- Брат! - закричал кто-то.
Этот крик резанул рыжего по сердцу. Он рванулся было навстречу этому
голосу, он хотел все объяснить и утешить: сказать, что ему не больно и не
страшно, но только клекот рвался из его развороченной мечом груди и алые
пузыри вздувались над черными доспехами. И губы не слушались, и руки.
Удар Самаэля был настолько силен, что клинок прошел насквозь,
искрошив грудную клетку и позвоночник и разорвав легкие.
Зеленые глаза Арескои потемнели, сузились вертикальные зрачки. Он
пытался разглядеть своего противника и того, кто отчаянно звал его, но
жизнь вытекала из могучего тела по капле. И с каждой каплей мир становился
все тоньше и призрачнее.
Га-Мавет бежал так, как никогда не бегал прежде. Конь пал под ним
несколько часов тому назад, и он сражался пешим. Завидев, как умирает на
песчаной отмели его брат - самый близкий, самый любимый, он ринулся к
нему, надеясь на чудо. Но дорогу ему преградил широко улыбающийся Самаэль.
- Подожди, - сказал негромко. - У меня к тебе дело.
Однорукий бог не представлял себе, что он сможет сделать с этим
сгустком тьмы. Но отступать не собирался. Потому что урмай-гохон был
единственной преградой между ним и его братом, умиравшим сейчас в
нескольких шагах. Он легко взмахнул своим черным, без единого блика,
мечом, с которого капала кровь многочисленных жертв, и встал в боевую
стойку. При первом же выпаде врага он получил глубокую рану в бок.
Самаэль повел атаку неожиданно хитро, заставив Бога Смерти отступать
шаг за шагом. Левой рукой трудно сражаться против такого воина - даже если
ты бессмертен. И га-Мавет приготовился достойно встретить свою смерть.
Джаханнам взлетел в сжавшееся от боли небо и понесся вниз с такой силой,
что, казалось, способен пронизать и земную плоть. И споткнулся, зазвенев
от обиды. Его приняли на себя скрещенные клинки - Такахай и Тайяскарон.
Никогда мечи Гоффаннона не испытывали такой тяжести и боли. Джаханнам
пытался прорваться сквозь них, прорезать их сверкающие тела, выкованные
могучим Курдалагоном. В иные секунды им казалось, что их время наступило.
Каэ скрежетала зубами.
Оглушенный, истекающий кровью га-Мавет помочь ей не мог. Остальные
были далеко: там, где сражение еще кипело, и времени, чтобы оглянуться
назад не было - ни мгновения. Тиермес схлестнулся с Шуллатом, и его судьба
висела на волоске. Барахой был атакован морлоком и Эр-Соготохом,
окруженными толпой приспешников. Некого было позвать на помощь. А Каэтана
понимала, что этот противник ей не по зубам. Он был настолько сильнее,
настолько мощнее, что никакие мастерство и ловкость не давали ей
преимущества. Самаэль был не менее опытным воином, чем Траэтаона. Звериная
мощь катхэксинов, сила морлоков и власть Мелькарта сплавились в горниле
времени и закалились в крови, произведя на свет урмай-гохона.
Он был воистину великолепен. Его торс мог служить моделью для
изваяний богов, шелковистая кожа была безупречна, смоляные волосы,
завязанные узлом на макушке, летели по ветру. Венец с драконьими крыльями
по бокам бросал на его лицо отблеск огня, и черные, бездонные глаза
сверкали и искрились, как драгоценные камни. Лицо было прекрасным и отнюдь
не искаженным гримасой ненависти или ярости. Самаэль убивал спокойно и
даже ласково. Только смерть от этого не была доброй.
И мечи не давали ей перевеса: Джаханнам был не менее стар, не менее
силен и так же одушевлен, как и ее клинки.
Второй удар отбросил ее на несколько шагов, и только отчаянный
кульбит позволил ей не упасть, а встать на ноги. Сзади поднимался,
шатаясь, га-Мавет, чтобы добрести до нее и своим телом закрыть от Самаэля.
Но было поздно - он не успевал.
Поэтому, когда урмай-гохон задержал руку с зажатым в ней мечом и не
без удивления воззрился не на Каэтану, а на что-то или кого-то рядом с
ней, она не стала мешкать и прыгнула на него, чтобы дотянуться, чтобы
достать. Он отшвырнул ее почти небрежным движением. Маленькая богиня
грянулась на песок, даже панцирь Ур-Шанаби не смог смягчить силу удара.
Каэ покатилась по берегу и уткнулась лицом в набегающие волны. А Бог
Смерти изумленно смотрел, как встает рядом с ним исполин в черных
доспехах, светловолосый гемерт, погибший давно и совсем в другой битве.
Встает и сжимает в руках Ущербную Луну, и видно, что ему-то она как раз по
руке.
Самаэль внимательно разглядывал возникшего из ниоткуда противника,
оценивал. И не мог не признать, что впервые за все время встретил врага и
достойного, и опасного. Рыцарь был выше Арескои, га-Мавета и самого
урмай-гохона. Мощнее и шире в плечах. Лицо его было закрыто глухим
забралом, и потому Самаэль не мог его разглядеть. Да и не собирался. Кинул
короткий взгляд на руки противника - тот держал секиру легко, не сдавливая
рукояти, не примеряясь перед ударом. Молчаливый медленно пошел вправо,
описывая широкий круг. Он не знал этого бессмертного и не знал, чего от
него можно ожидать. В том, что это кто-то из Древних богов, он даже не
сомневался.
Джаханнам потускнел. С Ущербной Луной он уже сталкивался недавно, но
ведь всем понятно, что оружие питается силой своего хозяина, а не
наоборот. Ни один великий меч, ни одни божественные доспехи не сделают
сильным слабого и жалкого человека. И напротив, величие духа и мощь
господина дают волшебному оружию его невероятные возможности. Ему, мечу
Джаганнатхи, это было доподлинно известно. И он, Джаханнам, твердо знал,
что никогда не сталкивался с такой грозной и опасной соперницей, как
Ущербная Луна. Его бы воля, он не стал бы выяснять в поединке, кто из них
сильнее, а уступил без боя. Чтобы уцелеть. Но кто удержит Самаэля?
Схватка была короткой, хотя и отчаянной. Урмай-гохон сразу понял, что
такого воина ему не победить: какая-то странная сила буквально
выплескивалась из него, будто Молчаливого бросили в действующий вулкан.
Даже в недрах Медовой горы Нда-Али, даже в объятиях Ишбаала не ощущал он
присутствия такой мощи. Самаэль любить не умел, и потому ему было
невдомек, что исполин-гемерт, шагнувший из смерти на поле боя, чтобы
защитить свою любовь, воистину непобедим.
Он нарушил основы мироздания, пошел против судьбы и Вселенского
равновесия. Позади него оставался вздыбленный, разъяренный Мост, с
которого никто еще не уходил по своей воле, впереди простиралось жадное
поле всепоглощающей пустоты, усеянное звездами. Но все это было ничто по
сравнению с тем, как любил великан. И после всего, что он сумел
преодолеть, Самаэль казался ему маленьким и слабым.
Бордонкай перехватил секиру как копье и изо всех сил вонзил ее
навершие в грудь урмай-гохона. Страшно вскрикнул Самаэль. И закричал
повелитель Мелькарт, чье существование на Арнемвенде в этот миг было
прекращено.
Мироздание протестовало, как могло: оно приговорило Арнемвенд к
гибели в очистительном пламени, оно запретило этому миру жить дальше, а он
не просто боролся, но и побеждал. Своим вмешательством Бордонкай разрушил
последние надежды той сущности, которая мнит себя вершителем всех судеб. И
она не могла простить давно несуществующему человеку этой смелости.
Рядом на песке умирал га-Мавет. Разбитые ребра и смятое страшным
ударом тело болели не так сильно, как тосковала душа. Он не боялся
перестать быть, но боялся оставить Каэтану и весь этот мир одинокими и
беззащитными. Исполин Бордонкай остановился возле него: его очертания уже
плыли и размывались, как тень.
- Пустишь? - спросил с надеждой. И Бог Смерти понял, что есть еще
одно деяние, которое они могут совершить.
- С радостью, - прошептал.
И тогда Бордонкай просто поднял его на ноги и шагнул в него, как в
храм, в котором давно не было молящихся. И храм принял его - нового жреца,
новую душу, новую суть.
ЭПИЛОГ
Это продолжалось так долго, что Каэтана потеряла счет минутам или
часам.
Души павших на Шангайской равнине уходили к ней, к той, за которую
сражались и умирали, и не было этому скорбному шествию конца.
В числе последних погиб Барахой, унеся с собой жизни двух последних
хранителей - Эр-Соготоха и морлока. Вспомнив себя, он не мог поступить
иначе, и боги Арнемвенда искренне оплакивали его.
Из четырех фенешангов в живых остались Римуски и Тотоя. А Фэгэраш и
Мешеде скончались от ран незадолго до конца сражения.
Маннагарт недаром так долго был вождем трикстеров: он до последнего
удерживал ущелье. И умер только тогда, когда его дело было сделано. Из
трех с половиной тысяч варваров, пришедших под его началом в Сонандан, в
живых осталась едва ли десятая часть. Когда они переодевали своего вождя,
прежде чем положить его на погребальный костер, то обнаружили на его теле
с два десятка резаных и колотых ран. А ведь он смеялся и распевал до
последнего.
Небольшая заминка вышла у трикстеров с обычаем и удушенную жену
класть на костер вместе с вождем и его имуществом. Несколько раз
подступали с расспросами к Гаймарту и прозрачно намекали на то, что ему
надо бы уговорить Каэтану. Но потом отступились - решили, пусть она будет
их вождем. Для Интагейя Сангасойи эта новость была не самой лучшей, и
впоследствии она не раз вслух выражала тоску по погребальному костру,
которым не воспользовалась, когда было так возможно.
Дарамулуну пришлись по вкусу яблоки, груши и виноград, и он мирно
пасся в саду вместе с черным быком князя Малана Тенгри, которого совратил
с пути истинного и приохотил к не присущим быкам продуктам.
Сам Малан Тенгри скончался через несколько дней после сражения.
Сердце остановилось. И даже искусство Гайамарта не помогло. Бессмертный
врачеватель сказал, что князь просто смертельно устал - так, как человек
устать не может.
Сильно поредело и войско хортлаков. Помощь их была неоценимой: они
командовали вражеской армией, подражая голосам военачальников, зато и
истребляли их безжалостно. Тетушку Шази не спасла ее кастрюлька - какой-то
из танну-ула раздробил ей череп. Зато оставшиеся в живых хортлаки
рассказывали самые удивительные истории.
Были убиты Могаллан и То Кобинан. По завещанию, которое нашлось у
Нингишзиды, их сожгли, а прах Астерион развеял над Иманой.
По Магнусу Номмо горевал, пожалуй, даже больше, чем по Рогмо. И
тщательно охранял от посторонних глаз ларец, добытый чародеем у Аджи
Экапада. Маленький альв отдал его Каэтане, когда прошло уже довольно много
времени после битвы на Шангайской равнине. И та обнаружила в ларце голову
катхэксины Джератты - матери урмай-гохона Самаэля. Голова была жива и
невыносимо страдала. Каэ исполнила обещание, данное ею Сокорро, и
отпустила катхэксину с миром и покоем. Она и сама не ожидала, но душа
Джератты была легко принята ею и долго еще чувствовалась, словно теплый
огонек свечи.
Защищавшие Демавенд и его окрестности драконы тоже дорого заплатили
за победу: Сурхак погиб, и его провожали в последний путь все боги и
древние существа Арнемвенда. Даже Аврага Дзагасан явился проститься с тем,
кто был некогда его врагом.
Ни от кого не укрылось, что исцелившийся от страшной раны Бог Смерти
Малах га-Мавет сильно изменился. Глаза его - по-прежнему желтые, с
кошачьими вертикальными зрачками - стали добрее и ласковее. Весь он как-то
вытянулся, превзойдя свой и без того великанский рост, и стал мощнее в
плечах. Многие указывали на несомненное его сходство со статуей Бордонкая,
стоящей в священной роще Салмакиды, но объяснения этой перемене не
находили. Возможно, что-то знала о ней Каэ, но она никогда и никому об
этом не говорила.
Крохотные пеньки-филгья посетили ее на следующий день после сражения.
Они шли к маленькой богине долгое время и, как обещали когда-то, пришли в
тот день и час, когда ей было тяжелее всего. О чем говорили они у фонтана
с веселым дельфином? Кто знает... Но после этого филгья остались в Храме
Истины и с тех пор следили за зеленым огнем.
В новом мире, выжившем и победившем такой ценой, трон Верховного
Владыки предложили Кахатанне, Богине Истины и Сути. Но она согласилась
принять его только на время, пока не отыщется более достойный.
Спустя год у нее родился сын, названный Мангалаем. Нингишзида и Номмо
с упоением принялись воспитывать его, совершенно всерьез полагая себя
родными дедушками, и юный бог рос под их опекой справедливым, добрым и
мудрым. В день совершеннолетия стала ясной и его суть - он был божеством и
духом Свободы. Поэтому никто не протестовал, когда Каэтана объявила, что
хочет сделать сына своим наследником и уступить ему трон Арнемвенда. В
качестве подарка она преподнесла Мангалаю доспехи Ур-Шанаби и меч
Зу-Л-Карнайна.
В этот же день молодой бог пожелал узнать, кто является его отцом, и
получил странный ответ. Но что это был за ответ, знали лишь немногие
избранные.
Барнаба научился наконец приходить и уходить в мир людей когда ему
вздумается. В человеческом облике он проводил по-прежнему много времени,
ибо в естественном, бесплотном своем "всегда и везде" не мог наслаждаться
хурмой и медовыми коржиками.
Частыми гостями в Салмакиде были гном Раурал, Банбери Вентоттен,
герцог Талламор и эльфы. Душой же всех компаний всегда оставался алый
перстень Ниппи - разговорчивый и задиристый.
А однажды, долгое время спустя, Нингишзида, уже совсем седой и
морщинистый, прогуливаясь по храмовой аллее, столкнулся со своей давней,
забытой уже галлюцинацией. Трое монахов в капюшонах, натянутых на лицо,
померещились ему в сплетении теней и солнечного света. Это так выбило
почтенного жреца из равновесия, что он просидел весь день у татхагатхи
Сонандана, жалуясь и попивая знаменитое зеленое вино. Тхагаледжа внимал и
улыбался в белые как снег усы.
***
"А еще говорят, что принявшая в себя души всех любимых и близких
Богиня Истины стала воистину всемогущей. И открыла она однажды проход в
пространство Мелькарта, и сама пошла туда, дабы уничтожить своего
заклятого врага.
И на огромной равнине - в сотни раз больше Шангайской - встретила она
тщедушного серенького человека.
- Ты пришла убить меня? - спросил этот человечек. - Удачи тебе,
великая. Она потребуется и тебе, и твоим детям. Ибо если сейчас ты убьешь
меня и развеешь прах мой по всему пространству, то спорами просочится он
во многие миры. И все станет этим семенам доброй почвой - горе и боль,
слезы и тоска, сомнение и страх, ненависть и зависть, жадность и гордыня,
презрение и скупость. Мало ли что еще чувствуют не только люди, но и иные
существа. Там, где есть перечисленные мною состояния души, там и откроется
однажды проход в пространство Мелькарта. И запомни, что Мелькарт
уничтожим, но пространство Мелькарта вечно и непобедимо, ибо вы сами
создаете его своими деяниями и мыслями, своими поступками и чувствами. А
теперь я готов к смерти.
И говорят, что Великая Кахатанна повернулась и пошла прочь.
И поняла она главную истину: пространство Мелькарта находится в
каждом. Труднее всего победить себя, а Мелькарт слаб, как и любое зло. Ибо
зло - это ненастоящее, и истина отрицает его самой своей сутью.
Тогда Кахатанна попрощалась с сыном, повелев ему править мудро и
справедливо, избегая гнева, сомнений и зависти. Затем взяла два меча и
двинулась в бесконечный путь.
С тех пор она ходит по миру и стучится в двери. Если ей открывают, то
она рассказывает о пространстве Мелькарта, живущем в каждом из нас, и
оставляет частичку света своей души, дабы он прогонял Тьму. И те, кто
слышал или видел ее, стремятся всю жизнь к новой встрече, и нет им покоя
до самой смерти, и порой считают их безумцами и одержимыми.
Есть и такие, кто не решается открыть ей дверь. Она не настаивает,
ибо истина не продается и не покупается, не внушает и не повелевает:
истина может только открыться. Она уходит в свой бесконечный путь, а тот,
кто не принял ее, всю жизнь мечется в клетке души своей, сражаясь с мраком
и чувствуя, что упустил, быть может, главное. И сожаления достойны эти
люди.
Часто случается, что видят ее вместе с прекрасным великаном, одетым
во все черное. Глаза у него желтые, с вертикальными зрачками, и волосы
смоляные и непокорные. У него черный меч, на лезвии которого не
задерживается ни единое пятнышко света. И это есть Смерть. А по другую
руку возвышается ослепительной красоты юноша - весь серебристо-голубой и с
драконьими полупрозрачными крыльями. И это есть Владыка Царства Мертвых.
Ведомо нам, что часто истина открывается в момент смерти.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг