достоинства да и понимал, что его боязнь обернется против него - вот и
весь результат. Никаких толковых распоряжений он не дал, а начальник
Тайной службы не предложил ничего конкретного, потому что с упомянутым
докладом явился исключительно из соображений собственной безопасности и
волновался только за свою шкуру.
Рассудил он довольно здраво: если понтифику донесут о том, что
творится в стране, то Нерай не сможет упрекнуть его в том, что он утаил
что-то. Ежели все останется на своих местах - ему это только на руку.
Втайне практически все придворные Дайнити Нерая уже согласились с его
скорой и неизбежной гибелью, а также с воцарением на престоле Хадрамаута
основателя новой династии - потомка древнего и славного рода Эльваганов.
Без своего верного Вегонабы Лина понтифик был столь беспомощен, а
многочисленные придворные так отчаянно интриговали, что было просто опасно
оставлять государство в этом состоянии на неопределенный отрезок времени.
Даже талисман Джаганнатхи не мог бы добиться лучших результатов. Можно,
конечно, объяснить происходившее тогда в Хадрамауте и влиянием темных сил,
но не к чему. Дайнити Нерай просто пожинал плоды своего безразличия и лени.
И когда шаммемм наконец явился с докладом о результатах своего
славного похода к понтифику, никто не сомневался в том, что неизбежно
должно было произойти в дальних покоях дворца Да Зоджи.
Стражники сами отдали себе приказ покинуть свой пост - во избежание
недоразумений. Не могли же они стоять у дверей, затыкая себе уши. А так
всегда могли отговориться тем, что ничего не слышали. И даже клятву
принести.
Сановники, слуги и челядь тоже нашли себе массу дел подальше от
покоев понтифика. Кто отправился в винные погреба, кто - на кухню,
находившуюся в полуподвальном помещении. Кто вообще с важнейшим поручением
вышел в город.
Тих был дворец Да Зоджи и пуст.
Дайнити Нерай почувствовал свое одиночество кожей, и приближающуюся
смерть тоже почувствовал. Он лихорадочно шарил в памяти, стараясь
вспомнить, что нужно делать в подобных случаях. Но мудрый Вегонаба не
предвидел такого ужасного развития событий, а потому никаких наставлений
на сей счет не давал. Когда шаги приближающегося шаммемма гулко прозвучали
на мраморных ступенях, понтифик внезапно хлопнул себя по лбу, встал со
своего любимого кресла и проковылял в соседнюю комнату, где на стене висел
фамильный меч Нераев - старый и в потрепанных ножнах, свидетельство былой
славы старинного рода. Встав на цыпочки, Нерай, пыхтя и обливаясь потом,
вытащил его. Меч был затупившийся и тусклый. Первое время, в дни юности
понтифика, его еще чистили и точили, однако с годами стали забывать об
этом, и теперь клинок пошел пятнами ржавчины.
Когда, прогрохотав каблуками по мраморным плитам абсолютно пустого
дворца, шаммемм Дженнин Эльваган рывком распахнул двери в покои Дайнити
Нерая, тот поднялся ему навстречу с клинком в руках.
С первого же взгляда было ясно, что меч понтифика такой же старый и
несчастный, как и его владелец. И все же Эльваган сумел оценить этот жест
по достоинству. Ведь именно о достоинстве и шла здесь речь.
Носитель талисмана Джаганнатхи сильно изменился - и жестокость,
мрачность и ненависть, а также жажда славы и власти стали основными его
чертами; но все же...
Все же он отдал салют грузному и нелепому понтифику, прежде чем
скрестить с ним свой клинок.
***
Самаэль двинул свои войска на Бали.
Это было одной из главных новостей последних дней, и даже внезапная
смерть понтифика Хадрамаута Дайнити Нерая и воцарение нового владыки -
Дженнина Эльвагана прошли почти незамеченными в свете этого события.
Бали сопротивлялось отчаянно. Армии Урукура и Эреду шли на помощь с
такой скоростью, какая только была возможна. Однако саракоям нужно было
пересечь необозримое пространство пустыни, отделявшее Урукур от Бали и
служившее естественной границей, а в Эреду стояло только два полка
тхаухудов, и, естественно, выступить по первому зову союзников мог лишь
один из них - а этого было крайне мало.
Зу-Л-Карнайн прекрасно понимал, насколько этого мало, но его в
железные тиски взяли Джералан и Мерроэ.
Аджа Экапад вернулся в Кайембу абсолютно неожиданно, когда все уже
считали его без вести пропавшим. Гуахайока Гейерред успел оплакать старого
своего друга - графа Коннлайха - и две сотни отборных рыцарей; король уже
назначил пенсии семьям погибших солдат, и жизнь в королевстве постепенно
вошла в свою колею. Возвращение мага принесло всем не облегчение, а только
горе и боль.
Аджа Экапад ни много ни мало обвинил аиту Зу-Л-Карнайна в том, что
его люди напали на отряд рыцарей Мерроэ и безжалостно истребили их всех до
единого. Ему же, магу, чудом удалось выжить; долгое время он прятался и
залечивал раны, пока не набрался сил настолько, чтобы вернуться в столицу,
к своему королю, и поведать ему правду об этом печальном событии. Экапад
выступил перед королевским советом с обвинительной речью, и голос его
звенел и срывался, когда он описывал последние минуты жизни доблестных
воинов.
В королевском совете было много друзей и ровесников Коннлайха, и
никто из них не остался равнодушным к рассказу Аджи Экапада. А внешний вид
мага заставил их поверить и в перенесенные им страдания: отощавший, весь
покрытый свежими струпьями и рубцами, оборванный, с лицом изборожденным
морщинами, он казался старше лет на сто. Уже потом, спустя долгое время,
члены совета недоумевали, как же получилось, что они оказались настолько
легковерными и бездумными; как забыли, что имеют дело с одним из самых
могущественных чародеев мира и что ему ничего не стоит околдовать их или
принять какой угодно жалкий и измученный облик?
Никто из тридцати вельмож и военачальников, в том числе и гуахайока
Гейерред, не знали о существовании талисмана Джаганнатхи и о его
невероятных возможностях. Они не подозревали, что Аджа Экапад, столь
гневно и пламенно говоривший перед ними, носит на груди украшение, в
котором заключены страшные силы, - и этому кусочку золота ничего не стоило
подчинить себе разум окружающих. Маг говорил, а все остальные верили, ибо
так хотел талисман Джаганнатхи волею своего господина Мелькарта.
Взбешенный Колумелла тут же объявил войну империи Зу-Л-Карнайна,
как-то не задумавшись над тем, что это является самым настоящим
самоубийством. Любопытно, что королевский совет полностью поддержал его. И
только гуахайока отчаянно протестовал против такого решения. Да, Гейерред
тоже поверил магу; он тоже скорбел о горестной участи своих рыцарей,
однако он прекрасно понимал, насколько безумным было решение воевать с
аитой. Армии тхаухудов сотрут Мерроэ с лица земли в наикратчайший срок,
залив эту несчастную землю потоками крови. И он требовал, просил, умолял
прислушаться к нему. Тщетно. Все тщетно. Уже через несколько часов после
окончания королевского совета армия Мерроэ готовилась к выступлению в
поход.
Гуахайока диву давался тому, что происходило у него на глазах.
Неподготовленные войска без продовольствия и оружия; разрозненные части,
получающие приказы в разное время, отсутствие сколько-нибудь конкретного
плана боевых действий - все это смахивало на общее безумие. Однако, когда
он отказался в нем участвовать, пытаясь заставить короля Колумеллу
остановиться, его попросту арестовали и поместили в башню Черной Крысы -
самое отвратительное местечко, какое только его величество мог отыскать в
Кайембе.
Очутившись в сырой и холодной камере, Гейерред какое-то время не мог
прийти в себя от удивления. Быстрота, с какой все произошло, заставляла
его считать все события минувшего дня дурным сном, который вот-вот
развеется. Однако текли минуты, складываясь в томительные часы, и он
уверился окончательно в том, что все это не сон, а самая страшная явь,
которая только могла случиться с ним и со всем его королевством. Гуахайока
был человеком смелым, решительным и твердым. И потому талисман Джаганнатхи
вызвал у него лишь временное помрачение, которое постепенно проходило
вдали от этого источника темных сил. Спустя несколько часов Гейерред не
верил ни единому слову Аджи Экапада. У него была масса вопросов к магу,
которые следовало задать еще там, на королевском совете. Что делал отряд
Коннлайха на территории империи? Отчего Зу-Л-Карнайн отдал приказ тайно
напасть на рыцарей Мерроэ и убить их, а не захватил и не отправил в
столицу, чтобы вернее уличить Мерроэ в нарушении границ? Если же отряд
аиты учинил кровавую резню на землях Мерроэ, то где именно и почему об
этом никто не слышал до сего дня? Неужели ни путники, ни местные жители,
ни охотники, ни странствующие рыцари - словом, никто ничего не видел? И не
мог гуахайока поверить в то, что отряд Коннлайха сдался без боя. Да там
такое бы стояло, что в Кайембе было слышно! И это значит, что история,
рассказанная Аджой Экападом, - ложь. Ложь от первого и до последнего слова.
Первым и самым естественным движением военачальника было позвать
кого-нибудь, чтобы потребовать аудиенции у короля. Колумелле нужно было
открыть глаза на происходящее до того, как он обречет своих людей на
кровавую бойню. Да и кто поведет войска в сражение? Кто осмелится
противостоять гению Зу-Л-Карнайна? Но, немного поостыв, Гейерред рассудил,
что к королю его не допустят все равно. А вот Аджа Экапад вполне может
предвидеть подобный вариант и уничтожит неугодного гуахайоку - тем более
что они всегда были соперниками. И это значит, что нужно искать совершенно
другой выход.
Когда-то давно, когда Гейерред был еще ребенком и только грезил о
воинской славе и подвигах во имя своей страны, его отец Гелиафар - один из
высших военачальников Мерроэ - постоянно повторял:
- Множество славных рыцарей гибнут отнюдь не на поле брани. Они
умирают бесславно, в походе, только потому, что их никто не научил
выживать. Отбери у рыцаря меч и копье, отними у него секиру, топор и
доспехи, лиши его коня и верного лука, и что тогда? Он окажется
беспомощнее любого крестьянина, любого разбойника, чья подготовка, может,
и хуже, зато более разнообразна. Рыцарям не хватает опыта и знаний. А их
не заменит даже высшее воинское мастерство.
Тогда Гейерред отца не понимал. Он считал, что его заставляют
заниматься делом унизительным и недостойным; он яростно сопротивлялся
любой попытке научить его чему-либо, не относящемуся к схваткам и
турнирам. Однако Гелиафар был человеком не только разумным и прозорливым,
но и весьма волевым, в чем моментально убедился на своей шкуре его не в
меру строптивый сын. Любой каторжник посчитал бы свою участь менее тяжкой,
если бы увидал, как отец подолгу заставляет сына искать съедобные корни и
питаться ими в течение нескольких дней кряду. Как учит его добывать огонь
трением сухих палочек; как требует, чтобы сын научился есть и сырое мясо,
и овощи. Это была только часть ежедневных выматывающих тренировок. Зато к
восемнадцати годам Гейерред умел многое: не было на всем Варде такого
замка, который он бы не открыл в считанные минуты; такой отвесной стены,
на которую он бы не взобрался; такого противника, которого он бы не одолел
голыми руками. Все могло стать для будущего гуахайоки оружием - ложка,
гвоздь, обрывок веревки, подкова, оброненная тряпка и даже пучок соломы.
Он знал, как плести сети и ковать оружие и броню, как лепить горшки и
охотиться на сурков, ящериц и лягушек. Он мог распознать любые следы, и
обоняние у него было как у гончего пса.
Много лет прошло с тех пор, как умер Гелиафар. Давно уже стал
Гейерред гуахайокой Мерроэ, высшим воинским начальником в стране;
многочисленные навыки и умения немного притупились и подзабылись за
ненадобностью. Но теперь, находясь в каменном мешке, в башне Черной Крысы,
он вознес благодарственную молитву своему мудрому и дальновидному отцу. А
затем приступил к делу.
Растяпа-солдат, гремя ключами, отворил тяжелую и низкую дверь камеры,
чтобы просунуть внутрь миску с едва теплой, отвратительного запаха
похлебкой, положенной тем смертникам, которых запирали здесь. Башня Черной
Крысы служила своеобразным склепом тому, кого казнить было невозможно,
убить тайно - нельзя, а оставить в живых король не хотел. Они умирали
здесь медленно, и никого нельзя было в этом обвинить.
Страшный удар сбил с ног стражника, и деревянная миска с глухим
стуком упала на каменный пол камеры. Пролившаяся похлебка образовала
мутную тепловатую лужицу, в которой вскочивший было охранник тут же
поскользнулся. Он пытался было закричать, но толстый жгут соломы,
сплетенный гуахайокой из части собственной подстилки, настолько сильно
сдавил его шею, что он не мог даже пискнуть. Теряя сознание, стражник
повалился на пол, и Гейерред придержал его железной рукой, чтобы не
звякнули ключи или оружие. Завладев мечом - грубым, с неудобной рукоятью,
гуахайока связал стражника и положил его лицом вниз на свою подстилку.
Затем взвесил на руке связку ключей и выбрался из камеры.
Ему удалось без особых проблем покинуть башню Черной Крысы, если не
считать двух или трех охранников, которые на свою беду попались ему по
дороге. Гейерред не убивал их, не имевших никаких шансов сражаться с ним,
только оглушал, чтобы они не подняли паники прежде времени. Найдя во дворе
тюрьмы конюшню, гуахайока открыто вошел внутрь и придирчиво выбрал самого
сильного и молодого коня, от которого в ближайшие сутки должна была
зависеть его жизнь. Прежде чем охрана опомнилась и что-либо сообразила, он
был уже далеко, несясь во весь опор по дороге, которая вела из Кайембы к
храму Тиермеса. Гейерреду повезло в том, что ни король, ни министры, ни
сам Аджа Экапад не были заинтересованы в том, чтобы стало известно об
аресте гуахайоки, пользующегося уважением и любовью армии и простого люда.
Потому большинство солдат, охраняющих тюрьму, даже не посмели окликнуть
своего господина - разве что удивились, что он появился в столь странном
месте один, без свиты.
В храме Тиермеса Гейерред появился к вечеру следующего дня.
***
Алан сверкал, как огромный драгоценный камень. Ослепительные снега,
блистающие всеми оттенками белизны, были чудо как хороши, и Каэтана с
восторгом оглядывалась, невольно прикрывая глаза рукой. Золотые грифоны
стремительно неслись над океаном, закованным в ледяной панцирь, над
огромными снежными горами, и резкое дыхание вечного холода не могло
настигнуть их. Но все же даже здесь, в огненной колеснице Солнцеликого
Кэбоалана, чувствовалось, какая лютая стужа царит там, внизу.
- Как тебе нравится Алан? - обернулся Кэбоалан к своей очаровательной
спутнице.
- Потрясающе красиво, но не представляю, что здесь кто-то может жить.
Континент безлюден и пуст?
- Не совсем, - улыбнулся Солнцеликий. - Нет пустынных континентов,
есть населенные в большей или меньшей степени. Конечно, здесь не Вард и не
Имана, однако и тут существуют города и селения; большинство из них мы
оставим в стороне - они располагаются западнее, по всему побережью
Алмазного океана...
- Какого-какого? - переспросила Каэ.
- Океана Меш. На языке здешних народов Меш означает алмаз; и ведь это
точно подмечено. Смотри, как искрится и переливается.
- Говори, рассказывай дальше, - потребовала Богиня Истины.
- Да-да, конечно, но можно сперва я спрошу тебя о нескольких весьма
важных для меня вещах? Я ведь слишком долго отсутствовал, - извиняющимся
тоном добавил Кэбоалан.
Каэтана изобразила на лице внимательное отношение к собеседнику.
- Я почти ничего не понял из сбивчивых пояснений дорогих братцев, но
это не самое главное; меня. волнует, что ты помнишь из своего предыдущего
превращения?
Интагейя Сангасойя стала серьезной и печальной:
- Почти ничего, дорогой Аэ. С чем бы я ни столкнулась теперь - все
мне приходится объяснять заново. Только изредка в памяти всплывают
какие-то отдельные сведения, эпизоды, иногда просто цветные обрывки - как
картинки. Например, я абсолютно не помнила ни Иманы, ни Джемара. Сейчас
выясняется, что и Алан мне совершенно незнаком. Вот так.
- А твои прежние чувства и переживания - они не навещают тебя хоть
иногда?
Каэ внимательно всмотрелась в ослепительно прекрасное лицо солнечного
бога, и внезапная мысль поразила ее. Эта мысль и заставила юную богиню
сперва порозоветь, а затем и вовсе залиться алой краской. Кэбоалан увидел,
насколько она смущена, и торопливо заговорил:
- Прости, прости, если я был бестактен или груб. Я вовсе не хотел
огорчать тебя или нарушать покой твоей души. Я понимаю, что с тех пор
прошло слишком много времени и ты уже почти другая, - я не мог
рассчитывать на то, что ты помнишь. Но сам я, в какой бы дали ни
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг