растоптан тысячами ног - проступали на свет Божий островки мокрого
растрескавшегося за зиму асфальта, покрытого холодной бурой кашицей грязи
вперемешку с остатками снега.
Словом, на улице не было ничего привлекательного.
Но, тем не менее, пошатавшись, некоторое время по квартире, и решив,
что внезапный мой психоз, воплотившийся в приступе беспричинного страха,
замкнутый в четырех стенах, может развиться, черт знает, до каких пределов,
я все же решила выйти в этот неуютный февральский день. Пройтись по серым
промозглым улицам, заглянуть в магазины, и может отвлечься какой - ни - будь
незатейливой покупкой.
Улица была многолика, но людской поток не нес в себе ни добра, ни даже
просто сердечности.
Напротив, это был сгусток злой, целенаправленной энергии, замешанной на
агрессии и твердой решимости для достижения своей цели снести любые преграды
на пути, двинуть ближнего локтем под ребро, а то и вовсе короткой подсечкой
швырнуть его на землю, прямо в грязную снежную кашу.
Таким было суммарное настроение людей, вмиг взявших меня в плотное
кольцо. И не мне было винить их за это, ибо, двигаясь своим железным маршем,
безжалостно втаптывая в холодную грязь упавших, они пытались всего - на
всего выжить. Такая нынче была жизнь.
Однако некоторое время я тупо двигалась в этом чуждом потоке, заряжаясь
его злой упрямой энергией, так же, как и все вокруг, при случае, задевая
плечами прохожих, не извиняясь, но и не ожидая извинений.
В конце концов, мне это надоело, я устала и замерзла, а злая энергия
улицы не пошла мне впрок. Напротив - к острому чувству тревоги, так и не
покинувшему меня в толпе, добавилось ощущение собственного бессилия и
одиночества.
Более того, улица начала тревожить и волновать меня, почти так же как
пустая квартира, чужими пугающими шагами за спиной, холодным взглядом
незнакомых глаз, царапнувшим по лицу, визгливым скрипом тормозов машины,
ринувшейся к тротуару, именно в том месте, где в эту секунду находилась я.
Кто-то, опасный и очень острожный, следовал за мной, ловко растворяясь
в толпе и используя ее, как удобное прикрытие. Кто-то, явно желающий мне зла
и таящий уже в самом существовании своем серьезную угрозу всей моей жизни.
Таков оказался неожиданный итог прогулки, и, чувствуя, что совладать с
приступом беспричинного страха, обретающим новую силу, мне не удается, я
решительно свернула в первую же ярко освещенную дверь небольшого магазина.
Здесь было тепло, светло, и в воздухе струился тонкий приятный аромат.
Магазинчик был хоть и маленький, но явно претендовал на то, чтобы
именоваться "бутиком" средней руки и, похоже, имел для того все основания.
Любезная девушка, словно и не подозревающая о существовании за
стеклянными витринами, хмурой озлобленной толпы, одарила меня отнюдь не
дежурной улыбкой и поинтересовалась: может ли быть мне полезной?
Я сразу же и с удовольствием приняла ее приветствие, и ее улыбку,
заслонившись ими, как щитом от опасной улицы. Но от помощи временно
отказалась, предпочитая самостоятельно, не спеша перебрать одежду,
развешанную на красивых хромированных кронштейнах вдоль стен. Девушка
согласно кивнула головой и отступила куда-то в недра своего душистого
царства, оставляя меня наедине с великим множеством нарядов, притягивающих
как магнит.
Про взрослых мужчин, коллекционирующих настоящее оружие или игрушечные
танки, рискующих жизнью на крутых поворотах всевозможных ралли часто
говорят, что в детстве они не "доиграли в солдатики".
Однако, никто почему-то доселе не посвятил даже нескольких слов, не
говоря уже о специальном определении, женщинам, которые в детстве, а вернее
в юности "не донаряжлись. "
Между тем, этот синдром в наши дни проявился особенно ярко и рельефно.
И огромное количество вполне успешных и даже более того, дам, демонстрируют
его потрясающе одинаково, как механически куклы, изготовленные на одном
конвейере, одной и той же игрушечной фабрики, говорят " ма-ма"
Я тоже принадлежу к их числу.
Суть этого весьма примечательного синдрома заключается в том, что
юность большинства наших женщин, из тех, кто сегодня достиг приличных высот
на общественной лестнице, и в материальном плане может позволить себе
достаточно многое, пришлась на период острого и по сути хронического
дефицита мало - мальски приличной одежды.
То, что продавалось в магазинах носить было категорически невозможно,
ибо самая привлекательная женщина, рискнувшая облачиться в эти тряпки,
немедленно, как в страшной сказке превращалась в отвратительную бесформенную
корягу неопределенного серого цвета.
То, что носить было можно и хотелось, было почти недоступно, потому что
купить эту одежду можно было только " с рук" за безумные, по тем временам,
деньги. Безумными деньгами, естественно, большинство юных женщин, населявших
империю, не располагало.
Конечно, проблему решать пытались: шили сами по выкройкам из журналов "
Работница " и " Крестьянка", перешивали из старых маминых, а случалось - и
бабушкиных платьев. Кстати, все уважающие себя женские издания тех лет
обязательно публиковали подробные инструкции как из бабушкиной шали сшить
вечернее платье в фольклорном стиле, а из форменной военной рубашки - модное
платье " сафари".
Конечно, копили деньги и пускались во все тяжкие, что бы купить у
спекулянтов, которых в столицах именовали фарцовщиками.
Еще был "комиссионки" - магазины, в которые счастливые обладательницы
импортного ширпотреба иногда, с барского плеча сбрасывали слегка поношенные,
но вполне еще модные вещицы. То была счастливая пора для продавщиц
комиссионных магазинов. Знакомством с ними гордились больше, чему дружбой с
принцессами крови, тем паче, что последних живьем никто в глаза не видел.
Боже мой, какими жалкими и смешными теперь кажутся нам, сорокалетним,
легко забегающим на Rue Cambon в Париже, чтобы за полчаса до отлета самолета
обновить свой гардероб парой костюмов от "CHANEL", или придирчиво
перебирающим костюмы от " VALENTINO " в Петровском пассаже родной столицы,
да и тем, даже, кто подолгу роется на вещевых развалах у стадиона "Динамо",
те двадцатилетней давности потуги хоть немного походить на женщин.
Мы еще никак не можем поверить, что больше нет необходимости капать в
перламутровый лак родного советского производства фиолетовые чернила, чтобы
ногти приобрели модный сиреневый оттенок, и до посинения пропитывать
марганцовкой белый деревенский полушубок, чтобы получить в итоге почти
натуральную дубленку.
Но маятник качнулся в другую сторону.
И рядом с мальчиками, не доигравшими в солдатики, появились не
донаряжавшиеся девочки.
Они оптом скупают костюмы прямо с парижских подиумов, доводя до
помешательства модных кутюрье и пожилых европейских матрон.
Они толкают к кассе тяжело груженые пестрыми тряпками тележки на
распродажах в дешевых супермаркетах, и до хрипоты торгуются с турецкими
лавочниками под сенью знаменитого стамбульского базара.
Дело не в цене, и не в качестве, дело здесь исключительно в количестве.
Они наряжаются.
Каждая сообразно собственному достатку, уму и вкусу.
Но при этом ни одна их них не может остановиться.
Пусть дверцы шифоньеров в скромных московских квартирах уже не
выдерживают напора изнутри, пусть гардеробные комнаты постепенно становятся
самыми большими комнатами на роскошных подмосковных виллах - этот процесс
бесконечен. Ибо маятник далеко качнулся в противоположную сторону: теперь
девочки наряжаются.
Справедливости ради все же замечу, что даже у самых злобных моих
недоброжелателей, язык не повернется назвать меня "тряпичницей" или " рабой
вещей". Отнюдь. В моей иерархии ценностей наряды занимают далеко не первое
место.
А тот самый костюм от "CHANEL ", из - за которого я чуть не опоздала на
самолет в Париже, до сих пор висит на вешалке, украшенный изящными
этикетками и бирками со знаменитым перекрестьем двух "С" - знаком великой
женщины - Коко. Я так не разу и не надевала его, просто не представилось
случая. Таких вещей в моем шкафу много: в обыденной жизни я вполне
довольствуюсь джинсами и уютным свитером. Это так.
Новая одежда мне не нужна, и не потребуется, как минимум, ближайшие лет
пять, да и деньгами на покупку ее я сейчас не располагаю, но...
Но глаза и руки мои заняты восхитительным ни с чем не сравнимым
занятием - выбором новой одежды, и даже недавняя тревога, и страхи отступили
перед этим священнодействием.
Возможно это стыдно, но я признаюсь откровенно: я из тех, из
"недонаряжавшихся".
Словом, через полчаса блуждания по закоулкам магазина, который
оказался, не так уж и мал, я, наконец, проследовала в примерочную кабинку в
сопровождении милой девушки, согревшей меня своей улыбкой. Теперь она несет
за мной целый ворох одежды, которую я намериваюсь перемерить, и, возможно,
приобрести, хотя делать это из соображений экономии категорически не
следует. Однако я скороговоркой бормочу про себя что-то в том духе, что
денег на всю оставшуюся жизнь все равно не хватит, во имя чего же тогда
лишать себя радости?
И приступаю...
Блаженство мое длится уже минут сорок, изредка прерываемое деликатным
вторжением милой девушки, появляющейся для того, чтобы что-то забрать, а
что-то принести.
Я слегка разочарована, но и рада одновременно: привлекательные с виду
вещи на мне оказываются не столь привлекательными, и я без сожаления говорю
им, себе и милой барышне: " нет", избавляясь от очередной партии нарядов.
"Похоже, бюджет мой сегодня имеет все шансы сохранить свою
неприкосновенность" - думаю я с приятной легкостью.
Удовольствие все равно получено. Вот только слегка неудобно перед
симпатичной продавщицей...
И словно откликаясь на мои мысли она тихонько скребется в стеклянную
дверь кабинки
- Вот, взгляните на это платье. Я совершенно забыл о нем. Оно
единственное, и его забирали у нас для съемки рекламы. По-моему, вам очень
пойдет. Это Ан Демелемейстер - очень модный сейчас дизайнер и очень
стильный...
Я знаю, кто такая Ан Демелемейстер. Рискну даже предположить, что мне
это имя было известно, задолго до того, как о нем узнала милая девочка-
продавец.
В прошлой своей жизни, случайно, в Париже я попала на ее показ, и с тех
пор люблю эту немного странную, загадочную женщину, словно пытающуюся
сказать что-то очень важное, но не находящую слов.
И только в легких штрихах, тонких летящих линиях и прозрачном вихре
крохотных кусочков ткани угадывается слабый намек, легкий обриз ускользающей
мысли.
Но дело сейчас даже не в этом.
Я вижу платье.
Оно очень простое и очень странное. Из тонкого струящегося до пола
шелка. То ли изысканный вечерний туалет, то ли одеяние жрицы какого-то
таинственного ордена, то ли черная, вдовья ночная сорочка. Целомудренно
закрыта грудь, только маленький треугольник слегка приоткрывает шею, но и
его стягивают узкие ленточки- завязки, фигура скрывается полностью в волнах
легко матово поблескивающего шелка. И даже рукам не позволено явиться миру:
рукава платья на несколько сантиметров длиннее, чем следовало бы, они
полностью скрывают ладони, оставляя лишь кончики пальцев, словно нерадивая
портниха ошиблась, выполняя заказ или заказчик отчего-то пожелал скрыть от
мира свои руки.
Да, это вне всякого сомнения Ан Демелемейстер. Я узнаю ее загадочные
символы и малопонятные намеки.
Все странно, но все магически притягивает к себе и хочется немедленно
ощутить легкий шелк, струящийся вдоль тела, и, продолжая странную игру
кутюрье, втянуть голову в плечи, чтобы руки совсем скрылись из виду: так
иногда делают маленькие дети, когда стесняются или кокетничают с вами.
Я уже знаю, что куплю это платье, хотя совершенно очевидно, что носить
его буду только дома. Нужно быть очень смелой или очень стильной женщиной,
чтобы появиться в нем на публике: я, увы, не принадлежу ни к первой, ни ко
второй категории.
Да и нет ее у меня, этой самой публики. То есть нет публичных мест, в
которых я могла бы появиться в платье от Ан Демелемейстер.
Но платье я куплю. Хотя стоит оно, видимо, недешево. Возможно, ровно
столько, сколько осталось у меня в кошельке на всю оставшуюся жизнь.
Впрочем, все это уже не имеет значения.
Потому, что милая девушка торжественно ведет меня к кассе, и платье у
меня в руках.
И если даже сейчас выяснится, что всех моих денег не хватает на
покупку, я стану немедленно, прямо из магазина звонить Мусе, и она наверняка
наберет недостающую сумму в своей модной клинике и примчится с деньгами на
такси. Потом она будет бранить меня и одновременно восторгаться платьем,
потом я буду мучительно размышлять, где взять денег на жизнь, чтобы не
сидеть на шее у Муси, но все это будет потом.
Сейчас я покупаю себе платье.
Моих денег, к счастью, хватает на покупку, и теперь я жду пока милая
девушка и не менее симпатичная женщина - кассир все оформят должным образом,
как в настоящем, серьезном "бутике".
- Замечательное платье. - Говорит кассирша, что-то переписывая с
этикетки в тетрадку - Вы знаете, оно даже в рекламе, в журнале... Лиля вам
не говорила? Сейчас найду... - женщина отрывается от своих записей и берет с
полки несколько толстых глянцевых журналов, из тех, на которые установлено
было табу в нашем с Мусей доме. Журналы могли напомнить мне о моей прошлой
жизни, потому что по существу эти журналы и были посвящены моей прошлой
жизни. Но теперь все табу сняты, ибо с сегодняшнего дня мы с Мусей начали
новую жизнь - и я жадно приникаю к журналам
- Сейчас, сейчас - бормочет кассирша, перелистывая пестрые страницы, -
где-то здесь. Совершенно точно, мы еще сравнивали все детали - оно. Вот! -
восклицает она наконец радостно и пододвигает ко мне журнал.
Сомнений нет: это мое платье.
Но картина, а вернее фотография на глянцевой странице журнала,
заставляет мое сердце вздрогнуть, затрепетать, и, оборвавшись с какой-то
невидимой нити, покатиться вниз, сквозь гулкую пустоту вмиг похолодевшего
тела.
На фотографии, черно - белой, и от того еще более убедительной и
жуткой, запечатлено бескрайнее свежевспаханное поле.
Черное.
Собственно, фото, как бы составлено из двух отдельных обрывков черной и
белой бумаги.
Черное - поле.
Белое - небо, примыкающее к нему по лини горизонта.
Но это, разумеется, не главное, ибо два совершенно независимых и даже
чуждых друг другу обрывка бумаги соединены, словно прошиты намертво двумя
вертикальными фигурами, вырастающими из черной плоти земли и устремленными в
белую бесконечность неба.
Одна из этих фигур женщина, облаченная в мое платье.
Она высока и очень худа, худоба ее кажется болезненной и почти
смертельной, черный шелк платья струится вдоль ее плоской фигуры, как саван.
Волосы женщины распущены. Очень длинные прямые волосы, практически
сливающиеся с черным шелком платья. Красивое тонкое лицо не выражает ничего,
словно душа, и вправду, покинула ее изможденное тело, и только глаза
остались открытыми. Большие и очень светлые, они смотрят прямо на меня,
внимательно и серьезно. Ноги женщины, едва выглядывающие из - под широкого
подола, босы. Двумя белыми пятнами они выделяются на черном полотнище земли
Вторая фигура, устремленная ввысь - крест. Простой деревянный крест,
сколоченные их двух неотесанных балок. На белом фоне неба балки кажутся
совсем черными.
Женщина и крест вонзаются в белую плоскость небес параллельно друг
другу и примерно на одном уровне: рост женщины почти такой же, что и высота
креста.
Однако отчего-то возникает ощущение, что крест довольно высок, много
выше человеческого роста и, значит, женщина тоже неестественно высока.
Этот странный портрет дополняет еще одна жуткая деталь, которую
замечаешь не сразу, ибо в глаза бросается контраст белого и черного
пространств и черные фигуры на белом фоне, связующие воедино две
противоположности.
Однако, приглядевшись, различаешь еще одну, почти не различимую -
черную - на черном деталь этой жуткой картины.
У подножия креста вырыта глубокая свежая могила, комья черной земли
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг