И за повседневными делами так плотно позабыл все когда-то бывшее, что
даже в последние дни, когда на него стали сыпаться из ниоткуда непонятные
и грозные _шальмугровые яблоки_, ему и в голову не пришло хоть как-нибудь
связать их в самых робких предположениях с _той, первой, совершенно
реальной_ своей тайной.
Зато с той большей быстротой завеса вдруг поднялась перед ним после
ночного разговора с дочкой. И тут обыкновенный человек вдруг усомнился: а
действительно ли он такой уж _обыкновенный_? А может быть... Он не знал
еще, в чем же заключается эта его _необыкновенность_; ведь никому было не
известно, где он был, что делал в те два таинственных года.
Что он, бродил, как нищий безумец? Непохоже! Скрывался где-то тут же, в
Ленинграде или Москве? Немыслимо, исключено: его убежище было бы
моментально открыто.
Боже, воля твоя! С конца 1934 по 1937 год! А ведь экспедиция профессора
Светлова отбыла из СССР на неведомый остров как раз в апреле 1935 года. И
в Москве благодаря удивительному сцеплению случайностей Светлову пришлось
заменить заболевшего хозяйственника и финработника (финработника!) неким
А.Коноплевым. Это все совпадения?
Нет, возможно, возможно! В ленинградской телефонной книжке подряд стоят
10 Коноплевых, из них 3 "А" и 2 "А.А.". Да, но нога? Звездообразный шрам
по правой лодыжке, бледно-розовый некрасивый шрам, так давно знакомый и
так недавно получивший вдруг совершенно неожиданное значение. Сколько лет
он был уверен, что шрам этот остался у него от той катастрофы на
Арсенальной набережной. А теперь?..
В письме, профессора Ребикова ясно сказано, что шрам образовался на
месте рваной раны там, на берегу Хо-Конга... Да и в дневнике... Кстати
сказать, сам этот дневник, он-то что? Тоже совпадение...
...Глубокой ночью под непрекращавшиеся всхлипы Светочки, доносившиеся
из столовой, в отсутствие Марии Бенедиктовны (естественно, что в таком
расстройстве чувств она осталась ночевать у брата... Да нет, она не из
болтливых, этого опасаться не приходится!) ленинградский главбух Коноплев
А.А. встал, не очень-то важно себя чувствуя, с постели, бросил взгляд на
градусник, показывавший 38,3, его вечернюю температуру, накинул свой
любимый, Марусиными верными руками в первый год их брака сшитый стеганый
халат, попал ногами в обсоюженные еще в Мордвесе, в эвакуации, валенки и,
сев в кресло, надолго, до утра ушел в чтение малоразборчивых каракуль
тетради. "А.Коноплев. Дневник N_2"? Что ты поделаешь? Пусть будет - два! А
вот почерк - как это объяснить?! И его, и совсем не его... Другого
Коноплева?
6. В ЦАРСТВО ЗОЛОТОЛИКОЙ
"...зит неминуемая гибель: римба кишит змеями и хорошо еще, что в этих
местах как будто не водится крупных хищников.
Маленький песчаный пляжик, на котором оставили меня и Ки-о-Куака, едва
ли не единственный клочок сухой земли на десяток километров вокруг. Сухой!
Зеленоватая вода Хо-Конга лижет розовый гранит в десятке метров от того
места, где я полусижу, полулежу; из-за спины при восточном ветре доносится
рокот порогов на второй речке: Ки зовет ее Хе-Кьянг. Справа, совсем
близко, начинается подтопляемая приливом полоса мангровых зарослей, и
вороненая сталь пистолета покрывается легкой ржавчиной, даже если я
подвешиваю кобуру на расстоянии протянутой руки на спутанные ветки
гибиска.
Мы должны во что бы то ни стало соединиться со второй группой и
совместными усилиями прорваться в область Тук-Кхаи: на нее власть этих
дьяволов еще не простирается.
Если это удастся им, они смогут прийти на помощь и раненому, то есть
мне. "Дорогие друзья! - сказал Виктор Михайлович перед расставанием. - Нас
здесь шестеро советских людей. Положение трудное, очень трудное; что же
закрывать на это глаза? Вероятнее всего, мы все погибнем. Но если это и
случится, что ж? Погибнут шесть человек. Если же хотя бы одному из нас
удастся выбраться отсюда туда, к Горе, и вернуться домой, и привезти с
собой пусть хоть несколько десятков граммов ЕЕ _семян_, сотни и тысячи
несчастных будут потом избавлены от чудовищных мук, от адской
безнадежности... К нам тянутся исковерканные болезнью руки. Воспаленные
глаза смотрят на нас... со всех концов мира. Ну, что ж? Разве мы не
граждане нашей страны? Погибнуть? Нашей гибели позавидуют многие...
...19 июля. Моя нога заживает с удивительной быстротой. Образуется
правильный, гладкий шрам в виде пятиконечной звезды. Но лихорадка не
проходит: к ночи сил у меня почти не остается, и бедный мальчик Ки-о-Куак
смотрит на меня беспомощными черными глазами.
Мы одни. Впрочем, вчера под вечер сквозь завесу жестких листьев из реки
внезапно вышел и, поводя коротким хоботом, остановился на песке, небольшой
тапирчик, молоденький самец, почти черный. Я выстрелил, даже не успев
прицелиться. Он упал как подкошенный. Дня три, если мясо, которое Ки,
тщательно завернув в большие листья, зарыл глубоко в песок, не протухнет,
мы будем сыты.
Самое тягостное то, что с моего песчаного теплого ложа все время виден
там, в конце зеленой тенистой долины, похожей на слегка извивающуюся
просеку, в двух или трех десятках километров отсюда, блестящий базальтовый
конус, Гора, Вулкан Голубых Ткачиков. Днем он отражается порой в
мутно-зеленой глади Хо-Конга. Лунными здешними ночами (теперь полнолуние)
что-то, какие-то изломы на его вершине сверкают, как хрусталь в серебре.
На его обращенном в нашу сторону скате лежит синяя треугольная тень -
священная долина Тук-кхаи. Если бы мы добрались до нее, мы были бы
спасены, ибо там уже царит Золотоликая. А по ту сторону вулканического
конуса, в долинах центральной возвышенности острова, если верить
рассказам, и растет целыми рощами она - шальмугра. Все дело только в том,
чтобы они добрались до этих мест. Все дело только в этом.
23-е. Вчера произошло чрезвычайное событие. Среди бела дня два солдата
хозяев острова. Пришельцев, должно быть не заметив меня, кинулись из
зарослей на Ки, который возился у воды с пойманной рыбой. Судьба хранит
нас: я не спал и не метался в лихорадке в этот миг. Одного я убил наповал
(позже Ки столкнул его тело в реку), другой же, вскрикнув, уполз за
лиановую завесу. До вечера он все еще стонал там, но стоило о-Куаку
пошевелиться, как пуля свистела мимо него. Ночью он умер, и Ки с диким
злорадством показывал мне жестами, как его тело гложут там, в зарослях,
рыжие муравьи.
Нас они обглодали бы точь-в-точь так же, не убей я этих двоих... В
полдень я поступил согласно с нашим уговором: я отправил юношу наперерез
предполагаемому пути второй группы. Если допустить, что Светлов и
Абрамович разминулись с лекарственниками, то, может быть, мальчику,
который в римбе как рыба в воде, удастся наладить связь либо с самим
Светловым, либо со второй группой, либо же, в конце концов, с Тук-кхаи
сторожевых постов на склоне горы.
Милый мальчик разделся до набедренной повязки и ничего не взял с собою.
Ничего, кроме кривого ножа.
Прощаясь, он долго жал мне руку, смотрел в глаза, убедительно, но
непонятно говорил что-то. Слов я не понял, смысл дошел до меня: он просил
верить ему; он уверял, что спасет меня.
Потом я остался один: невеселое чувство! Вечереет. Первобытные тени
римбы, девственного леса здешних островов, удлиняются, становятся гуще и
влажнее. Неразборчивый ропот, таинственные голоса раздаются отовсюду.
Глухо квакают огромные лягушки "лухлух". Кто-то жалобно взвизгнул за
деревьями: кому-то там, в гуще леса, пришел карачун. Пахнет жирно, пряно,
нелепо: так могло бы пахнуть в магазине, в котором рядом открыты
плодоовощной, цветочный и парфюмерный отделы, да тут же устроена и
выгребная яма...
Никогда не мерещилось мне, что я увижу своими глазами все это. Да и не
увидел бы, если бы не Сури... (Тут на строчку упала капля: прочесть
окончание фамилии стало невозможным.)
Около шести вечера задремал. Увидел странный сон: будто у меня есть
жена и ребенок и я их очень люблю. Никогда, насколько себя помню, мне не
снилось и не думалось ни о чем подобном.
Проснулся от очень большого страха. Я, с женой и этим ребенком (не то
дочкой, не то совсем маленьким сыном), гуляя, шел по какому-то мосту,
вроде ленинградского Дворцового. И вдруг под нами начала двигаться
разводная часть мостового настила. В ужасе я заметался, хватая ребенка и
жену, но мост с грохотом рухнул вниз...
Очнувшись, я понял: произошло короткое, но сильное землетрясение, один
мощный толчок. Всюду еще раскатывался гул. Где-то трещали стволы деревьев,
отчаянно кричали и хлопали крыльями птицы. Вода тихого Хо-Конга
волновалась и пенилась. Мой песчаный пляжик поднялся горбом метра на
полтора над ее уровнем... Потом вся местность содрогнулась еще дважды от
могучих ударов. Затем все стихло. Странно, что _наяву_ я совершенно ничего
не испугался...
Стемнело. Писать не могу. Да и знобит отчаянно.
24-е. Очень жаркий день после лунной ночи. Утром вскрыл и ел
консервированный ананас. Двое суток как Ни ушел. Делать мне решительно
нечего. Воздух полон насекомых, но, на счастье, москитов никаких. Вот
светящиеся жуки, те, как только стемнеет, носятся, танцуя, туда и сюда во
множестве.
Днем вулкан кажется близким как никогда. Иной раз мне представляется,
что он не по-доброму дразнит меня, иногда - что он что-то обещает.
Чувствуется, что к ночи я расклеюсь окончательно. Придумал сейчас хотя бы
вкратце повторить в этой тетрадке историю нашего прибытия сюда: первая
книжка осталась там, в багаже второй группы..."
...Мелкие карандашные буквы сливались в глазах Андрея Андреевича в
невнятную вязь, но мгновениями ему начинало казаться, что их и нет
надобности читать. Разве он не помнил, не знал всего этого? Разве он не
угадывал написанные слова раньше, чем их удавалось прочитать?.. Разве
самая лихорадка не била его и сейчас так же, как тогда?
Казуариновая роща? Ну да, конечно: она виднелась далеко над вершинами
джунглей, на холме правее самого вулкана. Правее и значительно ближе...
Жирный след с бурыми потеками на страничке дневника? А разве крупное
зеленое насекомое, какой-то громадный кузнечик не упал в тот миг откуда-то
сверху в книжку и он от неожиданности не придавил его?.. Еще немного, еще
одно, но зато самое трудное усилие, и для него уже не останется ничего
тайного во всем этом...
Еще там, в Метрополии, нас задержали. Три недели сверх договорного
срока. Их власти никак не хотели допустить экспедицию на Калифорнию.
Почему?
Маленький сладкий человечек с желтым, но почти не раскосым личиком,
толстенький, на коротких ножках, изо дня в день отговаривал нас. Он
вежливенько щебетал, как птичка, прижимал ручки к жирненькой грудке,
улыбался, хихикал и только иногда по-собачьи зло скалил большие, совсем не
птичьи, зубы.
Виктор Светлов, бородач в полтора раза выше его, громогласный атлет,
подавлял его своей непреклонностью. Уже тогда у Светлова сложилась эта
фанатически звучащая формула. "Нас шестеро, а прокаженных сотни тысяч.
Баланс не в нашу пользу!"
В конце концов мы вырвались оттуда. В середине июля, после спокойного
перехода, мы прибыли в Буэнос-Агуас - старый, испано-португальских еще
времен, порт на южном берегу островка, в самом устье Хо-Конга.
По расчетам Светлова, экспедиции выгодней было начать путь именно
отсюда, с юго-запада. Экспедиция имела целью сбор плодов шальмугры, а она
росла именно в южной части страны, чуть севернее Большого Вулкана.
В золотистых яблоках, что созревают на ветках дерева калав, содержатся
семена, напитанные чудотворным маслом. Добывая его, люди Востока испокон
веков платят за него своими жизнями. Добытое, отжатое, оно ценится на вес
золота. Несколько капель маслянистой жидкости, введенные в вены самого
тяжкого лепротика - прокаженного, делают, согласно восточным медикам, то,
что мы привыкли считать легендой, мифом. "Встань, возьми одр свой и ходи:
ты очистился!" - как бы говорят они ему.
И человек, бывший долгие годы уже за гранью жизни и смерти, за
пределами людского мира, воскресает для новой жизни. Струпья Иова спадают
с его тела. Львиная морда превращается в человеческое лицо. И он
примиряется с возвращенным ему существованием.
- Может быть, все это и так, - говорят, однако, ученые, - но... Так ли
это на самом деле? Это необходимо проверить, чтобы избежать горечи _такого
разочарования_.
И правда: если это так, чем же объясняется тогда, что столь мощное
средство остается доселе почти неизвестным в цивилизованных странах?
Почему шальмугровое семя не продается на европейских рынках? Почему наши
лаборатории и заводы не выжимают из него чудотворное масло и в лучших
оранжереях Запада не зеленеют молодые побеги священного дерева калав?
Увы, все это очень просто. Слишком мало прокаженных живет в Европе,
чтобы им можно было продать с _выгодой_ достаточное количество
шальмугрового масла. Среди белых - кто болен этой древней болезнью? Почти
одни только неимущие. Кто же оплатит добычу бесценного масла в гибельных
горах Индокитая или Индии? Кто даст деньги на разведение плантаций калава,
строительство лабораторий и заводов, эксперименты и опыты? Это не хина,
нужная всем. Это не дерево кока, из которого можно добывать и лекарство, и
сладкий, приманчивый яд, нужные миллионам...
И чудесные плоды гниют в высоких травах горных джунглей сегодня, как
гнили тысячелетия назад. И люди тоже гниют заживо, как эти плоды, в темной
"римбе" того мира, не в силах прибегнуть к дарованной самой природой
помощи. Им недоступно лечение шальмугровым маслом. Его добыча не сулит
доходов. Спасать страдальцев _невыгодно_. Страшные слова, не правда ли?
"Но мы-то, - говорил еще в Москве, еще на пароходе Виктор Светлов, - мы
люди другого мира. Мы обязаны добыть этот эликсир жизни и, по крайней
мере, узнать окончательно: панацея он или нет".
На второй день по приезде получитал, полувспоминал сквозь свое
лихорадочное состояние все тогда происходившее бухгалтер "Ленэмальера" -
выяснилось, что для движения в глубь острова найти людей вряд ли удастся.
Туда вели два пути: водный, по Хо-Конгу и его притокам, вплоть до
подножия Горы Голубых Ткачиков, и сухопутный: джунглевая тропа,
пересекающая Хо-Конг и Хэ-Кьянг и расположенную в их междуречье влажную
"римбу".
Для водного пути невозможно было найти ни гребцов, ни проводников.
Стоило заговорить про сухую тропу - ужас мелькал в глазах любого местного
жителя.
Виктор Светлов щедро увеличил размер вознаграждения. Метисы порта
ежились и цокали языками от жадности, но боялись соглашаться. Хо-Конг,
если поверить им, состоит сплошь из стремнин и водоворотов. В болотах
полно змей, и среди них страшная из страшных - летучая змея, которая,
подобно стреле, кидается на свои жертвы с вершин деревьев. Там жила желтая
лихорадка, зияли зыбучие пески. Там, вполне вероятно, жили драконы с
девятью глазами, бродила среди зарослей рыжая Баба с сухой рукой и без
спины.
Но много страшней драконов, калонгов, песков, стремнин и даже сухорукой
Бабы были, по общему уверению, Тук-кхаи - вольнолюбивые, не покорные даже
свирепым Хозяевам острова, пришедшим из-за морей. Сыны Золотоликой. Тут
впервые и прозвучало для всех членов экспедиции звонкое имя это -
Золотоликая.
Двадцать с лишним лет Тук-кхаи, оттесненные военными кораблями и
пехотой в глубь своих лесов, осмеливаются дерзостно удерживать в своих
руках возвышенности острова, на которые можно проникнуть только по одной
или двум неприступным скалистым тропам. Нечего и думать отправиться к ним:
во-первых, и сами они злы и дики, а во-вторых, кто же отважится преступить
приказы.
Стало ясно, что сухорукая Баба тут ни при чем; все дело в негласной
инструкции оттуда... Именно внимая ей, губернатор острова решил не
выпускать "рюссики люди" за пределы городской черты.
Положение стало почти безнадежным. Но в одну из душных грозовых ночей,
когда потоками лил, кипел, клубился тропический дождь и непрерывно били в
землю сине-зеленые молнии, в дверь номера постучали. Служитель, молчаливый
желтолицый человек с большим крестообразным шрамом на щеке, ввел к русским
второго - гиганта, как всегда на этом острове неясно, малайца, даяка или
аннамита. Затем он не удалился с заученно-низким поклоном, как много раз
на дню, а остался в комнате, когда великан, с достоинством приложив руки к
груди, сел на циновку.
К утру все переменилось. Человек этот (он не нашел нужным назвать себя,
да никто и не настаивал) узнал, что на остров прибыли люди из Страны, где
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг