- Покатаемся в ближайшее время, - пообещал он.
- Ты и коня обещал, - улыбнулась она.
- Будет тебе и конь.
Низко над скалой пролетела чайка, розовая от закатного солнца.
- В будущем, - задумчиво сказала Айка, следя за ее полетом, - человек
научится перемещать свое сознание в любое животное или в другого человека.
То есть, перевоплощаться во что угодно и путешествовать, куда захочется, без
особых усилий.
- В будущем, - сказал Гали ее тоном, - какой-нибудь физический недостаток
не будет так переживаться человеком, как сегодня, потому что душа у людей
будет иная. Более многообразная, что ли. Впрочем, и физических несчастий
станет поменьше. А теперь вообрази себя рыбой и быстрей двинули назад, а то
скоро стемнеет.
Преодолев тот неловкий миг, когда ребята помогли ей соскользнуть в воду,
она поплыла. "Вот так бы и жить в море", - подумала в который раз.
Не проплыли и двадцати метров, как увидели мчащийся к ним спасательный
катер. На носу его стоял человек с рупором, из которого доносилось:
- За нарушение правил, товарищи, будете оштрафованы. Осторожно,
объезжаем!
Катерок подошел совсем близко и остановился, чтобы захватить их за борт.
Айка даже зажмурилась, вообразив, как ее волокут туда, и запротестовала:
- Не хочу!
Они продолжали плыть, а катер следовал за ними, и весь путь человек с
рупором угрожал штрафом. На берегу Марио и Гали подхватили ее под руки,
отнесли: под маслины, в коляску, а сами вернулись на катер, откуда за ними
уже было ринулся спасатель.
Теперь они встречались почти ежедневно. Однажды Айке захотелось прочесть
Гали свои впечатления об Альфанте.
- Странные ты сказки сочиняешь, - сказал он, когда она захлопнула
тетрадь. Перевернулся на спину и зажмурился.
Айка не стала спорить, доказывать, что вовсе не сказки записывает, а
мыслепутешествия, и что еще сегодня утром разговаривала с Юком.
- Эх, умел бы я сочинять... Столько всякого довелось увидеть! - Он
зачерпнул горсть песка и тонкой струйкой просыпал на смуглую грудь.
- Тебе не нравится? - Она огорченно запихнула тетрадь в парусиновую
сумку.
- Видишь ли, ты витаешь где-то в облаках. Я же привык бродить босиком по
земле, ощущать каждый ее камешек И колючку. Это лишь на первый взгляд
кажется, что все ходят благопристойно обутые в башмаки. Многие в кровь
расшибают ноги, пока научатся жить. - Он повернул к ней голову. Его
блестящие глаза внезапно погасли, будто внутри выключился фонарик. - Знала
бы, что довелось мне пережить год назад.
- Расскажи.
Он резко дернул головой.
- Что ты! Не для твоих ушей. Только, пожалуйста, не поучай меня, как
Мальвина Буратино. Сам знаю, что жил дурно, что надо иначе, да только знать
мало, надо уметь и действовать соответственно знаниям. А это, увы, не всегда
получается.
- По-твоему, что такое счастье? Он весело блеснул зубами и сел.
- Счастье - это когда огромная семья, когда твоя любимая женщина родит
тебе пять сыновей и пять дочерей.
- У вас в Казахстане все мечтают о таком счастье?
- Многие.
- Это ты нарочно, чтобы досадить мне? - Она закусила губу.
Гали, улыбаясь, смотрел на нее, скрестив ноги в позе йога.
- Ты жестокий, злой! - выкрикнула она. - Ты нарочно говоришь об этом,
зная, что вряд ли я смогу иметь и одного ребенка! -
Все так же продолжая улыбаться, он не сводил с нее глаз, и она со страхом
подумала о том, что эти глаза имеют над ней непонятную власть, которой лучше
не поддаваться.
- Не смей так смотреть на меня! - истерически закричала она и еле
сдержалась, чтобы не швырнуть в него книгой.
Улыбка его вмиг погасла, сменившись виноватой озабоченностью.
- Я не собирался причинить тебе боль, - сказал со вздохом. - Просто хочу
всегда быть с тобой откровенным.
- Как же, как же, - деланно развела она руками, уже не обижаясь на него,
как-то вмиг поверив ему - Хороша себе откровенность, когда за каждым словом
прячется тайна. Ведь так и не рассказал, что такое замечательное было у тебя
в прошлом году.
- Зато хочешь о вчерашнем?
- Очень надо.
- Нет, ты выслушай, - почти приказал он.
Распластался на песке и подробно, как если бы докладывал самому себе,
стал вспоминать минувший вечер, удивляясь своей искренности и желанию
раскрыться перед ней до донышка. Сначала она слушала как бы нехотя, огребая
ладонями вокруг себя песочный барьер. Но вот глаза все чаще и чаще стали
задерживаться на лице Гали, и наконец она полностью окунулась в его
переживания, уже почти не отграничивая их от собственных.
Он рассказал, как после работы хотел было заглянуть в санаторий, хотя и
сомневался, что в сумерках найдет Айку у маслин. В общежитии сбросил рабочую
спецовку, поплескался под душем и надел выходной костюм - брюки и красную
рубаху, по хулигански завязанную спереди узлом, когда шумно ввалились Пашка
и Гриня, его соседи по комнате, шоферы продмага, в котором он работал
грузчиком. "Ты куда это намылился? - Паша насмешливо окинул его с ног до
головы. - На свиданку, что ли? Познакомил бы со своей пассией.
Он смутился, А тут еще Гриня, тяжело хлопнув по плечу, подмигнул: "Давно
пора. А то валяешь дурака с пацанвой. Все штаны пообтер на причалах, рыбой и
мидиями провонялся".
- И знаешь, Айка, что я подумал? - сказал Гали, вспоминая ту минуту - Я
подумал: вот расскажу сейчас о тебе, у них челюсти так и отвиснут. Но
почему-то промолчал Ты извини. И за то еще извини, что когда Пашка предложил
мне пойти в курзал, я согласился. Но соврал, что сегодня моя девушка не
может, пойду сам. Я предал тебя, Айка.
- Все правильно, Гали. Иначе и не могло быть.
- Да нет же, могло! - Он зло ударил кулаком по песку, разрушая
нагребенную Айкой ограду. - Все должно было быть иначе. Я же клюнул на
предложение пойти в курзал, захотелось потанцевать. "Представляешь, - сказал
Пашка, - там сегодня карнавал, соберутся девочки из четырнадцати государств.
Но даже если бы там были одни японочки, меня бы это устроило". - И он
зареготал так, что захотелось дать ему в морду. - Скажу честно, я немного
побаиваюсь Пашку. Как-то он затащил меня в компанию фортиусов. Не слышала о
них? Это парни, которые выжимают штангу ногами. Иногда мне кажется, что в ум
их расположен в нижних конечностях, - почти все они на редкость агрессивны и
туповаты. Говорят, у них есть свой лидер, разрабатывающий для них всякие
ритуалы и нормы поведения. Культ силы - вдохновитель фортиусов. Я не знаю
места, где зародилась эта чума, но в Интернополе она выглядит особенно
странно - ведь это город милосердия. Фортиусы убеждены, что человечество
всаживает себе нож в спину, заботясь о больных. Хотел бы я видеть, что запел
бы тот же Пашка, если бы его штанга, которой он манипулирует по вечерам,
стукнула ему по хребту, как это уже случалось кое с кем из них. Нет, они не
ломают коляски инвалидов, не забрасывают их камнями, но если однажды ты
поймаешь на себе презрительный, почти ненавистный взгляд, знай - он
принадлежит фортиусу, который в этот миг подумал: "Несчастная, зачем ты
оскорбляешь пейзаж и мои глаза?" Фортиусу невдомек, что ты - более человек,
нежели он со скудным количеством серого вещества в башке. Правда, среди них
есть такие эрудиты, что заткнут глотку любому профессору. Но их знания
опасны, потому что направлены против людей. Я бы не сказал, что Пашка
чистокровный фортиус, однако многого нахватался у них. К тому же, не знаю,
чем объяснить это, - он умеет влиять на меня. Но в отличие от Грини, который
полностью в его подчинении, я стараюсь не поддаваться его воле, хотя это и
не всегда удается. Словом, двинули мы вечером в курзал...
...Музыка опьяняла. Он мог часами слушать свой дешевенький транзистор,
пропадать в дискотеке или сидеть где- нибудь на набережной, пристроившись к
незнакомой компании с магнитофоном. Музыка будила воображение и, как он
подозревал, навевала обманчивые грезы. Но, рано хлебнув житейских тягот, он
знал цену и такому обману.
Когда они пришли, карнавал был уже в разгаре и все билеты были
распроданы. Минут пятнадцать околачивались возле прозрачного аквариумного
зала, где плавала пестрая толпа. Вихрь молодого веселья кружил голову,
магнитом притягивал многих, и на бетонированной площадке перед залом вскоре
начали отбивать ритм сперва несколько пар, за ними еще пять-десять, и вот
уже стало так же тесновато, как в зале. Гали не заметил, как растворились
среди танцующих его друзья, как сам втянулся в круговерть цветастых
костюмов. Однажды ему уже приходилось бывать на подобном празднике, как и
тогда, его оглушил, очаровал блеск возбужденных глаз из-под узких масок,
пунцовость щек, юная дерзость мини-юбок и целомудренность старинных
кринолинов. Римские тоги, индийские сари, русские сарафаны, современные
интеркостюмы, - платья многих времен и народов, смешавшихся в танцевальном
вихре, на три часа вырвали из будничности, наобещав так много, что он на миг
забыл о девочке под маслинами, которой недавно клялся в вечной дружбе. Он бы
не мог, как Пашка, сказать, что ему нравятся, скажем, только индианки или
японки. Ему нравились все. Испаночки восхищали своим темпераментом,
итальянки - лукавством, японки - миниатюрностью, француженки - раскованной
смелостью, польки - сдержанной холодностью. Он влюблялся в каждую, кого
приглашал танцевать, готов был пасть к ногам любой из них и каждой по
очереди, если бы такое было возможно. Но, проводив в общежитие стройную
белокурую шведку, которая перед тем, как скрыться в дверях, любезно
разрешила поцеловать себя в губы, он тут же вспомнил об Айке, и в грудь
больно толкнулась мысль о ее неподвижности, "Но почему, почему? - бормотал
он уже в постели, ворочаясь с боку на бок. - Почему именно она?"
- Айка, - сказал он глуховато, - когда я старался не смотреть на
партнершу, мне иногда казалось, будто я танцую с тобой. Ты очень сердишься?
Если б я промолчал, ты бы ни о чем не узнала, но это было бы нечестно.
Она улыбнулась, подумав о том, что могла бы проследить любой его шаг и
как это было бы чудовищно с ее стороны. Он же по- своему понял ее улыбку.
- Ясно, - сказал с хрипотцой, - небось, подумала, кто бы о честности
толковал...
- Тебе не кажется, что хорошо бы еще раз окунуться? - Но почему ты не
злишься?
- А ты бы хотел этого?
Она ящерицей соскользнула в воду.
Они встретились у проходной. Ирма шла к Айке, а Букову нужно было
поработать, написать статью для местной газеты. Никого не удивляло, что
профессор часто засиживался в кабинете допоздна, а порой и оставался здесь
ночевать. Дел всегда хватало.
То, что в третьем корпусе лежит дочь, с которой он когда-то расстался по
душевной слабости, вспоминалось всякий раз, когда он входил на территорию
санатория. Как до сих пор этот факт не стал притчей во языцех у персонала?
Неужели в впрямь никто еще не знает, что Айка - его родная кровь?
Порывистая, поджарая, как и в юности, Ирма кивнула ему с каким-то
вызывающим достоинством и уже хотела было свернуть влево, к третьему
корпусу, когда он преградил ей дорогу. Впервые после двадцати лет разлуки
они увиделись в день приезда Айки в санаторий. Удрученная неизвестностью
срока лечения, Ирма брела через парк, когда они столкнулись. Кажется, она
тогда так и не поняла, о какой тетради говорил Буков, лишь пристально
вглядывалась в его смущенное лицо, понимая, что он уже все знает об Айке и
объяснять ему нечего. Потом они встречались не один раз, все так же
случайно, мимоходом, и было недосуг спросить о той тетради. Можно бы и
проглотить эту боль Ирмы, нашедшую такое странное выражение в эпистолярной
форме, но сейчас она сама поинтересовалась:
- Ты упоминал о какой-то тетради... Его полные губы сложились в пучок,
как это всегда бывало, когда что-нибудь досаждало ему.
- Просто хотел доложить, что тетрадь получена. Он уловил в ее глазах
искреннее недоумение.
- Тетрадь, в которой ты изложила все, что было с нами, а затем с тобой и
Айкой.
- Но я ничего не писала! Он отрывисто рассмеялся:
- В таком случае события сами зафиксировали себя. Правда, я обратил
внимание на почерк - у тебя был круглее, а этот - летящий, размашистый. Но
что там почерк, когда мы сами давно иные.
- Не понимаю. - Недоумение Ирмы перешло в озабоченность. - А может,
думаешь, что я буду болтать... Даю слово... Буков нахмурился. Не могла же
она так играть. Нет, здесь что-то не то.
Он сжал ее руки. Пальцы и сухие ладони слегка подрагивали, лицо
вспыхнуло. Неужели все еще неравнодушна к нему? И это после всего, что
случилось. Кто объяснит, откуда появляется и куда исчезает тот огонь, от
которого берут начало дети, великие и обычные дела, а порой и гнусные
преступления? Куда уходит это пламя, не спрашивая нас, хотим ли мы его
терять? Почему эта женщина, которой следовало бы отплатить за все ничем
иным, как любовью, не вызывает в нем ничего, кроме уважения и
признательности?
" И уже с почти постоянным ощущением неловкости друг перед другом, они
разошлись по разным аллеям.
Санаторий был для Букова особым государством со своими обычаями и
нравами. Приглядываясь к пациентам, он не раз примерял к себе их судьбу,
задавался вопросом, как бы сам пережил подобное? Есть ли на свете более
тяжкое нравственное и физическое испытание, нежели то, которое выпадает на
долю спинальных больных? Буйство юности переполняет кровь, а тело
обездвижено, и кто знает, какие внутренние мутации - биологические и
психологические - рождает это состояние, как грубеет или огранивается при
этом дух? У иных характеры на глазах портятся, другие заползают в свою
раковину, и к ним уже не достучишься, а третьи достают на-гора из душевных
глубин нечто такое, о чем и сами не подозревали.
Когда впервые увидел Айку, горло сдавил спазм. Девочка явно была похожа
на него - такая же сероглазая, светловолосая. В детях от Зои гораздо меньше
сходства, а тут - почти его копия. Если кто-нибудь узнает обо всем, его
репутация будет сильно подмочена. Но почему-то больше волновало не это, а
отношение к нему Айки. Сразу догадался - ей все известно. Готов был до конца
жизни опекать ее. Вот уж поистине кара за грех - почти ежедневно видеть
страдания родной плоти. Однако был в этом и момент искупления. Собственно,
вся его врачебная деятельность была искуплением. Он не жалел себя, запершись
в кабинете, работал по ночам, и Зоя встряхивала его телефонными звонками,
проверяя, на месте ли он, и все это под видом, будто бы напоминает о том,
что надо сделать перерыв, выпить чашку чая.
Его методику лечения последствий "БД" применяли многие клиники, однако он
не был доволен достигнутым. Да, у больных появлялись или улучшались
двигательные рефлексы, кое-кто мог свободно сидеть и даже некоторое время
стоять в аппаратах, но еще не было случая полного излечения, как это бывает,
скажем, при компрессиях спинного мозга, вызванного туберкулезом или
различными травмами.
Так, размышляй, он шагал к главному корпусу, собираясь просидеть сегодня
допоздна, - нужно было наконец написать обещанную редактору две недели назад
статью о завтрашнем Интернополе, каким представляет его доктор медицины.
В кабинете стояла духота. Он раскрыл окна, однако прохлады не ощутил.
Убрал со стола лишние бумаги, сел в кресло. Еще раз перечитал справку в
"Энциклопедии градостроителя: "Интернополь - город в северо-западной части
полуострова, построен на месте села Васильковки на основе договора между
странами, входящими в ЮНЕСКО, после открытия Международного Фронта Врачей.
Третья Армия этого Фронта впервые приступила к действию в лечебных и
санаторных учреждениях Интернополя. Цель Третьей Армии МФВ - ликвидация
последствий вируса "БД".
За пять лет на месте небольшого поселка вырос город на 180 тысяч человек,
половина жителей которого - персонал Третьей Армии, состоящей из
медработников СССР, Англии, Аргентины, Франции, ГДР и ФРГ, США,
социалистических стран, Австралии, Японии, Италии, Индии.
Коммуникации: железнодорожный вокзал, аэропорт, морской вокзал.
Интернополь - крупный международный лечебный центр, в двадцати санаториях
и лечебных учреждениях которого лечатся около 90 тысяч человек (в
стационаре). Радиально-кольцевая планировка и оборудование учреждений города
сделаны с ориентацией на категорию больных с нарушениями опорно-
двигательного аппарата. Даже внутригородские учреждения - магазины,
кинотеатры, жилые здания - построены с учетом возможностей больных,
передвигающихся на колясках, в инвалидных креслах, на костылях.
В городе 15 общеобразовательных школ с медицинским профилем, два
медучилища, филиал Международного медицинского научно-исследовательского
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг