канцелярские
дамочки! Вот я и поставил себе цель - оружием слова искоренять беспорядки.
Вылезем из этой лифтовой западни, обязательно напишу куда надо о таком
безобразии - уже несколько часов сидим! Кое-кому попадет. Разве не
справедливо?
Будто убоявшись его слов, лифт неожиданно дрогнул, что-то заскрипело
над головами стоящих в нем, и кабина стала медленно опускаться. Все
радостно всполошились. Январева даже крикнула "ура!" и зааплодировала, но
очень скоро лицо ее недоуменно вытянулось, стало испуганным.
- Ой, куда же мы! - воскликнула она, хватаясь за руку Петушкова. - Ведь
семь этажей всего...
Лифт и в самом деле должен был уже остановиться, а он все падал и даже,
казалось, набирал скорость. Он спускался все быстрей и быстрей, и тогда
пятеро с чувством невесомости от этого падения - будто в шахту
проваливались - сгрудились и то ли от того, чтобы не упасть - качало, как
на корабле, то ли от страха перед неведомым, прижались друг к другу. Живое
тепло соседа не то чтобы успокаивало, но как бы вливало некоторую
жизненную энергию, помогая не заверещать по-дикому, не по-человечески.
И опять погас свет. В темноте с людьми, затаившими дыхание, лифт
бесконечно долго рушился вниз, так долго, что Петушков успел перебрать в
уме десятки фантастических сюжетов, которые разъясняли бы ему случившееся,
но ответа не нашел.
- Может, мерещится? - Чуть слышно пробормотала Ирина Михайловна.
И вдруг перед каждым стала прокручиваться в обратном порядке лента
собственной жизни - от сегодняшнего дня до раннего детства - со всеми
деталями быта и чувств. Первая зарплата, учеба в институте, любовь, школа,
подбитый соседским мальчишкой глаз, мамины руки и строгий отцовский оклик,
детсадовские хороводы... Мирная, размеренная жизнь. Только в ленте
Лобанова детство в отсветах военных зарев. Но вот все пять лент слились в
одну, перемешались. Эпизоды из жизни дедов, прадедов и еще более далеких,
забытых и незнаемых предков мелькали яркими, быстро сменяющимися кадрами.
И почти в каждом - кровь и боль, сполохи взрывов и пожарищ, изнурительный
труд и короткие зарницы молодого счастья. Казалось, лифт, проваливается в
далекое прошлое.
Ирина Михайловна стала медленно оседать на пол, но ей не дали упасть,
подхватили. От чьего-то хлопка по лицу она очнулась и мгновенно вошла в
странное, еще никогда не испытываемое состояние: поддерживающие ее руки
воспринимались как свои, тверже стало под ногами, будто их выросло у нее
еще несколько пар, и вся она как бы слилась со стоящими с нею рядом,
превратилась в многорукое и многоглазое существо, внутри которого теперь
уже почти в безопасности плавал малыш.
Захлопал крыльями невидимый Тыоня, опять с восторгом ощутив себя на
краткий миг телесным существом. Все услышали этот звук, но не испугались -
не было сил для большего страха, да и как раз в эту минуту лифт,
тормознув, неожиданно двинулся вверх. Но по-прежнему каждый был
одновременно собой и другим, и когда в Петушкове вспыхнула радостная
надежда от нового движения лифта, то ее вмиг ощутили все.
Полет был столь же длительным, сколь и падение. Казалось, ему не будет
конца.
"И куда рвануло? В космос, что ли?" - хотел было сказать Лобанов, но не
смог разжать губ, лишь плотнее прижался к соседнему плечу, от которого шло
нечто успокаивающее, хотя и бессловесное, но выражаемое примерно таким
настроением: все будет в порядке, нужно только переждать этот кошмар.
Теперь незримый оператор стремительно раскручивал ленту в будущее. В
высоком широкоплечем мужчине, который встал перед Жураевой, она узнала
своего взрослого сына. Он был очень похож на нее, лишь фигурой выдавал
Селюкова. Сын стоял у панели машины, фосфоресцирующей голубыми цифрами, и
сосредоточенно нажимал ее клавиши.
Другие тоже увидели и каким-то чутьем узнали своих потомков - рослых, с
одухотворенными лицами. Они воспитывали детей, мчались в космических
кораблях, работали в научных лабораториях. Их жизнь поражала красотой и
мудрым спокойствием. И оттого, что в ней отсутствовал страх, ее можно было
назвать счастливой.
Время от времени живущие в будущем оборачивались к ним, сгрудившимся в
темноте несущегося в неизвестность лифта, и в их глазах читалась
требовательная надежда на хороший исход.
Наконец лифт остановился. Дверцы его медленно раздвинулись, и пятеро,
вмиг разжав объятия, конфузливо отскочили друг от друга, уступая дорогу
Ирине Михайловне.
Их встречала улыбающаяся тетя Даша.
- Что же это вы? - буднично сказала она. - Звали вас, звали, стучали
вам, а вы точно оглохли или повымерли. Мы уж тут заволновались. Монтер
немного задержался, ну да не наша в том вина. Все живы-здоровы?
- Все, - буркнул Лобанов, вылетая из лифта.
- Ничего, двадцать минут не беда, - сказала тетя Даша.
- Как двадцать? - не поверил Петушков и взглянул на часы в вестибюле.
Они показывали четверть десятого. - Который час? - бросился он к мужчине,
вытолкнутому дверью-вертушкой. Тот отодвинул манжет и подтвердил:
- Четверть десятого.
Петушков растерянно осмотрелся. Его коллеги пешком шагали на пятый.
- Петушков! - крикнул Лобанов. - Поспешите, а то опоздаете на планерку.
Тыоня слетел с крыши лифта, вновь уселся на боковой плафон, прямо над
головой тети Даши, и стал с интересом наблюдать за тем, как ловко снуют в
ее руках вязальные спицы.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.07.2001 15:41
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг