выходит, что сороковой день именно сегодня.
- Ой, действительно! Господи, надо же, я тоже подсчитала, и хотела
тебе сказать, но совершенно вылетело из головы.. Просто удивительно! Я ведь
даже позвонила утром в их офис, хотела узнать, собирается ли кто ехать на
кладбище и когда, чтобы тебе с ними не пресечься. Тебе же это было бы не
очень приятно?
- Разумеется. И что - они?
- Они, вернее новая секретарша сказала, что кое-кто из старых
сотрудников собирается, но с утра, а после обеда его вдова... ой, прости.
- Ничего страшного.
- Ну, в общем, она устраивает поминки в каком-то ресторане. Так что
сейчас ты можешь смело ехать, они, видимо, уже начали пить.
- Да, наверное. Слушай, ты сказала: новая секретарша. А - старая,
не знаешь, где?
- Старая... - Муся делает совсем короткую паузу. Даже не пауза это,
а так, легкая заминка, но я чувствую отчего-то, что сейчас она соврет. -
Понятия не имею. - своим тихим шелковым голосом говорит Муся, - Уволилась
наверное.
"Уволили, наверное, - про себя поправляю я Мусю, - причем за то,
посмела общаться со мной. Но вот как они узнали об этом? И почему лжет Муся?
Не хочет лишний раз травмировать мое самолюбие? Она и так, опростоволосилась
сейчас с этой " вдовой". Глупая, думает, что все это меня еще волнует. -
снова жалею я Мусю, но тут же одергиваю себя - А с чего бы - то ей думать
иначе? " И вслух продолжаю
- Ну да Бог с ней, просто к слову пришлось. Значит, на кладбище я уже
никого не встречу?
- Нет. Можешь, быть спокойна. Я бы очень хотела поехать с тобой, но эта
внеплановая операция, как назло....
- Ничего страшного, поедем в другой раз. А что касается таблеток,
то ты положи из в конверт или пакетик какой - ни- будь, и оставь у вас в
регистратуре.
- На рецепции - машинально поправляет меня Муся. Конечно, они же
какая - ни - будь районная поликлиника, а крупная клиника, известная во всем
мире.
- Ну да, на рецепции. Я перед кладбищем заеду и заберу.
- Да, пожалуй, это лучше всего. Я так и сделаю. Прости меня,
пожалуйста, что в такой день оставляю тебя одну, но, я думаю, Дарья, не даст
тебе затосковать.
- Конечно, не даст. И перестань, Бога ради, все время извиняться
передо мной. Ты столько делаешь для меня, что это я должна извиняться и
благодарить, извиняться и благодарить тебя, и так до бесконечности...
- Прекрати, я делаю то, что могу, и ты делала бы тоже самое. Но,
извини, мне уже нужно бежать.. В общем, конверт для тебя будет на рецепции,
а вечером, если будут силы, все же позвони мне. скажи хоть два слова...
- Обязательно. Не прощаюсь Пока.
Дай Бог всяческого здоровья тому человеку, которому вдруг срочно
потребовалась Муся, иначе этот бесконечный поток извинений, признаний и
объяснений довел бы меня до истерики, и я, не выдержав собственной черной
неблагодарности, в припадке раскаяния рассказала верной Мусе все!
Теперь же, видимо, мне уже никогда не придется этого сделать.
Время вдруг напоминает о себе, и я отчетливо различаю громкое тиканье
часов., практически неразличимое обычно в череде привычных домашних звуков
Это не спроста: стрелки уже перевалили за три часа пополудни, и если я,
действительно, хочу успеть на кладбище до темноты, то нужно спешить.
Егор так и не объявился, но возможно, он сделает это позже.
Если же - нет, то, значит, настал мой черед первой явиться на наше
новое свидание.
Эта мысль приходит мне в голову легко и просто. Я не удивляюсь ей, и не
боюсь ее.
Напротив, взбодренная именно ею, я, наконец, покидаю постель, и начинаю
торопливо приводить себя в порядок.
Если бы кладбищенские ворота могли выражать эмоции, мое появление
встречено было бы, по меньшей мере, удивлением.
Время, когда я переступала их порог, мало подходило для посещения
кладбища.
День клонился к вечеру, и торопливые зимние сумерки ужи клубились под
сенью старинных аллей.
Многочисленные днем цветочницы уже покинули свои прилавки. И только
пара грязноватых бомжей, из числа постоянных кладбищенских обитателей, все
еще пыталась продать подозрительно растрепанный букет ярких цветов. Похоже
было, что цветы только что собраны со свежей могилы, и потому оба продавца,
чувствовали себе не очень-то уверенно, предлагая свой товар редким
посетителям.
Собственно, посетители кладбища, в тот момент, когда я приблизилась к
его воротам, все, как один, двигались в обратном направлении, спеша покинуть
скорбную обитель.
И только я одна шагала им навстречу.
Но мне одинокие бомжи не стали предлагать свой странный букет, хотя
очевидно, что рассчитывать на других покупателей им уже не приходилось.
Темнело быстро.
И так же быстро, словно пытаясь обогнать настигающий меня мрак,
двигалась я уже знакомой дорогой.
Я успела.
И высокий холмик могилы Егора, открылся мне меж деревьями еще до
наступления темноты.
Он был, по-прежнему, завален все еще свежими, сочно зелеными венками.
Поверх них пламенели в сумеречном тумане, букеты цветов, принесенные
сегодня.
Крест возвышался над могилою так же мрачно и величественно. Черный
силуэт возносился к небу, и на густо - синем фоне выделялся как-то особенно
заметно. Любому нормальному человеку картина должна была показаться
зловещей, а то и откровенно испугать.
Но мои эмоции молчаливы.
Ничего, кроме удовлетворения от того, что успела на могилу до темноты,
и твердой уверенности в том, что обязана была прийти сюда именно сегодня, я
не чувствовала.
Во мне, действительно происходят какие- то странные перемены, и в
голову то и дело приходят мысли природу которых объяснить я не в состоянии,
но зато уверена в их абсолютной истинности. Словно кто-то щедро снабжает
меня знаниями, недоступными ранее.
К примеру, сейчас, я точно знаю, что мне надо как следует приглядеться
к могиле Егора. Хотя с каждой минутой это становится все труднее: под густой
сенью кладбищенских деревьев сумрак сгущается намного быстрее и кажется
более непроглядным.
Я подхожу к холмику совсем близко, и почти наступаю ногой на алую ленту
одного из венков, выскользнувшую из цепких хвойных лап. Словно живой ручеек,
более всего напоминающий струю свежей крови, пыталась она ускользнуть с
могильного холма. Но силенок оказалось слишком мало, и прихваченная морозом,
придавленная чьим-то тяжелым каблуком, распласталась ленточка на мерзлой
земле, почти неразличимая на темно - лиловом снегу.
Мне отчего-то становится жаль эту глупую своенравную ленту.
Наклонившись, я хочу отряхнуть ее от грязного снега и возвратить на место.
Теперь, когда я склоняюсь над землей совсем низко, становятся различимы
крупные неровные буквы, которыми она оказывается испещрена.
" Странно, - думаю я, в который уже раз за сегодня произнося это слово,
- странно. Обычно надписи на траурных лентах исполнены каллиграфически,
ровно или витиевато, но твердой рукой художника, работающего, к тому же, по
трафарету. Здесь же вижу я нечто иное.
" Хорошо, что ты пришла, - написано на ленте, четким стремительным
почерком, совсем не похожим на искусную ритуальную вязь. - Я больше не могу
общаться с тобой, даже так, как раньше. Но я рядом. И я не могу без тебя.
Прости. Люблю. Гор. "
Я осторожно пытаюсь отделить ленту от венка, чтобы унести с собой это
последнее послание, адресованное мне Егором, но колючие лапы упрямо тянут ее
к себе.
Жаль, что с собою в сумке я никогда не ношу маникюрных ножниц или хотя
бы пилочки для ногтей, сейчас бы они оказались очень кстати.
Хотя, совершенно, непонятно, что за необходимость уносить с собой этот
кладбищенский сувенир?
Я снова не могу объяснить самой себе природу своих действий и желаний,
но упорно продолжаю борьбу с колючей хвоей.
То, что произошло нынче с Егором, мне совершенно ясно. Нет, не спроста,
которое уже столетие подряд, люди отмечают сороковой день кончины близких.
Видимо, самим Господом отмерен, срок этот, ровно в сорок дней.
А минует он, и душа усопшего, покидает подлунный мир уже навеки.
Если, конечно, ниспослана ей эта милость.
Ну а если оказывается душа мятежной и гордой, сама решает искупить
земной грех, сама обрекает себя на тяжкие блуждания во тьме, на границе двух
миров, то, что же остается ей, кроме как писать горькие напоминания о себе
на лентах венков, застилающих собственную могилу?
Нет, что там не произойдет со мной сегодня ночью, а это гордое, но
одновременно жалкое до слез послание Егора, я унесу сейчас с собой.
Что есть силы дергаю я за мокрую, оттаявшую в ладонях ленту, и с ужасом
чувствую, что вся тяжелая хвойная масса венков, покрывающих могилу,
сдвигается с места и медленно наваливается на меня.
Страх быть погребенной заживо под ледяным, колючим пластом хвои,
удваивает мои силы, и я все телом, наваливаюсь на могильный холм, пытаясь
удержать венки на месте.
В какой-то момент мне это удается, и душистая хвойная стена, в которую
я зарылась почти полностью, прекращает свое падение. А я замираю без сил,
приникнув к могиле, и боюсь пошевелиться, чтобы все не началось сначала.
Только теперь я замечаю, что надо мною совсем уже сомкнулась густая
вечерняя мгла, а воистину мертвую тишину старого кладбища нарушает только
мое тяжелое дыхание и тихий шелест потревоженных мною цветов и веток.
Так проходит несколько секунд, а быть может, и минут.
Но когда я, наконец, решаю, подняться на ноги, в кромешной тишине,
доселе окружавшей меня со всех сторон, отчетливо раздаются чьи-то тихие
шаги.
Я замираю, скованная уже настоящим ужасом, по сравнению с которым,
недавний страх мой, оказаться заваленной венками, не более, чем легкий
испуг.
Человек, или тот, кто сейчас почти бесшумно движется в темноте, идет
уверенно, ровно, ни разу не запнувшись, аккуратно протискиваясь меж близко
стоящими оградами.
Я слышу шелест его одежды, цепляющейся за металлические прутья, а через
несколько мгновений различаю уже и его дыхание, ровное дыхание, спокойного и
уверенного в себе существа, явно находящегося на своей территории со всеми
на то правами.
Он уже совсем рядом со мной.
В темноте я хорошо различаю силуэт довольно высокого и плечистого
мужчины. Однако это обстоятельство нисколько не преумаляет мой ужас. Я еще
плотнее прижимаюсь к могильному холму, пытаясь слиться с ним и ища у него
защиты
Мужчина, тем временем, сворачивает в сторону, и останавливается в
нескольких шагах от меня, у той, по-прежнему пустой, разверзнутой могилы,
разглядеть которую как следует, я еще не успела, занятая чтением послания и
борьбой за обладание им.
Густой холодный мрак неожиданно прорезает яркая полоса света: это
ночной посетитель включил фонарик, и склонился над высоким холмом земли,
временно отгораживающим могилы друг от друга.
В свете фонаря, я хорошо различаю его лицо: простое, худощавое лицо
пожилого человека, испещренное глубокими морщинами. Глаза мужчины скрыты за
старомодными очками, служащими ему, видимо уже очень давно, потому что на
переносице, оправа некогда треснула или была надломлена, и кто-то, скорее
всего сам хозяин, аккуратно замотал ее синей изоляционной лентой. Вообще же,
у мужчины лицо старого мастерового, в меру испитое, с желтой кожей заядлого
курильщика. До меня даже доносится отчетливо различимый запах крепкого
табака.
Одет он в обычную для рабочих телогрейку, а голову прикрывает
засаленная кепка, неопределенного цвета и материала, из- под козырька
которой на лоб падает несколько седых желтоватых прядей.
Определенно, что это кладбищенский рабочий.
Мне очевидно, судьбой определено встречаться на этом месте именно с
кладбищенскими рабочими.
Вот только, что заставило его явиться сюда так поздно?
Рабочий между тем, присаживается на корточки, и свет фонарика стелется
теперь прямо по земле, но мне виден только его отблеск во тьме, потому что
между нами теперь - холм земли, извлеченной из пустой пока еще могилы.
Очевидно, в ближайшие уже дни, этой земле суждено вернуться на место,
засыпая зияющую во тьме яму, и то, что будет в ней погребено.
Мужчина что-то мастерит, низко склонившись над самой землей.
Я слышу, как позвякивают инструменты в его руках. Он натужно кряхтит,
изредка покашливает, и что-то недовольно бормочет себе под нос.
Я вся обращаюсь в слух, пытаясь понять, его негромкое бормотание, но
различаю только отдельные слова: " неймется... с утра бы не успел...
господа-баре "
Он работает споро и со знанием дела.
Металлическое звяканье сменяет неожиданно громкий в ночной
кладбищенской тиши стук молотка, и снова тихо позвякивает металл о металл.
Так продолжается около получаса.
Я уже совершенно заиндевела, распластанная на холодном могильном холме,
конечности мои сведены жестокой судорогой, и я совсем не уверена в том, что,
когда можно будет наконец подняться с земли, я смогу это сделать. Но и
обнаруживать свое присутствие сейчас, пока этот мастеровой человек здесь,
мне не хочется.
Реакцию его на мое появление я даже представить себе не могу, а мысль о
непременных потом объяснениях и разговорах мне невыносима. В то же время, я
непременно хочу знать, что именно мастерит он там над свежей могилой, и
потому решаю подождать еще немного.
В конце концов, не будет же он работать всю ночь напролет!
К счастью моему, этого не происходит.
Повозившись еще некоторое время, полязгав невидимыми инструментами, и
вроде бы что-то потом отполировав куском грязного войлока, старик, наконец,
тяжело поднимается на ноги, кряхтит, снова бессвязно ругает кого-то, и не
спеша собрав с земли свои инструменты, медленно уходит прочь, растворяясь в
кромешной тьме.
Еще некоторое время до меня доносятся его тихие шаги, но через пару
минут смолкают и они.
Я снова ощущаю себя в полном одиночестве среди оград, могил, замерзших
кустов и вековых деревьев, кроны которых скрыты ночной мглой.
Тогда я делаю робкую попытку подняться с земли, и с неимоверным трудом
отрываю свое окоченевшее тело от хвойного покрывала могилы. Ноги еще плохо
слушают меня, но любопытство столь велико, что я заставляю их передвигаться
довольно быстро и даже преодолеть холм смерзшейся земли, обходить который
мне кажется слишком долгим.
Земля эта, еще несколько дней назад, во время моего первого посещения
кладбища, была влажной и едва ли не теплой, по крайней мере, в морозном
воздухе февральского дня, она дышала легкими струйками пара и пахла свежей
весенней пашней.
Ничего этого не осталось теперь.
Холм, через который я решила перебраться, намертво скован ледяным
панцирем, тверд и неприступен, как горная круча. К тому же, скользок, и
перевалясь через его вершину, я едва не скатываюсь вниз, в распахнутую пасть
могилы, такой же ледяной и твердой внутри, как земля на поверхности холма.
Мысль эта омерзительна мне, но, к счастью времени, развить ее далее, у
меня нет.
От падения в шахту могилы меня спасает какой-то тяжелый предмет, об
который я, в падении, больно бьюсь коленкой.
Впрочем, едва касаясь его, я уже знаю, что это такое, и удивляюсь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг